Обрывками фраз по жизни обрывкам
Гуляют и пляшут обрывки смертей,
Срывая с души плоть словно обшивку,
Царапая сердце железом когтей.
Играют листы исписанных хартий,
Хохочут, плюются прислужники тьмы.
К обрывкам грехов бросаясь в объятья,
Обрывками слез покрываемся мы.
Подобия нет... и образ изранен.
Сквозь грязь редкий вздох - к просветленью порыв...
Опомнись душа! Проснись покаяньем!
Ведь лишь полшага - и последний обрыв...
Зачерствели три корочки хлеба,
Помутнела от грязи вода...
На невидимых полочках неба
Прячет Вечность свои города.
Город Горний в лазури небесной
Призывает сердца на покой.
По тропинке ухабистой, тесной
Пастырь Добрый ведёт за Собой.
Не остановит
ход времен
слезы вода.
И улетают в вечность журавли-года.
Пусть так. Я лишь прошу, не уносите, птицы,
Любовь и мир,
На душе веселье,
С радостью уснём:
Завтра воскресенье,
В церковь мы пойдём!
Засияют в небе
Утром купола,
Позовут к обедне
Нас колокола.
Словно в гости к Богу
В храм святой войдём,
Трижды у порога
Положив поклон.
Теперь любой шорох король воспринимал как заглушенный смех придворных. И эта мнительность приводила его в еще большее бешенство. Он как загнанный в клеть дикий зверь ходил из угла в угол своих покоев и крушил все, что попадало ему под руку.
-Ненавижу – то и дело вырывалось у него с громким ревом. – Не-на-ви-жу.
Уже вторые сутки Хлотарь не выходил на люди, и когда обеспокоенный длительным затвором короля, старый слуга Антуан заглянул к нему, тот швырнул в него бронзовый кубок, чем чуть не лишил беднягу жизни. Больше никто не осмеливался тревожить его величество.
-Ненавижу – снова заревел король. И стискивая кулаки, процедил – Убью и епископа и её.
Он начал прокручивать в своей голове самые жестокие виды расправы. Но взвыл от тщетности подобных планов. Он был бессилен даже в своей мести.
Его законная жена, венчанная с ним перед Богом, помазанная на царство королева, сама, по своему желанию и без его согласия приняла постриг. И более того была рукоположена в дьякониссы, что полностью лишало его, её живого мужа и короля Франков власти над ней. Теперь Радегунда была под покровом и защитой самой Церкви.
На окраине, позабито, сердце доброе жило-было.
Злой дорогою потерялось, а обратную — позабыло,
Сиротливо сжалось плача, миллионом искр зазвенело,
И рассыпалось, расколось. Все затихло. И онемело.
А осколки поразлетелись: от большого сердца — стаей.
И одни пробурили землю, залегли, в глубине остались.
А другие — в грязь, под ноги. Ну а третьи... Да птицы вольны:
Так и носятся, колобродят, нет покоя от них, крамольных...
И смеются счастливо дети, в тех домах, где в земле — осколки,
Ранят ноги и злятся люто, на добро напоровшись, — волки...
Но живут и вольные птицы, и проносятся над обрывом,
Их-то раны не заживают,
заражают, томят, сжигают,
рассыпаются — новым взрывом.
— Так, что вы говорите, вам нужно? Понятно, добавим еще корень крапивы…
Он полез на полку, что находилась на длинном стеллаже за его спиной, и достал синий толстый пакет. Он выгреб оттуда совком грамм двести сушеных стеблей, и отсыпал их на весы. Я осмотрел магазинчик. Маленький. Как раз на одного продавца.
— Что, клиентов мало? Странно это — русский травник в Берлине.
Он усмехнулся в черные усы.
— Скоро придется закрывать лавочку. Те клиенты, что знают, они постоянные. Не жалуюсь. Но их мало. А немцы, которые верят в траволечение, идут к немецким специалистам. Брусничный лист добавить?
– Ох, Кузьминична! Опять
Режешься в стрелялки!
Хватит! Новости узнать
Дай-ка, елки-палки?!
Как там выборы прошли?
Погляди скорее!
- Да на шо тебе они,
В них никто не верит!
Лучше глянь, какой милок,
Страсть люблю брутальных!
- Нюр, тебе какой годок?
Не склероз, случайно?
Мне снилось: морщился асфальт,
Отталкивая натиск ливня.
Дворовый пёс — седой Гевальт
Ворчал. И с привкусом калины
Горячий чай. Моё окно
Украсить серебристым крапом
Пытался ветер заводной,
Но крап стекал. И... кто-то плакал...
И звал... меня?! Что это? Знак?
Не может быть! Невероятно!
Окно закрыто! Как же так...
Но бился плач в этаж девятый.
(из цикла «У церковной ограды»)
Службы сегодня в храме не было, а посему день был полностью свободен. Так как заранее ничего не планировалось на выдавшийся выходной, то занялся я размышлениями на тему, чем мне отдых свой заполнить.
Раздумья прервал звонок отца Сергия, доброго старинного друга. Познакомились мы еще в годы моего пономарства в Свято-Никольском храме, куда молодой диакон Сергий был определен владыкой для дальнейшего служения. Сблизись, сдружились, хоть я и намного моложе. Я ведь тогда еще школьником был.
Вскоре отец Сергий был рукоположен во иерея, а через пару лет стал настоятелем нового храма, в другом городе.
Однако жизненные пути как разбегаются, так часто и сходятся вновь. Моя дорожка привела меня в тот же город, только в другой храм, где и служу псаломщиком.
С отцом Сергием виделись теперь чаще. То он ко мне в гости наведывался, то я к нему на чашку чая. Долголетняя дружба росла и крепла.
Не меч, а крест — призвание поэта —
О вечном, о Божественном вещать.
И смертных ли удел учить об Этом?
Но восполняет немощь — благодать.
В моих стихах не плоть, а сердце пело —
За каждый вздох у Господа в долгу —
В порывах строф оно переболело
И выстрадало каждую строку.
За дар Господень мзды искать не смея,
Надежды радость нахожу я в том:
Кого-нибудь когда-нибудь согреет
Посредством слова выстроенный дом.
26.02.2011 г.
Звёздочка, подруженька далёкая,
Ярко светишь в небе, одинокая.
Нет твоих сестричек – ты одна.
Ты одна, да полная Луна.
Светишь мне в окошко тёмной ноченькой,
Так же, как и я, ты озабоченно
Совершаешь свой привычный круг
Без куда-то девшихся подруг.
Разойдутся тучи предрассветные,
День подарит краски разноцветные.
Ляжешь ты за облачком поспать,
Буду к ночи ждать тебя опять.
13.07.12
Эта поездка запомнилась мне особенно хорошо — до каких-то малозначащих, но намертво въедающихся в память мелочей. Возможно потому, что она была последней из немногочисленных, но крайне насыщенных командировок в воюющую Чечню. Возможно потому, что именно во время нее произошла одна из тех встреч, которые просто невозможно забыть, а все остальное как бы «зацепилось» за нее.
Была поздняя весна или раннее лето 1995 года, точно уже не помню. Помню только, что это были парламентские каникулы, когда депутаты Совета Федерации и Государственной Думы дали задание двум своим коллегам побывать в Чечне и разобраться, что же там происходит на самом деле после взятия Грозного и чего можно ожидать в ближайшем будущем. Разобраться и рассказать им потом, по возвращении в Москву. Мне представилась как журналисту возможность поехать вместе с ними, и я ею воспользовался.
…Вот мы с вами и дождались Рождества. И завтра все вместе будем радоваться приходу в мир Христа Спасителя. Великая тайна: Господь, Царь Небесный, приходит в мир во плоти, рождается от Девы… Бог становится Человеком1. Но у этого Праздника есть еще одна тайна. Я узнала ее давным-давно, когда была примерно одних лет с вами. И воочию убедилась: это не просто слова. Это — правда. Тогда-то я и стала христианкой. Об этой тайне я и хочу рассказать вам сейчас, накануне Рождества. Пусть этот рассказ станет и данью памяти моей тете Евгении, венчавшейся в этот день от Господа мученическим венцом2…
На мелованной бумаге
Нарисованные люди.
Разрисованные роли
В нарисованных домах.
Белой краской красит трагик
Злой улыбки тонкий прутик…
Цирк?
Да нет…, скорее – мультик!
в нарисованной не-воле
Кто-то(?) крутит, крутит, крутит
В нарисованных умах
Дурь?
Да нет! Пожалуй...
– крах!
28 ноября 2010 г.
Я — чужая,
Ты — чужой...
Обгорели наши души,
Сердце бьётся
Вразнобой...
Равнодушно время рушит
день вчерашний, день пустой.
Ты — упал и
Я — упала...
Грязь кругом и тьма ночей.
Сердце бьётся,
Сердцу мало
Безнадежно и устало
слушать шум чужих речей.
Я — слепая,
Ты — слепой...
Сердце видит, сердце знает,
Если к сердцу
Бог Живой
Прикасаясь, очищает
и живит его Собой.
Одно из ключевых понятий Нового Завета — свобода. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8: 32), — говорит Спаситель. «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос» (Гал. 5: 1), — говорит апостол Павел. «Так говорите и так поступайте, как имеющие быть судимы по закону свободы» (Иак. 2: 12), — говорит апостол Иаков. Цитаты эти можно умножать и умножать.
Быть может, по степени использования только слово «любовь» может соперничать со словом «свобода». Оба слова, занимая достойнейшее и первенствующее место в Писаниях Нового Завета, широко представлены и в нецерковной риторике.
Английский христианский мыслитель Честертон однажды уже сказал об этом, и лучше, чем он, не скажешь. А сказал он о том, что мирские идеалы — это те же христианские добродетели, только сошедшие с ума.
История Нобелевских премий Мира началась в 1900 году. Первым её лауреатом был Жан Анри Дюнан. Формулировка: «За вклад в мирное сотрудничество народов». В 1906 году лауреатом стал Теодор Рузвельт «за свою роль в подписании Портсмутского соглашения». Вудро Вильсон стал лауреатом в 1919-ом.
В 1922-ом лауреатом стал замечательный житель нашей земли Фритьоф Нансен ― «За многолетние усилия по оказанию помощи беззащитным». Такого бы нам сейчас человека в наш бесстыдный век, когда миллионы людей беззащитны перед лицом глобальной политики меньшинства!
Во Вторую Мировую премии не присуждались. Какой тут мир! Бился мир против коричневой чумы. Но в мае 1947 премию вручили американским квакерам ― «В знак протеста против войны»
Жучок барахтается в луже,
Лапки — вверх…
Устал, отдался воле «волн».
О, новизну несущий ветер!
От лужи не осталось и следа.
Жучок перевернулся
и… взлетел!
В этой деревне мы появились недавно. По сравнению с большинством местных жителей. Я здесь в школу пошел. Которую через год закрыли. Не из-за меня, а из-за недостатка учеников. Стандартная история для русских деревень: старики вымирают, а молодежь бежит в город. В первые годы я помню и солидное деревенское стадо, чей рев пугал младшего брата. Но спустя годы, стада уже не было. Кто-то еще держал коров, но стада уже не получалось: по деревенской дороге можно было ходить, не опасаясь вляпаться в «коровий привет». Машины стали гораздо опаснее.
Когда-то здесь жил барон Корф. О нем напоминала только больница, располагавшаяся в бывшем поместье барона. Дубовая аллея скрывал это здание от людей, проезжавших по дороге: кто его знает, что прячется за этими дубами? Только одинокие фигуры больных в халатах намекали, что за дубами что-то есть.
Деревня была дальше.
