Тайна Рождества (полная версия)

Повесть о святой преподобномученице Евгении

…Вот мы с вами и дождались Рождества. И завтра все вместе будем радоваться приходу в мир Христа Спасителя. Великая тайна: Господь, Царь Небесный, приходит в мир во плоти, рождается от Девы…Бог становится Человеком¹. Но у этого Праздника есть еще одна тайна. Я узнала ее давным-давно, когда была примерно одних лет с вами. И воочию убедилась: это не просто слова. Это — правда. Тогда-то я и стала христианкой. Об этой тайне я и хочу рассказать вам сейчас, накануне Рождества. Пусть этот рассказ станет и данью памяти моей тете Евгении, венчавшейся в этот день от Господа мученическим венцом²…

* * *

Как сейчас помню то солнечное и теплое утро в самом начале осени. Я стояла у окна и смотрела на море и на гавань, где теснились корабли. Пока я разглядывала их, на горизонте показалось еще одно судно. Судя по характерно загнутой назад носовой части, это был римский корабль. Значит, он прибыл к нам в Карфаген из самого города городов, куда ведут и где сходятся все дороги мира — из Рима?³ Из того города, где живут мои бабушка Клавдия и тетя, в честь которой мне дали имя — Евгения. Между прочим, это имя значит: благородная. Правда, я никогда не видела бабушки с тетей. Мой отец Авит обещал свозить меня к ним, однако год за годом откладывал свое обещание на неопределенное «в следующий раз». Ведь он был императорским наместником в Карфагене⁴. То есть, очень занятым человеком. И к обязанностям своим относился крайне ответственно: прежде всего — служба, все личное — потом. Хотя наверняка и ему очень хотелось побывать в Риме (ведь то был его родной город) и повидать мать и сестру. Что ж, пускай он хотя бы порадуется приходу корабля с родной стороны…

— Папа, корабль! Корабль из Рима!

С этим криком я вбежала в кабинет отца. Он, как всегда, сидел за большим столом, заваленным свитками и восковыми табличками — ему ежедневно приходилось заниматься множеством самых различных дел: от важных продовольственных поставок до разбирательств мелких тяжб. Например, по поводу того, кому должны принадлежать плоды с финиковой пальмы, растущей в аккурат на границе земельных наделов двух враждующих между собой соседей…Отец всегда был на редкость добросовестным и исполнительным человеком. Завершенные дела радуют⁵ — было его любимым присловьем. И все-таки, пока была жива мама, он уделял государственным делам куда меньше времени, чем сейчас. Но вот уже пятый год после ее смерти он просиживал за ними с утра до ночи, позабыв об отдыхе и сне…обо всем на свете, кроме своей работы.

Однако сейчас, увидев меня, он с усталой улыбкой отложил в сторону развернутый свиток:

— Это ты, доченька? Ну, что случилось?

— Корабль, корабль пришел! — тараторила я, стоя на пороге и показывая рукой на окно. — Корабль из Рима! Из Рима!

Отец встал и медленно подошел к окну:

— Ты права, моя девочка. — подтвердил он. — Это и впрямь корабль из Рима. Что ж, дай Бог, чтобы он привез нам добрые вести.

Вести, которые привез этот корабль, изменили всю мою жизнь...

* * *

Тем же вечером отец позвал меня к себе:

— Вот что, доченька. — сказал он. — Ты знаешь, что я давно собираюсь свозить тебя в Рим. Пришло время тебе побывать там. Но ты поедешь туда одна. Причем, чем скорее, тем лучше. Твоя бабушка Клавдия…

— Что с ней? — встревожилась я. — Она больна?

— Похоже, что так. — сказал отец. — С этим кораблем пришло письмо от нее. Она пишет, будто стала настолько слаба здоровьем, что опасается не дожить до следующего года. И просит нас поскорее приехать к ней, чтобы она могла увидеться с нами. Увы, мне придется задержаться в Карфагене. В начале зимы наш император Валериан⁶ собирается устроить в Риме игры в честь дня рождения своей супруги. Я должен поставить для них диких зверей: львов, слонов, пантер. Что поделать — служба… Поэтому в Рим поедешь ты одна. Разумеется с Афрой и Диодором. Но без меня. Я приеду поздней…как только смогу.

— Но почему? — недоумевала я. — Папа, я не хочу ехать одна…я хочу с тобой… Неужели мне нельзя подождать тебя? Ты же сам всегда говоришь, что торопиться нужно медленно⁷.

— В данном случае уместна другая поговорка: промедление смерти подобно. — ответил отец. — Нет, доченька, ты поедешь сейчас и без меня. Ну, зачем ты плачешь? Или ты не хочешь порадовать бабушку и тетю Евгению? Ведь ты же их любишь…

По правде сказать, я не знала, люблю ли их. Можно ли любить тех, о ком знаешь лишь понаслышке… Но я не хотела огорчать отца. Поэтому сказала:

— Хорошо, папа. Я сделаю все, как ты хочешь. Я поеду в Рим.

— Умница ты моя! — улыбнулся отец. — Как же ты на нее похожа!

Я поняла, кого он имеет в виду. Свою сестру Евгению. Мою тетю. Ту, в честь которой он назвал меня.

* * *

Отец часто рассказывал мне о ней. Он помнил ее по тем временам, когда они были еще почти детьми и жили в Александрии, столице Египта. Потому что тогда их отец Филипп правил Египтом от имени императора Коммода⁸…как сейчас мой отец был правителем в Карфагене.

— Как она была хороша собой! — говорил он. — Красивая, стройная — просто загляденье! А какая умница! Что услышала раз или прочла — запоминала так, словно это было вырезано на медной доске. Отец наш в ту пору увлекался греческой философией, и нас — меня, брата Сергия и Евгению, заставлял читать творения Платона и Аристотеля, стоиков и Эпикура. И представь себе, из нас троих Евгения была самой способной к философии. Хотя, казалось бы, зачем она ей? Ведь девичье дело — выйти замуж, растить детей, заниматься хозяйством. Как говорится, дома посиживать да шерсть попрядывать… Тем более, что желающих взять ее в жены было хоть отбавляй. Помню, один из знатнейших тогдашних сановников, Аквилин, сватал Евгению для своего сына Аквилия. Правда, этот юноша не отличался безупречным поведением… Зато его семья была куда знатней и богаче нашей. Безумием было бы отказаться от такой выгодной партии. Однако отец очень любил нас. И хотел нашего счастья не на словах, как другие родители, которые ломают судьбы своих детей якобы ради их же блага, а на деле. Поэтому он спросил Евгению, согласна ли она выйти замуж за Аквилия. Но она ответила:

— Разве мужа избирают по знатности и богатству? Ведь не с ними придется жить, а с самим человеком. Мужа избирают по жизни.

Разумеется, отец понял, что этот ответ равносилен отказу… Конечно, нам было обидно, что мы лишились возможности породниться с Аквилином. Однако мы не могли не согласиться с Евгенией. Главное в человеке — не его родовитость и достаток, а он сам. И, чтобы тебя полюбили, надо быть достойным любви.

Потом к сестре сватались и другие знатные и богатые юноши. Но она отказывала всем. Мы не могли понять — почему она так поступает. Ведь если вино от времени и становится лучше, то для девичьей красоты годы пагубны. Тогда отчего же Евгения медлит? Ведь она может опоздать навсегда…

Как-то раз я зашел к сестре. И застал ее за какой-то книгой. Правда, увидев меня, она поспешно свернула и спрятала ее. Странно. Никогда прежде у сестры не было от меня тайн… Что это за книга?

— Здравствуй, сестрица! — сказал я. — А что это ты читаешь? Позволь угадать. Сафо? Овидия?⁹ Нет, наверное, это очередное творение какого-нибудь премудрого философа…

Она подняла на меня глаза:

— Скажи, Авит, а тебе никогда не думалось, что философы лгут?

Я в изумлении смотрел на нее. Какой странный вопрос! Вдвойне странный, если его задает не умудренный жизнью старец, а юная девушка. Такая, как Евгения.

— Что ты имеешь в виду, сестра?

Она нахмурилась, словно собираясь с мыслями. А потом заговорила вновь:

— Понимаешь, Авит, это очень странно. Вроде бы, все философы пишут и умно, и красиво. Но как только заведут речь о Боге, начинают лепетать, словно малые дети. Одни пишут, будто Его нет. Другие утверждают, что существует множество богов. Есть главные боги, есть меньшие, а есть еще меньшие. И все они враждуют между собой, плетут козни друг против друга, похищают красивых девушек… Прямо как люди! Нет, они даже хуже людей. Ведь они — боги… Можно ли верить в таких богов? И куда заведет такая вера? Но недавно мне попала в руки одна книга… Вот где настоящая мудрость! Вот где правда! Ты только послушай, Авит!

Она достала спрятанную было книгу, развернула ее, пробежала глазами написанное и начала читать вслух:

— «Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих…»¹⁰

— Кто это написал, сестра? — спросил я.

— Павел, учитель христианский. — ответила она.

Теперь я понял все. Евгении попали в руки писания христиан. Тогда понятно, почему она читала их тайком. Ведь император повелел изгнать из Александрии тех, кто верует в Христа. Хотя наш отец, из уважения к чистоте жизни христиан, позволил им селиться за городом. Там они и живут, там и служат своему Богу…

— Уж не собираешься и ли ты стать христианкой, сестра? — пошутил я.

Она ответила неожиданно серьезно:

— Я думаю об этом.

Спустя два дня Евгения попросила у родителей разрешения съездить в одно из наших пригородных имений. И отправилась туда в закрытой колеснице, вместе с целой свитой рабов. Они выехали утром. А назавтра мы узнали, что Евгения пропала. И вместе с ней — двое ее рабов — Прот и Иакинф. Они были сверстниками Евгении и даже учились вместе с ней. Но вот теперь исчезли бесследно, как и моя сестра.

Разумеется, наш отец начал поиски Евгении. Чтобы найти ее, были посланы многочисленные рабы. Они обыскали всю Александрию, да что там — весь Египет. Расспрашивали прохожих и проезжих, купцов, крестьян и странников… Увы, поиски оказались бесполезными. Евгения словно сквозь землю провалилась. В отчаянии отец призвал чародеев и умолял их помочь ему отыскать дочь. А сколько жертв он принес языческим богам! Но чем могли ему помочь бездушные идолы и их лживые служители? Наконец, кто-то из них заявил, будто боги взяли Евгению к себе на небо. Как ни странно, отец поверил этой выдумке. Он велел изготовить из золота статую пропавшей дочери и воздавать ей почести, как богине. Но ни я, ни мой брат Сергий, ни наша мать Клавдия не верили в эту сказку. И продолжали скорбеть по пропавшей Евгении.

Наши боги не помогли нам найти ее. Евгению вернул нам Бог христиан. Правда, это произошло спустя много лет после ее исчезновения. Оказалось, что все это время Евгения жила в монастыре, расположенном в окрестностях Александрии. Она приняла не только крещение, но и иночество. Вместе с ней стали монахами и Прот с Иакинфом.

Если бы ты знала, как мы радовались, отыскав ее! После этого мы все крестились. Став одной семьей не только по плоти, но и во Христе.

* *

…-Афра! Мы едем в Рим! Ты слышишь, Афра?

Как ни странно, моя старая няня нисколько не обрадовалась этой новости:

— Да что ж в этом хорошего? — проворчала она в ответ. — Чего ради ехать за тридевять земель? Дома-то лучше… А господин Авит тоже едет с нами?

— Нет. — ответила я. — Он остается. Мы едем одни.

Няня всплеснула руками:

— Да как же это так? Слыхано ли дело — чтобы дитя ехало одно, без родителя! Да еще и куда? В Рим! Далеко ли до беды!

— Полно, Афра! — оборвала я няню. В самом деле, чего она боится? Тем более, что я не ребенок: мне уже почти тринадцать лет, а это — возраст невесты¹¹… — Что с нами может случиться? Я же еду в Рим не к чужим людям, а к тете и бабушке…

— Так-то оно так. — согласилась няня. — А все же боязно… Ведь старая и молодая госпожи — христианки. А императоры наши в богов веруют. Не ровен час — вздумается им за христиан взяться. Кто нас тогда защитит? Убили же старого господина Филиппа за то, что он христианин. И его Христос ему не помог…

Не помню, что я ей ответила. Не то отшутилась: «смелым судьба помогает», не то просто велела замолчать. В самом деле, стоит ли заранее бояться того, чего вполне может и не случиться? Гонения на христиан были всегда. Но меня они не коснутся — ведь я не крещена¹². Вдобавок наши императоры вряд ли станут подражать безумному Нерону¹³ и преследовать тех, чья вина лишь в том, что они придерживаются другой веры. Ведь императоры наши мудры и милостивы. И избирают себе приближенных не только из числа своих единоверцев. Пример тому — мой отец Авит. Он христианин. Но, тем не менее, ему вверено управление Африкой. Правда, моего деда Филиппа лишили власти над Египтом именно за то, что он уверовал во Христа. А потом и вовсе убили… Однако то было при совсем другом императоре… Нет, Афра боится напрасно. С нами ничего не случится. Все будет хорошо.

Знай я тогда, что ждет нас в Риме, я, возможно, не решилась бы отправиться туда. Но…кем была бы я сейчас, если бы не эта поездка?

* * *

Целую неделю меня готовили в дорогу. Афра по нескольку раз в день собирала мои сундуки и разбирала вновь, вспомнив, что забыла положить туда то шелковое покрывало (чтобы все видели — мы не хуже других!), то теплую столу¹⁴ (поди, вечера-то там зимой холодные, не то, что у нас!), то еще какую-нибудь вещь. Наконец, сборы были закончены, и я, в сопровождении няни, а также старого отцовского слуги Диодора, отправилась в путь. Отец снарядил для меня «Ласточку» — самое надежное и быстроходное карфагенское судно.

До Рима мы добрались без приключений. Благо, погода была хорошей, а море — спокойным. Так что я нисколько не скучала по Карфагену. Наоборот — мне хотелось поскорее увидеть Рим, бабушку, тетю Евгению… И что это Афра все охает и бормочет: «быть беде, быть беде»? Напротив — все благоприятствует нам. Вот мы уже и добрались до Рима…

К моему удивлению, в гавани нас поджидали. Правда, не бабушка с тетей, а какой-то старик в сопровождении четверых рабов-носильщиков (рядом с ними стояла приготовленная для меня лектика¹⁵) Небольшого роста, безбородый, с розовой лысиной, обрамленной седыми волосами, с добродушной улыбкой на лице. Моя няня сразу узнала его:

— Это ты, Прот? Здравствуй, старина! Давненько мы с тобой не видались! Постарел ты, братец, с тех пор… Ну, как поживаешь?

— Слава Богу, хорошо! — ответил старик, улыбаясь ей, как давней знакомой. А потом с учтивым поклоном обратился ко мне. — Здравствуй, маленькая госпожа! Как тебя зовут?

— Евгения. — ответила я. И старик (судя по тому, что он называл меня «госпожой» — раб моих бабушки и тети) вновь заулыбался:

— Что ж, милости просим в наши края, госпожа Евгения. А обе госпожи тебя ждут не дождутся. То-то им будет радость!

Он помог мне усесться в лектику…по его знаку рабы подняли носилки на плечи…и началось мое второе путешествие, теперь уже не по морю, а по улицам Рима. Хотя большинство этих улиц были, скорее, улочками и переулками, кривыми и тесными, где дома теснились друг к другу, словно в поисках поддержки. Но как же интересно было смотреть, что творится вокруг! Вот в окно одного из домов выглянула женщина и, заметив стоящего под окном мужчину в крестьянской одежде, с мешком а плечах, спустила на веревке плетеную корзину. Крестьянин развязал свой мешок…и из него в корзину посыпались крупные желтые яблоки. Одно из них упало на мостовую, к великой радости подхватившего его уличного мальчишки в лохмотьях…Вот смуглый и горбоносый лавочник выставлял на прилавок своей лавчонки корзины с орехами и финиками, а по соседству с ним русобородый сапожник чинил чью-то сандалию. А за углом, на небольшой площади, на маленьких табуретках сидело с десяток мальчишек, повторяя что-то за лысым, бородатым человеком с указкой в руках. Вот мимо нас на вороном коне проехал красивый юноша в пурпурном плаще с копьем в руках — императорский гвардеец. А вот, протолкнувшись сквозь толпу женщин, судачащих о чем-то возле хлебной лавочки, торопливо прошел пожилой почтальон с сумкой, полной свитков и свертков¹⁶! Да, все-таки хорошо, что я оказалась в Риме! Здесь есть на что посмотреть!

Тут до меня донесся обрывок беседы, которую вели между собой моя няня и старик Прот:

— Жаль мне тебя, Протушка. Вот уж дожил ты до седых волос, а все покоя не знаешь…

— Это ты о чем, Афра?

— Да как о чем? О свободе. Сколько уж лет ты госпожам служишь… Так отчего бы тебе не попросить, чтобы они тебе волю дали? Не до смерти же тебе быть рабом? Хоть на старости лет, да пожил бы в свое удовольствие. Чай, заслужил…

— Вот ты о чем! — задумчиво промолвил Прот. — Тогда скажи-ка мне: отчего ты сама у своих господ свободы не попросишь? Ты ведь, кажется, не только нашу госпожу Евгению с братьями вынянчила, а еще и их матушку, госпожу Клавдию? Так не пора ли тебе хоть на старости лет, да пожить свободной? Разве ты этого не заслужила?

— Да как же я своих господ брошу? — возмутилась няня. — Они ведь для меня все равно, что родные… Да и жаль мне их. Вон сколько лет, как господин Авит вдовеет, а все места себе не находит, тоскует по своей покойной женушке. Весь в дела ушел, видать, забыться хочет, да никак не может… Аж сердце кровью обливается, как погляжу на него! А дочке его каково без матери? Так хоть я ее, сиротку, приголублю. Пропадут они без меня… Так на что мне свобода? Не в ней счастье…

— Это ты правду говоришь. — ответил Прот. — Не в свободе счастье. Вот и я, хоть и раб, а счастлив. Потому что служу своим госпожам Клавдии и Евгении. А еще — Господу Христу. Все мы — Его рабы. И потому свободны. Ведь где Дух Господень, там и свобода¹⁷. А кто живет не ради Господа, а, как ты говоришь, в свое удовольствие — раб греха. Не по мне такая свобода… Опять же, госпожа Евгения не просто моя хозяйка, а и мой игумен. Как же мне не слушаться своего настоятеля? Какой я после этого монах? От слова «ах»?..

Я с изумлением вслушивалась в его речь. В самом деле, что городит этот старый раб? «Не в свободе счастье»… Тогда в чем же оно? Я всегда думала, что для раба высшее счастье — обрести свободу. Однако этот Прот, похоже, считает иначе. «Где Дух Господень, там и свобода» — говорит он. Но что это значит? И, самое главное, почему он называет мою тетю Евгению своим игуменом и настоятелем. Конечно, я помнила рассказ отца о том, что она много лет жила в монастыре. Вполне возможно, что со временем даже возглавила его. Но ведь такую монахиню зовут игуменьей. Или настоятельницей. В таком случае почему Прот говорит о моей тете в мужском роде? Здесь явно скрыта какая-то тайна…

Однако вскоре мне стало не до тайн. Мерное покачивание лектики убаюкало меня. И я заснула.

* * *

…-Вот мы и прибыли, госпожа.

Сквозь раздвинутые занавеси лектики на меня глядело добродушное лицо старого Прота. Он помог мне сойти на землю и повел к дому. Остальные слуги, включая мою няню Афру, последовали за нами.

Снаружи бабушкин дом выглядел довольно неприветливо. Три небольших окна по фасаду, двустворчатая дверь с ручками в виде бронзовых собачьих голов с кольцами в клыкастых пастях. И никаких украшений, способных порадовать глаз…предельные строгость и суровость. Однако вскоре я воочию убедилась — никогда не стоит доверять первому впечатлению. Едва войдя внутрь, я увидела просторный светлый атриум¹⁸ с бассейном посредине и яркими росписями на стенах. Я загляделась на них. Тем более, что росписи были не только красивыми, но и весьма необычными по сюжетам. Вот юный пастух, несущий на плечах овцу. Вот корабль, плывущий по бурному морю. Вот царственно важный павлин, гуляющий среди цветов, распустил свой роскошный хвост. Вот из пламени выходит возродившаяся в нем птица феникс¹⁹. А эта картинка, похоже, мне знакома… Точно! Это же Орфей! На стенах нашего атриума в Карфагене тоже были нарисованы сцены из его жизни. Точнее, история его путешествия в царство мертвых за безвременно погибшей женой Эвридикой. Орфей бесстрашно сошел туда и своей игрой на лире так растрогал Плутона и Прозерпину²⁰, что они согласились вернуть ему Эвридику. С одним условием: всю дорогу назад он ни разу не оглянется на идущую следом жену. Но Орфей не выдержал — оглянулся. И потерял Звридику навсегда. Отец заказал эту роспись семь лет назад, после смерти моей мамы. Афра говорила, будто Эвридика на ней похожа на покойную госпожу… Я часто заставала отца молча стоящим перед этой фреской, где Орфей в безмолвном крике простирал руки к Эвридике, улетающей от него в безвестный край, откуда нет возврата… Однако на фреске в бабушкином доме Орфей был совсем другим. Не скорбным, а радостным. Он сидел на холме под деревом и играл на лире. А вокруг него собрались конь и змея, серый заяц рядом с лисицей, кроткая овца рядом с грозным львом, словно забывшие царящий и мире закон: сильный презирает и угнетает слабого, а тот боится и ненавидит сильного. Но чарующее пение Орфея объединило сильных и слабых, примирило врагов…словно вместо закона ненависти он возвестил им иной закон — закон любви…

— Евгения! Внученька моя! Это ты?

Я обернулась. Передо мной стояли две женщины в простых темных одеждах. Одна из них была седовласой, немного сгорбленной. Она опиралась на руку своей спутницы — высокой, стройной женщины с суровым лицом, с проседью в черных волосах… Так вот они какие, мои тетя и бабушка!

Бабушка тянула ко мне руки, плача от радости. Я вгляделась в нее — и только сейчас заметила, что она слепа. В следующий миг я уже обнимала бабушку. А она гладила меня по голове дрожащей старческой рукой:

— Внученька… Деточка моя…Слава Богу, вот ты и с нами… Вот мы и вместе. Снова вместе… — шептала она.

— Здравствуй, Евгения. — обратилась ко мне тетя. — Господь да благословит тебя.

Почему тетя говорит со мной так строго, словно с чужой? Или она не рада моему приезду?

К сожалению, в этот миг я забыла, что никогда не стоит доверять первому впечатлению.

* * *

С первых же дней житья у бабушки с тетей я начала скучать по Карфагену. Да и было с чего! Ведь Карфаген был моим родным городом. Там все было мне знакомо, там у меня были подруги, и, самое главное, любящий отец. А здесь я чувствовала себя одинокой и чужой всем…кроме, разве что, моей бабушки Клавдии. Хотя каждый день к нам в дом приходило множество женщин: от совсем юных девушек до старух. Я заметила, что девушки приходят к тете, а старые женщины — к бабушке. Они вместе молились (правда, я ни разу не присутствовала при этом, но Афра рассказывала мне, будто они молятся каждую ночь с субботы на воскресенье) и беседовали подолгу, зачастую — часами. А я в это время скучала, слоняясь по дому или перечитывая найденные в одной из нежилых комнат старые книги — бабушка сказала, что они принадлежали моему покойному деду. Среди них были поэмы Гомера, «Энеида», басни Эзопа…я читала их вслух, чтобы этим хоть отчасти скрасить свое одиночество. А в это время мои бабушка и тетя вели беседы со своими гостьями. О чем? Однажды я из любопытства спросила об этом одну из них, девушку-патрицианку примерно моих лет, каждую неделю бывавшую у нас в доме.

— Как это — о чем? — удивилась она. — О вере. О том, как следовать заповедям Христовым. О жизни вечной. Всему этому учит нас мать Евгения. Разве ты этого не знаешь?

В ее словах мне почудился укор: «разве ты этого не знаешь»? Разумеется, я не знала. И (как же я теперь жалею об этом!) не стремилась узнать. Мне тогда казалось, что христианская вера разъединяет людей. В самом деле, если бы не она, бабушка с тетей уделяли бы мне куда больше времени, чем своим гостьям. Что до тети…мне все чаще вспоминался рассказ отца об ее побеге в монастырь. Точнее, о том, как они всей семьей долго и безуспешно разыскивали ее. Не жестоко ли так поступать со своими близкими? Ведь она могла известить своих родных, где находится. И тем самым успокоить их. Однако она не сделала этого. Что ж, как видно, моя тетя из тех людей, которые думают лишь о собственном благе. Или такой ее сделала христианская вера? Похоже, что да…

Увы, тогда я еще не знала, что эта вера не разъединяет, а объединяет людей!

* * *

Спустя две недели после моего приезда в Рим у бабушки разболелось сердце. Причем настолько сильно, что она слегла. Вслед за этим к нам в дом явился врач — пожилой грек Ксанфий, вольноотпущенник моего дедушки Филиппа, по старой привычке величавший нас своими госпожами²¹. Осмотрев больную, он посоветовал ей принимать ландышевые капли и отвар мяты: по тридцать капель три раза в день.

— А главное — покой. — авторитетно заключил он. — Это — лучшее лекарство. Если старая госпожа будет беречь себя, она сразу поправится. Ведь все болезни — от переживаний. Если же устранить эту причину, они пройдут. Так учит медицина…

И вот тут я впервые увидела свою тетю Евгению с другой стороны. Она не отходила от своей матери, ухаживая за ней, угадывая каждое ее желание, окружая ее самой нежной заботой. Поступать так могла лишь любящая дочь. Куда девалась ее суровость? Она утешала больную мать так ласково, что я не узнавала свою тетю. Точнее, узнавала ее с иной, прежде неведомой мне стороны… Но, к моему изумлению, бабушка вдруг заявила ей:

— Полно, доченька. Мне уже лучше. Так что пойди-ка ты к сестрам, утешь их. Кто, как не ты, это сделаешь. А за мной Евгения приглядит. Правда, внученька?

Разумеется, я согласилась. И, пока бабушка выздоравливала, просиживала с ней часами. Чтобы скоротать время, мы беседовали. Бабушка рассказывала мне о себе, о своих родителях, о моем покойном дедушке Филиппе.

— Это был великий человек. — говорила она. — Таких людей поискать… Девять лет он управлял Египтом. И был в великой чести у покойных императоров. А еще в большей — у христиан. Ведь он уважал их даже, когда сам еще был язычником. И всегда поступал с ними по справедливости. Когда же сам уверовал и крестился, то стал их защищать. Благодаря ему христианам в Египте вернули земли и храмы и дозволили им вернуться на житье в города. А все потому, что он написал тогдашним императорам Севиру и Антонину письмо в их защиту. Те прислушались к его совету… с тех пор в Египте христиане зажили мирно и свободно. И все больше людей, по примеру твоего дедушки, стало обращаться ко Христу. Тем более, что он обладал великой способностью убеждать: и словом, и жизнью своей. Да, многих он привел к вере, многих укрепил и утвердил в ней. Но враг…

Ее голос задрожал, а рука, словно в поисках поддержки, коснулась висящей на шее маленькой рыбки из голубого стекла²²…

— …Но враг всегда ополчается на добродетель, а ложь — на истину. Нашлись люди, которым пришлось не по нраву то, что делал твой дедушка. И они оклеветали его перед императорами. Мол, как дал Филипп христианам волю, так они совсем осмелели, и теперь в открытую смеются над богами и ставят ни во что царские законы. А потому ради блага империи следует вверить Египет человеку, который станет хранить верность богам и государям. Тогда императоры велели твоему деду либо отречься от Христа, либо отказаться от власти над Египтом и от всех почестей, подобающих его правителю.

— И что он сделал? — спросила я.

— А как ты думаешь? — вопросом на вопрос ответила бабушка. И, не дождавшись моего ответа, сказала:

— Он выбрал Христа. Снял с себя власть. А свое имущество раздал бедным. Возможно, он предчувствовал, что случится дальше…

— Что? — выдохнула я, смутно предчувствуя, ЧТО услышу в ответ.

— Его убили… — голос бабушки снова дрогнул. — По приказу нового правителя Терентия. Правда, это произошло не сразу. Возможно, Терентий надеялся, что мы всей семьей уедем на родину, в Рим. Ведь после низложения твоего дедушки нас уже ничто не удерживало в Египте. Однако случилось иначе. Тамошние христиане избрали Филиппа своим епископом. И он остался в Александрии, и продолжал служить Христу, теперь уже как архиерей. Вот тут-то Терентий и подослал к нему убийц. Они ворвались к Филиппу, когда он стоял на молитве, и смертельно ранили его. Спустя три дня после этого твой дедушка отошел ко Господу. Бог увенчал его мученическим венцом.

Она уже не сдерживала слез.

— Да, сейчас он в Царствии Христовом…только мне так одиноко без него! Я знаю, что там, у Престола Божия, он сейчас молится за нас. И в той жизни, что ждет нас после смерти, я вновь встречусь с ним. Но все-таки…как же я хотела, чтобы все мы — он, я, наши дети — никогда не разлучались. Господь судил иначе. Он забрал к себе моего супруга Филиппа. И сыновья мои: и Сергий, и твой отец Авит, сейчас несут службу за тридевять земель отсюда, в Африке. Лишь моя доченька со мной…вот теперь и ты. Если бы ты знала, как я боюсь ее потерять! Один раз так уже было. Но тогда Господь вернул ее мне. Что если это случится снова? Как же я тогда буду жить без нее?

Я молчала. Потому что в этот миг у меня с языка были готовы сорваться слова: «а она думала об этом, когда сбежала от вас в монастырь?» Словно угадав, о чем я думаю, бабушка заговорила вновь:

— Ты ее не знаешь! А я знаю ее с рождения. Она только кажется строгой. А на самом деле она совсем другая. Не осуждай ее — я знаю, что ты это делаешь. Хоть я слепа, но я вижу это…даже, не имея глаз, можно увидеть многое…а можно смотреть — и не видеть… Она любит и тебя, и меня — просто не говорит об этом. Опять же: ведь она монахиня. У нее нет и не может быть своих детей. Зато сколько у нее духовных чад! И обо всех она должна позаботиться, наставить, утешить…как мать. Пойми это — и ты увидишь ее другими глазами. И полюбишь ее!

Она вновь потянулась рукой к стеклянной рыбке, висящей на шее:

— Господи, ты дал мне счастье иметь такую дочь! Только…не отнимай ее у меня…

* * *

«Пойми это и ты полюбишь ее!»

Я попыталась последовать совету бабушки. Старалась почаще бывать вместе с тетей. Прислушивалась к беседам, которые она вела со своими гостьями. А однажды, когда мы с ней остались наедине, спросила ее, правда ли, что она — монахиня? Разумеется, я знала об этом от бабушки. Однако собиралась вслед за этим вопросом задать другой — почему старый Прот называет ее своим игуменом и настоятелем? Кто, как не тетя, мог раскрыть мне эту тайну?

Но неожиданно для меня наш разговор принял совсем другой оборот.

— Вот ты о чем… — задумчиво ответила тетя. — Разве я монахиня? Одно название… Но Господь сподобил меня видеть настоящих монахов. Например, нашего покойного настоятеля, отца Феодора. По его молитвам исцелялись люди…даже слепые прозревали. А какой он был строгий подвижник! Неудивительно, что, когда Владыка Елий основал наш монастырь, то поставил его настоятелем отца Феодора. И он нес это послушание до самой своей смерти, не господствуя над братией, но служа им, как заповедал Христос…

— А кто такой этот Владыка Елий? — спросила я.

Тетя улыбнулась, словно ей было отрадно вспоминать об этом человеке:

— Он был епископом Илиопольским и величайшим из подвижников, которых мне довелось видеть. Монашествовать он начал с детских лет и уже тогда отличался беспримерными смирением и послушанием. Я слышала, будто когда его посылали принести огня от соседа, он приносил горящие угли прямо в поле своей одежды, и она не загоралась. А сколько чудес совершалось по его молитвам! Например, объявился однажды в окрестностях Александрии некий человек по имени Зарий. Он называл себя посланником Христа. На самом же деле был хитрым обманщиком, из тех, которые искусно выдают ложь за правду и отвращают от истины тех, кто им верит. Неудивительно, что посеял он в народе великую смуту. Тогда отправились христиане к епископу Елию и сказали ему:

— Владыко, мы знаем, что ты — служитель Христов. Но и Зарий называет себя посланником Христа. А учение ваше различно. Что же нам делать? За кем идти? Так устройте меж собой словесное состязание. Кто в нем победит, тот и прав. За ним и мы пойдем.

Знал Владыка Елий, насколько силен Зарий в слове. Однако рассудил, как некогда Святой Апостол Павел: «все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе»²³. И в назначенный день и час явился, чтобы постоять за истину Христову. Пришел и Зарий, заранее уверенный в победе. Начали они спор…и Зарий пустил в ход все свое лукавое красноречие, чтобы посрамить кроткого Владыку. Только напрасно он надеялся, что правда истомится, лжи покорится. Оборвал епископ его речь властным словом:

— Довольно слов! Нет в них пользы — только для народа соблазн. Решим наш спор делом. Говорят, будто истина Христова и в воде не тонет, и в огне не горит. Так пусть же разожгут посреди города большой костер. И мы оба войдем в пламя. Кто из нас не сгорит — за тем и истина!

По сердцу те слова пришлись народу. Разожгли они костер, да такой большой и жаркий, что и приблизиться боязно. Только Владыка Елий не испугался. Подошел он к самому костру и крикнул Зарию:

— Что ж ты стоишь? Или боишься? Пойдем в огонь вместе — пусть все увидят, за кем истина!

— Иди первым! — отвечает ему Зарий. — Ты это придумал, тебе первому и в огонь идти!

Но напрасно думал обманщик перехитрить Владыку Елия. Тот осенил себя крестным знамением и смело взошел на костер. И совершилось чудо — не тронул его огонь. Долго стоял святой епископ в самой середине костра — и хоть бы волос на его голове опалился. А по народу глас прошел:

— Чудо Господне! Вот за кем правда! А мы-то сомневались…чуть не поверили лукавцу… Ну-ка, братцы, хватай его, да в огонь!

Схватили они Зария и швырнули в пламя. Если бы не заступился Владыка Елий за своего врага — не быть бы ему живу…насилу ноги унес. С тех пор за епископом Елием всегда следовал народ, воспевая божественные песнопения и славя Бога, даровавшего им такого Владыку. Я это сама видела. И сподобилась принять Святое Крещение, а потом и монашество от рук этого Божия человека. Можно сказать, он родил меня во Христе. Если бы я могла быть хоть немного похожа на него!

Тетя смолкла и некоторое время сидела, не говоря ни слова. А потом сказала:

— Ну вот я тебе и рассказала о Владыке Елии. А теперь мне пора идти к Василле.

— Можно, я тоже пойду с тобой? — попросила я.

— Что ж, — ответила она. — Пожалуй, тебе и впрямь стоит познакомиться с ней.

* * *

Василла оказалась моей сверстницей. Однако, в отличие от меня, она была круглой сиротой. Поэтому находилась под опекой своего дяди, Элина, который радушно встретил нас с тетей. Между прочим, там же, у Василлы, я вновь увидела старого раба Прота, приветствовавшего меня почтительным «здравствуй, маленькая госпожа». А я-то все гадала, куда подевался этот добрый, словоохотливый старик… Он вышел к нам не один, а с другим стариком, тоже безбородым, но, в отличие от Прота, высоким и худощавым:

— Иакинф, мой брат во Христе. — представил он своего товарища. И я вспомнила, как отец рассказывал о двух рабах — Проте и Иакинфе, которые служили моей тете с юных лет, учились вместе с ней, а потом вместе с ней ушли в монастырь. Выходит, сейчас они оба передо мной… Теперь понятно, почему Прот называл мою тетю настоя… нет, как раз это-то и непонятно. Если моя тетя — монахиня, значит, она ушла в женский монастырь. Но, насколько мне известно, в женские монастыри не пускают мужчин. Тогда как же туда вместе с тетей приняли и ее рабов? Не могли же они выдать себя за женщин? Тайна, да и только…

А ведь я почти разгадала ее…с точностью до наоборот.

* * *

Представив нас с Василлой друг другу, тетя ушла. Точнее, Элин, дядя Василлы, пригласил ее посмотреть роспись в триклинии²⁴:

— Художник закончил ее только вчера. — сказал он. — По твоему совету я велел ему нарисовать мудрых и безумных дев из Евангельской притчи²⁵. Посмотри, хороша ли роспись. И не нужно ли что-нибудь исправить или дописать. А они (он мотнул головой в нашу сторону) тем временем посекретничают между собой…

Они ушли. И мы с Василлой остались одни. Некоторое время мы молчали. Василла заговорила первой:

— Какая же ты счастливая, Евгения!

— Чем? — удивилась я. — Потому что дом, где жила Василла, был куда богаче бабушкиного, и даже нашего карфагенского дома. Вдобавок, бабушка уже успела рассказать мне кое-что о Василле. А именно — то, что эта девушка была очень…если не сказать, чрезвычайно знатной. Она происходила из царского рода. Возможно, потому ее и назвали — «царственная». Разумеется, императоры заранее решили судьбу своей родственницы, обручив ее с благородным и храбрым юношей по имени Помпей, по которому напрасно вздыхали знатнейшие невесты Рима — он был женихом Василлы. Так что ей можно было лишь позавидовать… Тогда почему же эта родовитая девушка, богачка, избранница судьбы, говорит мне «какая ты счастливая»! Почему?

— Ну как же? — не поднимая глаз, ответила Василла. — У тебя же такая тетя! Конечно, она наставляет меня в вере…вот и слуг своих ко мне прислала, чтобы они учили меня, как жить во Христе. Я ее духовная дочь…и все-таки ты ей ближе. Ведь ты родная ей не только по вере, но и по плоти…

Я молчала, не решаясь признаться Василле, что не являюсь христианкой. Да, для своей тети я родная по плоти. Но Василла родная ей по духу. Выходит, мы обе с ней в родстве. Но по-разному… Тем временем Василла продолжала:

— Как бы я хотела быть похожей на нее! И стать невестой Христовой, как она! Какое счастье — посвятить себя Господу, как это сделала твоя тетя. Она рассказывала тебе о том, как ушла в монастырь?

— Нет. — честно призналась я. В самом деле, тетя так и не рассказала мне ничего о своей жизни в монастыре. Зато Василла об этом знает…выходит, моя тетя любит свою духовную дочь куда больше, чем собственную племянницу! От Василлы у нее нет тайн, а от меня… — А что, она тебе рассказывала об этом?

— Прот с Иакинфом рассказывали. — тихо произнесла, почти прошептала Василла. И мне стало совестно перед ней…

— А ты мне об этом расскажешь? — спросила я.

— Конечно… Только с чего же начать? А-а, вот с чего. Когда твоя тетя решила стать христианкой, она переоделась в мужскую одежду, обстригла волосы, чтобы стать похожей на юношу, и бежала из дому вместе с Протом и Иакинфом. Шли они, шли, и пришли к монастырю. А туда как раз приехал Владыка Елий…

Я с изумлением слушала Василлу. Конечно, я помнила рассказ отца о том, что моя тетя бежала в монастырь тайно от родных. Оно и неудивительно — ведь они в ту пору верили в богов и ни за что не разрешили бы дочери креститься. Но зачем ей понадобилось переодеваться мужчиной? Непонятно…

Тем временем Василла продолжала свой рассказ:

— Его сопровождала толпа народа. И твоя тетя с Протом и Иакинфом присоединились к ней. Так они пришли в мужской монастырь, который основал епископ Елий. Владыка отслужил там службу. А потом лег почивать и увидел сон. Будто какие-то люди носят на руках статую женщины и поклоняются ей, как язычники — своим богиням. И тогда он сказал статуе:

— Разве тебе подобает принимать от людей божеские почести? Ведь ты не Бог, а лишь Его создание. И не тебе, а Ему Одному надлежит поклоняться…

— Так приведи же меня к моему Творцу и Создателю! — ответила статуя. — Не отступлю от тебя, пока ты не вручишь меня Ему!

И она тотчас покинула тех, кто ей поклонялся, и пошла за епископом… В этот миг и доложили Владыке Елию, что трое юношей-язычников, приходящиеся друг другу родными братьями, просят встречи с ним. Потому что хотят креститься и стать монахами. Возрадовался епископ, что Господь вложил в сердца этих юношей благое желание стать рабами Христовыми и иноками, и велел привести их к себе. Когда же явились пред его очи Прот, Иакинф и твоя тетя Евгения (назвавшаяся Евгением), Владыка Елий сразу догадался, что она — девушка, переодетая в мужскую одежду. И понял, что виденный им странный сон предвещал ее приход. Теперь же ему надлежит привести эту девушку ко Христу. Ибо такова воля Божия о ней.

«-Правильно, Евгения, что ты назвалась Евгением! — сказал ей Владыка Елий. — По духу твоему и имя твое, ибо душа твоя благородна и мужественна. Что ж, постарайся стать не менее мужественной духом, чем видом своим. Ибо Господь открыл мне, что ты уготовила себя Ему в чистый сосуд, непорочно храня свое девство и отвергая соблазны земной жизни. А вы, ее рабы по имени, но свободные духом, ее братья во Христе, знайте, что та же небесная слава, которая уготована ей, ожидает и вас!»

После этого епископ крестил их всех и благословил оставаться в монастыре и служить Господу в иноческом чине. А тете твоей велел и дальше носить мужскую одежду и зваться Евгением, чтобы никто не узнал ее тайны. Да кто бы догадался об этом, если образ жизни ее был подобен ангельскому! Раньше всех приходила она в храм и позже всех уходила оттуда. Знала наизусть все Священное Писание. Речь ее была смиренна, кротка и немногословна, исполнена страха Божия и назидания. Скорбящих она утешала, с радующимися радовалась, гневливых утишала, гордых смиряла своим кротким видом…всем была на пользу и назидание, так что почитали ее за небесного человека, за земного ангела… Ах, Евгения, какая же ты счастливая, что у тебя такая тетя! Если бы я могла послужить Господу так же, как она!

Впервые за время нашего разговора она подняла на меня глаза. Взгляд у нее был таким кротким и радостным, что я поспешила отвести взгляд… «как пред солнцем птица ночи». Потому что поняла — Василла куда ближе к моей тете, чем я. Мы с тетей — родня по плоти. Но с Василлой они едины по духу. По вере. По жизни во Христе.

* * *

Неудивительно, что после этого открытия я снова отдалилась от тети. В самом деле, бессмысленно наводить мосты…не через реку…даже не через море — через бездну. Между мной и тетей — бездна, которую мне не перейти. Я верю в богов, она — в своего Христа. И потому мне никогда до конца не понять и не полюбить ее. Бесполезно пытаться это сделать. Я ей чужая. И этот дом мне чужой. Хоть бы уж поскорее приехал отец и увез меня назад, в Карфаген!

Чтобы скоротать время, я стала перечитывать «Одиссею». Тем более, что хотела поскорее вернуться на родину, как царь Одиссей — на свою Итаку. Так я дошла до той песни, где рассказывалось о путешествии Одиссея в царство мертвых и об его встрече с Ахиллесом. Когда-то они вместе сражались под стенами Трои. И вот теперь встретились вновь — в царстве Плутона, где убитый под Троей Ахиллес царствовал над мертвыми…и все-таки скорбел о покинутой земле живых:

«О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;

Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый»²⁶.

Мне вспомнилась мама, которая семь лет назад ушла от нас с папой в царство Плутона. Боги забрали ее у нас — навсегда. Нам не встретиться даже там, в скорбной стране мертвых…мы не узнаем друг друга — ведь тени умерших утрачивают память о земной жизни. Так верим мы. А вот христиане верят, будто после смерти люди встречаются вновь и живут вечно. Почему они в это верят? Или они знают о жизни после смерти что-то неизвестное нам?

— Здравствуй, маленькая госпожа! Можно мне войти?

Я обернулась. На пороге стоял старик Прот. Правда, на этот раз он не улыбался. Мне показалось, что старый раб чем-то встревожен. Впрочем, может быть, это мне только почудилось? Что ж, он явился вовремя. По крайне мере, теперь мне будет с кем поговорить и отвлечься от мрачных раздумий о смерти и о том, что будет после нее.

— Входи. — сказала я, и указала ему на деревянный табурет рядом с моим ложем. Он сел. Нет, все-таки мне не показалось — он и впрямь был чем-то встревожен…

— А к кому ты пришел? — полюбопытствовала я. Потому что помнила: Прот и Иакинф жили у Василлы и наставляли ее в христианской вере. — К бабушке или к тете?

— К госпоже Евгении. — ответил он. — Но она сейчас у твоей бабушки. Я подожду. А-а…что это ты читаешь, госпожа?

— «Одиссею». — ответила я.

— «Одиссею». — эхом повторил он. — Да, каждый странник в конце концов возвращается на свою Итаку… А мы в этом мире — странники и пришельцы. Когда-нибудь Господь призовет каждого из нас к Себе…домой. Что ж, с Ним дорога туда не страшна.

Он замолчал, словно вспоминая что-то. А потом снова заговорил:

— Мы ведь уже один раз уже были на волосок от смерти, маленькая госпожа. И я, и брат Прот, и госпожа Евгения…все мы тогда чуть не погибли. Но Господь избавил нас. Видимо, тогда наше время еще не пришло…

— А что с вами было? — полюбопытствовала я. — Расскажи…

— Видишь ли. — начал старик. — спустя лет семь после того, как мы с госпожой Евгенией и братом Протом ушли монастырь, умер тамошний игумен, отец Феодор. И братия стала просить госпожу Евгению, чтобы она стала их настоятелем. Потому что ни один из нас не мог сравниться с нею в мудрости, в строгости и чистоте жизни. Она долго отказывалась, но братия настаивала. Таково было их желание. Но не скрывалась ли за ним воля Божия? Госпожа решила узнать это: велела принести Святое Евангелие, раскрыла его…и увидела слова: «…кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом»²⁷. Тогда госпожа Евгения поняла, что Господь поручает ей заботиться о душах братьев во Христе и служить им. И сказала:

— Я повинуюсь повелению Христову и вашей просьбе. Пусть буду я слугой и рабом вашей любви.

Вот так она и стала нашим настоятелем. Однако после того стала жить еще строже, чем прежде: служила братии, как купленный раб…даже того усерднее — ведь раб за страх работает, а она — за совесть. И воду для них носила, и дрова рубила, и кельи убирала, и с великим прилежанием служила всем. И все это она делала с непрестанной молитвой на устах. За такое смирение дал ей Господь дар чудотворений.. А где Богоугодные дела творятся — там жди искушения. Так и случилось…

Неподалеку от нашего монастыря жила одна богатая госпожа, молодая бездетная вдова. Звали ее Меланфия²⁸…вот уж и впрямь подходящее ей дали имя — черной неблагодарностью воздала она госпоже Евгении за ее доброту! Целый год она болела лихорадкой, лечилась-лечилась, всех врачей обошла, все лекарства перепробовала, а все без толку. Когда же прослышала о чудесах, совершающихся по молитвам госпожи Евгении, велела отвезти себя к ней и слезно молила вылечить ее. Пожалела наша госпожа Меланфию, помазала ее святым елеем, помолилась о ней Господу — и та тотчас же исцелилась, ушла из монастыря здоровой, на своих ногах. Но вскоре прислали от нее в монастырь дары: три серебряных сосуда, доверху полных деньгами. Однако госпожа Евгения отослала подарок обратно:

— Нам, — говорит, — Господь по Своей милости и так все потребное к жизни подает. Лучше раздай эти деньги бедным.

Тогда Меланфия сама пришла в монастырь и принялась упрашивать госпожу Евгению, чтобы приняла ее дары. И уговорила-таки! Отнесли серебро в церковную дарохранительницу и положили там. Но с тех пор повадилась Меланфия к нам ездить, вроде бы для того, чтобы послушать мудрых бесед нашего настоятеля. Разве мы знали, что она из тех женщин, утопающих в грехах, которые всегда благочестию учатся, да только в познание истины никак прийти не могут²⁹!

Как-то раз явились в монастырь посланные от Меланфии: мол, хозяйка при смерти и просит отца игумена прийти и помолиться о ней. Могла ли моя госпожа отказать больной? Ведь Сам Господь некогда сказал о тех, кто творит добро: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне³⁰. Пришла она к Меланфии, и тут… Оказалось, что та здоровехонька, а про болезнь свою нарочно придумала, чтобы призвать к себе отца игумена и открыть ему свою сердечную тайну:

— Люблю я тебя! Так люблю, что умираю от любви! Возьми, что хочешь: все мои имения, все сокровища, всех рабов моих возьми, только будь моим!

С гневом оборвала моя госпожа ее безумную речь и поспешила вернуться в монастырь. А Меланфия, объятая стыдом и яростью, пошла к правителю (а им тогда был покойный господин Филипп, отец госпожи Евгении) и стала жаловаться, будто пришел к ней в дом монах Евгений из здешнего монастыря, назвался врачом, а, когда она его к себе пустила…если бы не прибежали на помощь служанки, быть бы беде. Разгневался правитель и велел арестовать всех нас, заковать в цепи и заточить в темницы. Плохо тогда пришлось не только нам, но и всем нашим братьям по вере. Смеялись над ними язычники:

— Что, попались, лицемеры! А еще говорите, будто ваша вера — правая! Ничего себе правая, если вы о добре красно говорите, а сами такие злые дела творите! Вот теперь по своим делам и получите…и поделом!

Спустя несколько дней повели нас на суд к правителю Филиппу. Множество народа собралось, чтобы видеть, как нас осудят. Язычники ликовали, а христиане плакали. Ибо никто из них не сомневался в том, что нас казнят. Смертный приговор нам был предрешен заранее. И те, кто должен был его исполнить, уже стояли наготове рядом с нами.

Конечно, я понимал, что мы умрем неповинными мучениками. И за это Господь примет нас в Свое Царство. И все-таки…тогда я боялся смерти. Как видно, в ту пору моя вера была еще слишком слаба…

Первой стали допрашивать госпожу Евгению. Закованная в цепи, она стояла перед правителем и его сыновьями Сергием и Авитом (да, маленькая госпожа, твой отец тоже присутствовал при этом судилище). Могли ли они знать, что та, которую они ищут уже много лет, сейчас стоит перед ними…а они готовятся осудить ее на смерть!

— Скажи, беззаконный христианин, как ты посмел дерзнуть на такое злое дело? — с гневом обратился правитель к моей госпоже. — Как ты посмел обманом войти в дом госпожи Меланфии и причинить ей обиду? Или это ваш Бог заповедал вам так поступать? Что ж, за свое преступление ты понесешь достойную кару — смерть!

— Господь, Которому я служу, учит нас хранить чистоту и жить по правде. — кротко отвечала ему моя госпожа. — Меланфия лжет. Допроси ее снова и убедись в этом сам.

Меланфию допросили. Однако она повторила все, что говорила прежде: монах Евгений обманом проник в ее дом и собирался причинить ей зло. Ей в один голос вторили рабыни, клявшиеся, что видели все своими глазами и едва вырвали несчастную госпожу из объятий коварного монаха. Разумеется, они лгали. Но, выслушав их, правитель окончательно уверился в виновности госпожи Евгении:

— И ты еще смеешь отпираться, нечестивец! — вскричал он. — Посмотри, сколько свидетелей обличают тебя!

А народ принялся кричать:

— Убить их! На костер! Ко львам! Смерть беззаконникам!

Казалось, еще миг — и они растерзают нас. Но тут госпожа Евгения вдруг заговорила вновь:

— Теперь настало время открыть правду. Я хотела сохранить ее до конца моей жизни, ради Господа, Которому служу. Но, чтобы ложь не восторжествовала над правдой, чтобы языческое нечестие не насмехалось над христианским благочестием, я открою истину. Пусть никто не посмеет поносить христиан, но да прославит Господа Иисуса Христа, ибо такова сила Его святого имени, что и женщины, живущие в страхе Божием, сподобляются достоинства мужей.

Она разорвала ворот своей одежды — и толпа изумленно ахнула:

— Да это же женщина!

А госпожа Евгения протянула к правителю скованные руки:

— Взгляни на меня, отец! Неужели ты не узнаешь меня? Я — твоя дочь Евгения, отрекшаяся от мира ради любви ко Христу. Братья мои, Сергий и Авит, узнаете ли вы свою сестру? Одна мать родила нас, и имя ей — Клавдия. А вот эти монахи — Прот и Иакинф, мои рабы, вместе с которыми я приняла учение Христово…

Не успела она договорить, как отец и братья с радостными криками бросились к ней. Кто-то побежал за госпожой Клавдией, чтобы сообщить ей радостную весть — ее пропавшая дочь нашлась. Кто-то стал снимать с нас цепи. А госпожу Евгению облекли в златотканые одежды, и, как ни противилась она, посадили на высоком месте, чтобы все видели — пропавшая дочь правителя Египта наконец-то нашлась! И народ, только что требовавший нашей казни, радовался и прославлял нашего Бога:

— Един Истинный Бог — Христос, Бог христиан!

Мы были оклеветаны и ожидали смерти, но Господь спас и прославил нас. Знай, маленькая госпожа — без Его воли и волос с нашей головы не упадет. Правда, до поры мы можем этого не понимать и думать, что Он нас оставил. Но Бог всегда с нами и всегда избирает для нас лучшее. Помни об этом, когда нас нет станет…

* * *

— Что случилось, Прот?

Я подняла голову. На пороге стояла моя тетя Евгения. Прот поспешно встал и поклонился ей.

Меня прислала Василла. — сказал он. И в голосе его слышалась тревога. — Она просит тебя прийти к ней. И, чем раньше, тем лучше. Она хочет сказать тебе…

— Хорошо. Сейчас я отправлюсь к ней. — оборвала его тетя.

Что произошло? К чему бы это тихоне и скромнице Василле вдруг захотелось немедленно встретиться с моей тетей? И что она хочет сообщить ей? Любопытно…

— Можно мне с тобой? — попросила я. Тетя задумалась, а потом сказала:

— Что ж, пожалуй, нам и впрямь стоит побывать там вместе.

* * *

Едва мы вошли в дом Василлы, как она сама вышла, почти выбежала нам навстречу:

— Как хорошо, что ты пришла! — обратилась она к моей тете. — Я должна сказать тебе что-то очень важное. Пока еще не поздно… Кто знает, что учинит мой жених Помпей… Вчера он пришел к дяде Элину и заявил, что в ближайшее время, согласно повелению императоров, намерен взять меня в жены. Он требовал встречи со мной, но я не впустила его к себе. Ведь Бог весть, с каким умыслом он пришел… А я — невеста Христова, и другого жениха мне не надо. Я скорее умру, чем стану женой Помпея. Но я позвала тебя по другой причине. Господь открыл мне, что скоро увенчает тебя мученическим венцом. Нет, даже двумя венцами. Одним — за те скорби и напасти, что ты претерпела в Египте. А другим — за ту кровь, которую ты прольешь за Него сейчас. Какая ты счастливая, что сможешь пострадать за Него!

— Ты придешь в Его Царство первой, дитя мое. — ответила тетя, ласково улыбаясь ей. — Это открыл мне Господь. Скоро ты примешь мученическую смерть за свое девство. Будь же мужественной до конца, чтобы, после временных страданий, возрадоваться там, в вечной жизни будущего века.

— Я увижу Его! — радостно воскликнула Василла. — Я буду с Ним! Какое счастье! Господи, слава Тебе!

Я смотрела на нее с изумлением. В самом деле, почему она радуется известию о том, что скоро умрет…точнее, будет убита. Разве этому можно радоваться? Любой человек на ее месте бросился бы спасать свою жизнь. Но, похоже, Василла не боится умирать. Почему? Ради любви к своему Богу? Из-за веры в вечную жизнь после смерти? И все-таки почему эти христиане так уверены в том, что она существует? Если бы знать… И как бы хорошо было, существуй эта вечная жизнь на самом деле…

Тем временем Василла заговорила вновь:

— Я собрала сестер во Христе. Прошу тебя, скажи нам что-нибудь в назидание. Ведь это, возможно, последняя наша встреча…здесь.

— Хорошо, дитя мое. — сказала тетя. — Пойдем.

* * *

…Я уже слышала об этой росписи от Элина, дяди и опекуна Василлы. Но увидела ее впервые. Пятеро дев с погасшими светильниками, заламывая руки в безмолвном плаче, стояли по левую сторону открытой двери украшенного чертога. А пятеро других, ликуя, входили туда, держа горящие светильники. Тогда я не знала, что означает эта роспись. Однако поняла: в чертоге ждут тех, чей светильник зажжен. Но тем, у кого он погас, вход туда заказан навсегда. И нет кары горше, чем остаться за порогом. Вот только что это за чертог? И кто обитает в нем?

Возле нарисованных на стене дев с зажженными светильниками, стояли девушки- сестры Василлы по вере. И, затаив дыхание, слушали мою тетю:

— Дети мои, ветви и гроздья моего сердца, будьте готовы для Господа. Настало время сбора винограда, когда из его гроздьев сделают вино и подадут на царский стол. И нет ни одного сильного царства и ни одного высокого сана, которое бы не украшалось кровью тех гроздьев. Наступают для вас дни плача и страдания. Но помните: все это ничто по сравнению с вечной радостью, уготованной вам в Царствии Христовом. Вы избрали девство ради Господа — пребудьте же в нем до конца. Девство приближает нас к Богу, уподобляет нас ангелам, оно –мать вечной жизни, подруга святыни, безопасный путь на небо, госпожа радости, теплота и венец веры, крепость и утверждение любви. Ни о чем другом не должны мы так стараться, как соблюсти его. Но еще славней — умереть за него. А теперь прощайте. Не старайтесь больше увидеть мое плотское лицо, но смотрите духовными очами на мои дела и поступки. Предаю вас Святому Духу и верую, что Он сохранит вас чистыми и непорочными. Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Вышнего, ради нашего спасения родившийся от Девы, Пречистой Матери Твоей — приведи всех вверенных мне Твою дев в непорочном девстве в вечное Царство славы Твоей!

Последние слова она произнесла, воздев глаза и руки к небу. Разумеется, я понимала, что она обращается к своему Богу. Но, странное дело — мне тогда показалось, что это не просто жест. Она видит Его. Но не глазами, а каким-то иным зрением. Уж не тем ли, о котором когда-то говорила моя бабушка Клавдия: можно не иметь глаз — и все-таки видеть, а можно, и имея глаза, не видеть ничего? Что она имела в виду? Или это известно только христианам?

…Тогда я еще не догадывалась, что начинаю прозревать от духовной слепоты…

* * *

Обратно мы вернулись молча, в грозном предчувствии неотвратимо надвигающейся беды. Лишь когда мы вошли в дом, тетя, наконец, нарушила тягостное молчание:

— Пойдем со мной, дитя мое. Мне надо открыть тебе одну тайну.

Я поняла, что сейчас тетя поведает мне нечто очень важное. Ведь с самой первой нашей встречи она еще ни разу не назвала меня «дитя мое». Так она называла лишь Василлу — свою духовную дочь. Что это значит? Или мы с тетей вдруг стали родными не только по плоти, но и по духу? Но почему это произошло именно сейчас, после того, как она навсегда простилась с Василлой и ее сестрами по вере? И услышала от нее предсказание о своей скорой смерти.

Тетя повела меня к себе. Впервые в жизни я переступила порог ее комнаты. И удивилась простоте, или, скорее, убожеству ее убранства. Стол с лежащим на нем свитком, две деревянные табуретки, глиняный светильник в стенной нише. И рядом, на стене, изображение латинской буквы «тау»³¹. В таких покоях жила дочь бывшего правителя Египта, моя тетя, монахиня Евгения…

— Присядь сюда, дитя мое. — тетя указала мне на одну из табуреток. — Ты знаешь, что скоро Праздник Рождества Христова…

Конечно, знаю! Бабушка не раз говорила мне об том, что до Рождества осталось совсем недолго…меньше, чем полмесяца. Она с нетерпением ждет этого дня. Но какое отношение ко мне имеет христианский Праздник? Ведь я — не христианка. Неужели тайна, которую хотела поведать мне тетя, заключается всего-навсего том, что скоро наступит Рождество? А я-то ожидала услышать от нее что-то более интересное и важное…

— Так вот, в этот день мы празднуем приход Господа нашего в мир. — донесся до меня голос тети. — Вспоминаем, как когда-то, больше двух столетий назад, Он пришел к людям, родившись от Девы Марии, став Человеком. А ты знаешь, для чего Он это сделал?

Бог пришел к людям? Бог стал Человеком? В самом деле, почему?

Не дождавшись моего ответа, тетя заговорила снова:

— Он пришел в мир, чтобы умереть за нас.

— Что? — удивленно воскликнула я. Да, в наших преданиях боги тоже приходили к людям. Но чаще всего они делали это ради самих себя. Например, чтобы добиться любви понравившейся им красавицы. Или, как говорится, просто ради приключений. Но никто из наших богов не пожертвовал собой ради людей. Это сделал лишь Бог христиан…

— Да, Он это сделал. — повторила тетя, словно угадав, о чем я думаю. — Он родился, чтобы умереть за нас и Своей смертью освободить нас от рабства силам зла и смерти. Чтобы открыть нам путь в вечную жизнь, в Царство Небесное, в Царство вечной радости. В этом — тайна Праздника Рождества: Господь приходит на землю, чтобы возвести нас с Собой на Небеса. Потому мы и называем Его Спасителем, Избавителем и Жизнодавцем — Подателем вечной жизни.

— А что нужно сделать, чтобы жить вечно? — спросила я. Тетя улыбнулась:

— Господу нашему не раз задавали такой вопрос. И Он отвечал: «идите за Мною»³². Запомни эти слова, дитя мое. Это — мой завет тебе.

* * *

Неудивительно, что после всех зловещих и загадочных событий этого дня я едва держалась на ногах. И, вернувшись к себе, поспешила лечь в постель — как говорится, утро вечера мудренее и завтрашний день заставит меня забыть страхи дня сегодняшнего. Однако напрасно я понадеялась на помощь бога Сомна³³: в ту ночь мне приснился странный, скорее даже страшный сон. В этом сне я брела неведомо куда по незнакомой дороге. А вокруг царил полумрак: деревья, трава, даже небо над моей головой были пепельно-серые, словно в эти края никогда не заглядывало солнце.

— Что это? Уж не царство ли Плутона? — с ужасом подумала я.

И, словно в подтверждение этому, впереди показалась чья-то тень…это была моя покойная мама. С радостным криком я бросилась к ней, но она не оглянулась, не остановилась. Напротив, устремилась прочь от меня, словно тень Эвридики — от Орфея. А я бежала за ней, звала ее и умоляла оглянуться, узнать меня…и тут земля ушла у меня из под ног и я ощутила, как погружаюсь в волны, холодные и тяжелые, как смертный покров…все дальше и дальше, все глубже и глубже во тьму…навсегда.

Но в следующий миг чья-то сильная рука подхватила меня. В проблеске света я увидела свою тетю Евгению.

— Иди за Ним, дитя мое. — сказала она и, схватив меня за руку, повлекла за собой — вверх. — Он — наш Спаситель.

Неожиданно откуда-то появилось странное существо: не то дельфин, не то рыба, поразительно напоминающая голубую стеклянную рыбку на шее у моей бабушки (только гигантских размеров). Рыба подставила мне спину, я уселась на нее верхом…и в следующий миг моим глазам открылось голубое небо, яркое солнце, новый мир, полный красок, радости, жизни! Или то была новая, вечная жизнь? Та, о которой говорила моя тетя Евгения?

Но где же она сама? Напрасно я искала ее взглядом, напрасно звала ее. В ответ до меня донесся лишь далекий, зловещий стук, словно где-то сколачивали погребальные носилки³⁴…

* * *

Я вскочила с постели и прислушалась. Тишина. Выходит, этот зловещий стук мне почудился? Какое счастье… Я уже хотела снова лечь в постель, как вдруг стук возобновился — еще громче и сильней. А потом в атриуме раздался испуганный голос старого привратника Приска. Ему отвечали другие мужские голоса: громкие, незнакомые и грубые. Кто это явился к нам на ночь глядя? Чего они хотят?

Любопытство победило страх. Наспех (кажется, даже задом наперед) надев столу, я босиком выбежала из спальни и поспешила в атриум. То, что я там увидела, показалось мне продолжением моего кошмарного сна: посреди атриума стояли вооруженные до зубов преторианцы. А старый привратник Приск, глядя снизу вверх на их предводителя — молодого, надменного офицера, заикаясь, лепетал ему в ответ:

— Господин, это какая-то ошибка… Не может быть… Мы верные подданные государей… Позвольте мне доложить госпоже…

— Что вам здесь нужно? — раздался строгий и властный голос моей тети Евгении. Она вошла в атриум и остановилась перед офицером, заслонив собой перепуганного Приска. — С каких это пор императорские солдаты врываются по ночам в чужие дома?

Похоже, офицер не ожидал столь бесстрашного отпора. Его спесь в одночасье улетучилась:

— Прости, госпожа, что мы нарушаем твой покой. Но мы выполняем приказ императоров. Нам велено арестовать живущую здесь христианку Евгению.

— Это я. — сказала моя тетя. В этот миг она заметила меня. — Что ж, да свершится воля Господня. Позвольте мне только проститься с племянницей.

Офицер кивнул. И тетя подошла ко мне:

— Прощай, дитя мое. Нет…до свидания. И помни мой завет. Благослови тебя Христос.

Вслед за этим она обернулась к ожидавшим ее воинам:

— А теперь — идемте.

Я смотрела, как ее уводят, не в силах двинуться с места. Потому что глаза мне застилали слезы. И вдруг…

— Евгения! Девочка моя! — раздалось за моей спиной. Обернувшись, я увидела бабушку Клавдию, полуодетую, растрепанную… Она шла, простирая вперед дрожащие руки:

— Доченька моя…Евгения! Не оставляй меня! Арестуйте и меня — я тоже христианка! Я тоже хочу умереть за Христа…вместе с ней…

* * *

Все следующие дни я неотлучно находились при бабушке. Она словно обезумела от горя, отказывалась от еды, плакала и звала дочь. Я послала Афру за врачом в надежде, что тот сумеет чем-то помочь ей. Но увы, на сей раз старый Ксанфий лишь развел руками:

— Прости, госпожа Евгения, от моей помощи будет мало толку. Старая госпожа всегда принимала все близко к сердцу. А сейчас у нее такое горе, такое горе…душевная боль куда тяжелее телесной³⁵. Конечно, я приготовлю для нее успокоительные капли. Но лучше всего своей бабушке сможешь помочь ты сама. Не оставляй ее одну, разговаривай с ней, развлекай ее, утешай. Тогда ей наверняка станет легче. Ведь участие и доброе слово обладают великой целительной силой. А лучшее из лекарств — покой.

Увы, чем я могла утешить и развлечь бабушку? Неужели теми страшными новостями, которые украдкой рассказывала мне Афра? В те дни наши немногочисленные слуги бежали от нас, словно от зачумленных — страх за собственные жизни оказался сильнее верности господам. Бежали все, кроме нашей старая няни Афры. Лишь она одна осталась с нами в те горестные дни: готовила нам с бабушкой пищу, ходила на рынок за продуктами. И каждый раз приносила все более зловещие известия. От Афры я узнала о том, что тетю Евгению держат в заключении и подвергают пыткам, чтобы заставить отречься от Христа. Если же она не сделает этого, ее убьют, как убили ее духовную дочь Василлу. Не напрасно та опасалась мести Помпея — с помощью придворных связей отвергнутый жених добился императорского указа, согласно которому Василла должна была либо выйти за него замуж, либо умереть от руки палача. Когда те, на кого было возложено исполнение этого указа, явились к Василле и объявили ей императорскую волю, она ответила им:

— Мой Жених — Царь Царей, Христос, Сын Божий. И кроме Него я не хочу знать другого супруга.

Ее тут же закололи мечом. Та же участь постигла и ее наставников в вере, Прота и Иакинфа.

— А перед тем, как казнить, их повели в храм Юпитера… — всхлипывая и утирая слезы краем своего покрывала, рассказывала няня. — Видно, думали, что они побоятся смерти и поклонятся ему… Только едва вступили они на порог храма — статуя Юпитера как грохнется на землю, как разобьется на куски! Тут правитель давай кричать: «колдовство! колдовство!» И велел отрубить им головы. Ах, Протушка, Протушка! Верным ты был рабом и своей госпоже и своему Господу…до самой до смерти.

Бедный Прот! Выходит, предчувствие близкой кончины не обмануло его… Но почему Бог, в Которого так горячо верил этот старик, не спас ему жизнь? Почему он позволил убить Иакинфа и Василлу? А ведь когда-то Прот говорил мне, что Бог всегда избирает для нас лучшее. Но можно ли сказать так о смерти?

В таких раздумьях и в заботах о бабушке я забыла, что вот-вот наступит Рождество Христово. Да разве тогда мне было до праздников? Вот если бы христианский Бог вернул тетю Евгению — то-то была бы радость для нас с бабушкой! Тогда я непременно уверовала бы в Него!

...Она вернулась к нам в самый Праздник Рождества Христова. В этот день, по императорскому приказу, ее предали смерти, А тело ее отдали нам для погребения.

* * *

— Доченька моя! Что они с тобой сделали? Господи, за что? За что, Господи?!

Так рыдала моя бабушка, припав к мертвому телу своей дочери. Забыв о том, что та — монахиня, она исступленно целовала ее волосы, лицо, руки — словно надеясь согреть дочь жаром своих губ и пробудить к жизни. Увы, даже самая пламенная материнская любовь бессильна воскресить умершее дитя.

— Крепитесь, госпожа Клавдия! — уговаривал ее стоявший рядом священник. — Положитесь на Бога. Ваша дочь теперь в Царствии Небесном, в сонме мучениц за Христа…

Но бабушка словно не слышала его слов.

— Почему? — бормотала она, словно в бреду. — Ведь она служила Ему всю жизнь… Он мог спасти ее. Почему Он не сделал этого? Почему Он отнял у меня мою девочку? За что, Господи?

Что мы могли ей ответить? Да и не к нам обращала она свои вопросы…а ее Бог молчал. Впрочем, мог ли Он ей ответить? Увы, мне все больше казалось, что вера христиан — заблуждение, самообман. В самом деле, что их вера в вечную жизнь перед неодолимой силой смерти? Вот передо мной лежит тело той, что говорила мне о Боге христиан, победившем силы зла и смерти. Так где же Твоя победа, Господь Жизнодавец?!

* * *

Мою тетю Евгению погребли в усыпальнице, где с незапамятных времен хоронили членов нашей семьи. Правда, став христианкой, моя тетя нарушила вековую традицию и погребала здесь своих единоверцев. Рядом с родными ей по плоти — родных по вере. И вот теперь рядом с ними упокоилась и она сама…

Бабушка дневала и ночевала возле ее гробницы. За эти несколько дней она стала похожа на собственную тень. Напрасно мы с Афрой и Ксанфием уговаривали ее вернуться домой, поесть, принять лекарство — она не слушала нас:

— Зачем? Бог отнял у меня мою доченьку. А без нее мне больше незачем жить.

Чем я могла ей помочь? Я могла только разделить ее горе. Завернувшись в шерстяное покрывало, я сидела рядом с бабушкой в темной и холодной усыпальнице…словно в могиле. Впрочем, она не замечала меня. Для моей бабушки сейчас не существовало ничего, кроме гробницы, где спала вечным сном ее любимая дочь…

* * *

…-Внученька, взгляни! Ты видишь ее? Ведь это же она…

Голос бабушки пробудил меня от сна. Я огляделась — но вокруг была лишь кромешная тьма. А огниво и глиняный масляный светильник, как назло, куда-то подевались…почему нужные вещи имеют свойство теряться в самый неподходящий момент?

— Смотри, внученька! — взывал ко мне из темноты бабушкин голос. — Она пришла…она вернулась к нам. Что это за девы стоят вокруг нее? Какие они прекрасные! Но разве могут они сравниться с ней? Доченька моя, ты вернулась! А я-то думала, что ты ушла навсегда! Я не верила…Господи, прости меня за это! Ты вернул мне мою девочку…Господи, слава Тебе!

Что это значит? Неужели моя тетя и впрямь воскресла из мертвых, как Бог христиан? Вот это чудо так чудо! Пожалуй, теперь я уверую в Него и стану христианкой. После такого чуда да не уверовать… Дрожащими руками я зажгла светильник. И в его тусклом свете увидела…только свою бабушку Клавдию. Стоя на коленях возле гробницы, она смотрела перед собой незрячим взором и простирала руки в темноту.

Какая же я глупая! Хотя, если хорошенько поразмыслить, все было понятно с самого начала. Что могла увидеть моя бабушка, если она слепа? Она просто-напросто сошла с ума от горя и теперь бредит. А я-то было поверила ее словам! Что ж, не зря говорят, что безумие заразительно. Пожалуй, нужно попытаться уговорить бабушку вернуться домой и лечь в постель. А потом я пошлю Афру за Ксанфием…

К моему удивлению, на сей раз она не сопротивлялась. И пошла со мной, шепча: «я видела ее…слава Тебе, Господи» И в голосе ее слышалась радость.

* * *

…Мы стояли у ее ложа впятером: я, мой отец Авит со своим братом Сергием, приехавшие в Рим той же ночью, и наши верные слуги: Афра и Ксанфий. Старая няня приглушенно всхлипывала, утирая слезы полой накидки. Лицо врача было серьезным: сейчас наедине он сообщил нам — старая госпожа умирает. Но то, что она рассказывает о своем видении в усыпальнице — отнюдь не бред. Похоже, она и впрямь что-то видела…господам лучше это знать, ведь они тоже христиане. Медицина же на сей счет не говорит ничего, да и не мудрено: она не всезнающа. Достоверно одно — за долгие годы своей врачебной практики он видал много безумцев и потому готов поклясться Асклепием³⁶: слова госпожи — не предсмертный бред. Она умирает в здравом уме.

А бабушка лежала, устремив куда-то вдаль незрячий взор, и торопливо шептала, словно спеша успеть сказать нам самое главное:

— Что вы плачете? Лучше порадуйтесь вместе со мной и прославьте Христа Жизнодавца. Ведь теперь нас не разлучит ничто, даже смерть. Все мы снова вместе: вы, я, мой супруг Филипп и моя доченька Евгения. Вот и она…там…тоже сказала мне так: «не плачь, мать моя, но порадуйся обо мне. Христос ввел меня в радость святых. И мой отец, твой супруг Филипп, тоже здесь и причтен к числу святых патриархов. А в воскресный день Господь примет в вечное веселие и тебя…Заповедуй же моим братьям, чтобы они свято соблюдали звание христианина, принятое в крещении и были мне братьями не только телом, но и духом. Тогда весь род наш станет благоприятным даром Богу». Так сказала мне моя доченька. А я-то было подумала, что Господь отнял ее у меня! Я сомневалась…но Он явил силу Свою и вернул мне ее. Господи, слава Тебе!

В ее глазах стояли слезы. Однако то были слезы не скорби, а радости. Никогда прежде не видела я, чтобы человек так радовался приходу смерти. Но я понимала: для моей бабушки-христианки она — лишь переход в иную, вечную жизнь, где ее ждет встреча с мужем и дочерью. А еще — с ее Богом: Христом — Победителем смерти и Подателем вечной жизни.

…«Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» Эти слова я прочла позже у Святого Апостола Павла³⁷. Но тогда, у постели умирающей бабушки, я поняла — смерть не всесильна. Ее победил Бог христиан — Христос.

Ты права, бабушка. Теперь нас не разлучит ничто. Даже смерть. Потому что я тоже стану христианкой. Как ты, как мои отец и дядя, как мой дед и тетя Евгения. Пусть нас соединит родство не только по крови, но и по вере. И ВЕСЬ наш род станет благоприятным даром Христу Жизнодавцу.

* * *

Бабушка умерла… нет — отошла… в воскресенье, с первыми лучами солнца, как предсказала ей моя тетя Евгения. Верю, что также сбылась вторая часть ее пророчества, и Господь принял мою бабушку в Свое Царство. Дай Бог мне в свое время воочию убедиться в этом.

После ее похорон мой отец решил не возвращаться в Карфаген:

— Довольно я послужил императорам. — сказал он. — Теперь настало время позаботиться о более важном: о том, чтобы стать христианином не только по имени, но и по жизни, как заповедала мне сестра³⁸. И послужить Царю царей — Христу.

Он обратился к императорам с просьбой назначить в Африку другого наместника. И, после того, как те удовлетворили его прошение, остался жить в Риме, среди братьев и сестер по христианской вере.

Что до меня…скажу лишь о самом главном — в тот же год я крестилась. Это произошло весной, на Пасху. И все-таки не случайно Господь призвал меня к Себе именно в те дни, когда мы празднуем Его Рождество. Как не случайно и то, что в этот день пострадала за Него моя тетя Евгения. Ведь, не будь Рождества, не было бы и Пасхи. Не приди в мир Спаситель, чтобы умереть за нас — смерть доныне безраздельно властвовала бы над нами. Но Он явился «к сущим во тьме и сени смертной» и открыл нам двери вечной жизни. В этом — тайна Его Рождества, которую когда-то поведала мне моя тетя: святая преподобномученица Евгения. А теперь я поверяю ее вам.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Перифраз из 1-го Послания Апостола Павла к Тимофею (1 Тим. 3, 16).
2. В основе рассказа — житие святой преподобномученицы Евгении, написанное Святителем Димитрием Ростовским (Жития Святых, декабрь.- Издание Свято-Введенской Козельской Оптиной Пустыни, 1992. — С. 644-669). Память ее (ее матери, мученицы Клавдии и ее слуг, мучеников Прота и Иакинфа, пострадавших за Христа около 262 г.) совершается накануне Рождества Христова, 24 декабря по старому стилю (6 января — по новому стилю). Ряд персонажей: рассказчица, ее служанка Афра, врач Ксанфий — вымышлены. Во всем остальном повествование основано на тексте жития.
3. Евгения вспоминает известную поговорку: «все дороги ведут в Рим».
4. Древний город в Африке. Ныне на его месте расположен город Тунис.
5. Древнеримская поговорка.
6. Речь идет об императоре Валериане, правившем с 253 по 260 гг. Его соправителем был сын Галлиен. Поэтому чуть ниже няня Афра говорит не об одном, а о нескольких императорах. Святитель Димитрий Ростовский в житии святой Евгении называет императорами и Валериана, и Галлиена.
7. Перифраз слов древнеримского полководца Фабия Кунктатора (Медлительного), вошедшие в поговорку.
8. Коммод — римский император в 180-192 гг.
9. Гречанка Сафо и римлянин Овидий — знаменитые древние поэты, писавшие стихи о любви.
10. 1 Кор. 1, 20-21.
11. В Древнем Риме девочек выдавали замуж рано. Средний возраст невесты составлял 13-16 лет (см. книгу Т. Гуревич, М-Т. Рапсат-Шарлье «Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме», М. 2006, С. 87).
12. В том, что Евгения, дочь христианина Авита, была некрещеной, нет ничего удивительного. В древние времена такое случалось. Например, один из великих учителей Церкви, Святитель Григорий Богослов, сын епископа Григория и праведной Нонны, крестился, уже будучи взрослым. Возможно, Авит не решился крестить дочь, боясь гонений. А может, хотел, чтобы она со временем сознательно сделала выбор в пользу Православной веры.
13. Нерон (время правления: 54-68 гг.) — жестокий и взбалмошный римский император, устроивший первое гонение на христиан, ложно обвинив их в поджоге Рима.
14. Стола — длинная женская одежда в Древнем Риме.
15. Лектика — крытые носилки.
16. Древнеримские почтальоны назывались «табелларии» (см. книгу А. Анджела «Один день в Древнем Риме». — М., 2010, с. 236).
17. Прот цитирует 2-е Послание Апостола Павла к Коринфянам: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17).
18. Атриум — прихожая в древнеримском доме.
19. Все это — древнехристианские символические изображения. Пастух с овцой — Добрый Пастырь — Христос. Он же изображен и в виде Орфея, а звери у Его ног символизируют людей, внимающих Его учению. Павлин и феникс — символы бессмертия.
20. Плутон и Прозерпина (у греков — Аид и Персефона) — в античных мифах — владыки царства мертвых.
21. Вольноотпущенник — раб, получивший свободу, но частично зависимый от своего бывшего господина. «Лучшее лекарство — покой» — афоризм знаменитого древнеримского врача Цельса.
22. Рыба — известнейший древнехристианский символ. Если написать по-гречески слова «Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель» (или «Иисус Христос, Божий Сын, Крест»), то их начальные буквы сложатся в написанное на том же языке слово: «рыба». В связи с этим раннехристианские церковные писатели даже иногда символически именовали Христа — Рыбой.
23. Флп. 4, 13.
24. Триклиний — столовая в древнеримском доме. В первые века христианства триклинии использовались в качестве домовых часовен.
25. Мф. 25, 1-13.
26. «Одиссея» — знаменитая поэма древнегреческого поэта Гомера о приключениях царя Итаки Одиссея по пути на родину. Здесь цитируется отрывок из 11-й песни этой поэмы в переводе В.А. Жуковского. Ахиллес (Ахилл) знаменитый древнегреческий герой, смертельно раненый в пяту у стен Трои (отсюда пошло выражение «ахиллесова пята» — уязвимое место).
27. Мф. 20, 26-27.
28. Меланфия — по-гречески «черная», «черноцветная».
29. Перифраз из 2 Тим. 3, 7.
30. Мф. 25, 40.
31. Одно из изображений Креста — в виде латинской буквы «тау» (Т). Упоминается у древнехристианских писателей, например, у Тертуллиана.
32. Мф. 4, 19; Лк. 9, 23, 59.
33. Сомн (у греков — Гипнос) — древнеримский бог сна.
34. В Древнем Риме тела умерших знатных людей сжигали на костре. А к месту сожжения их несли не в гробу, а на богато украшенных носилках.
35. Ксанфий цитирует латинскую поговорку: «душевная боль тяжелее, чем телесная».
36. Асклепий (у римлян — Эскулап — отсюда и пошло ироническое прозвание врачей) — древнегреческий бог медицины.
37. 1 Кор. 15, 55.
38. Это — авторский вымысел. В житии святой преподобномученицы Евгении ничего не говорится о судьбе ее братьев (за исключением того, что они были наместниками в Африке). В отличие от своих матери и сестры, они не причислены к лику православных святых.