Омилия

Солдати ВВ та спецназу,
Бійці батальйонів і рот!
На вас йде фашистська зараза,
А не український народ.
Народ України за вами,
Для нього ви — рідні, свої.
А мутять далекі «Обами»
І наші обам холуї.
Ні! Служите ви не режиму,
Не слухайте зрадницьких слів,
Отам, серед лайки і диму,
Ви — захист дітей, матерів.
Твій ворог, солдате, синочку,
Лице не покаже в бою,
Та знай, що забрати він хоче
І землю, і душу твою.
Він хитрий, він підлий, він справжній,
Ненавидить нас сотні літ.
За нього «писаки» продажні,
За нього Європа і світ.
Всі «геї» і «сери», і «герри»,

Рассвет стоит на паперти смущённый,
Краснеет, не решается войти.
Сияет, благодатью освещённый,
Лазурный храм для сбившихся с пути.

Внутри покой, незыблемый, глубокий.
Святые кротко молятся за нас.
И небо рядом. Ангел синеокий
Встречает каждого в сей ранний час.

Рассвет пришел с палитрой, полной красок,
Коснулся кистью окон Алтаря,
И, словно из старинных русских сказок,
Явилась долгожданная заря.

Люди доверчивы, как овцы, и конформны, как волки. (Карл Ван Дорен)

Вместо смысла — «хлеба и зрелищ»

Однажды моя четырёхлетняя дочь, увидев на экране телевизора перемещающиеся снизу вверх титры, спросила меня:

— Мама, а кто переставляет буквы внутри телевизора?

Меня нисколько не рассмешило недоумение ребёнка: пытливый детский ум искал ответ на многие вопросы. А как часто задаём вопросы мы, взрослые люди? Как известно, часть вопроса уже содержит вектор, направленный на поиск решения. Но вот в чём проблема — мы разучились искать, спрашивать и анализировать.

«Я должна успеть. Только не хороните без меня!». На всём почти четырехтысячекилометровом расстоянии я всем своим нутром цепко держалась за эти слова, мне не плакалось и не вспоминалось ничего из моей жизни, связанное с бабушкой. Просто передо мной было её лицо, любимое до боли!

Когда же в конце пути поднялась на пятый этаж, и мне открыли дверь, услышала тёти Полин голос, внутренний надрыв сразу отступил, будто часть живой бабушки была здесь. Кто-то читал Псалтырь, на кухне готовили обед. Стоя у гроба и всматриваясь в успокоенный, но всё же скорбный лик, я пыталась постигнуть происшедшее. Чтобы побыть наедине с собой, взялась мыть в ванной виноград и фрукты для поминального стола. Погрузила все в большой таз, залила водой...

  Мышонок Шустрик очень любил дождь, вернее то, что дождь  оставлял после себя – огромные лужи. Такие лужи Шустрик называл «океанами». Еще были «моря» - лужи, что поменьше, и совсем маленькие - «просто лужицы».
Шустрик разыскивал длинные веточки и присаживался  рядом с какой-нибудь приглянувшейся лужей. Затем он опускал веточку в воду и принимался старательно елозить по дну. При этом мутные брызги  разлетались во все стороны, оставляя на штанишках и кофточке  маленького мышонка грязные пятна.
Шустрика этот факт никак не огорчал, а даже наоборот – он старался, чтобы брызг становилось как можно больше. Ведь это так весело!

Помоги мне остаться верным,
И от вражьих сетей огради.

Дай мне, Господи, быть не первым,
Сквозь соблазны суметь пройти.

Задыхаюсь от чёрной гари —
Дай мне, Господи, лишь глоток!

От творенья до гнусной твари
Сделать просто один шажок.

Помоги мне остаться верным
В потемневшем от грязи мирý.

И тогда я не стану пленным
Вечной тьмы в час когда умру.

У меня на столе есть одна фотография,
на ней улыбается девочка с рыжими хвостиками,
она держит в руках своего друга -
плюшевого мишку -
она улыбается, а глаза у неё грустные-грустные.

Эта девочка - мой давний друг и порой я пишу ей письма,
я пишу: "Здравствуй! Как поживаешь, родная.
У меня всё в порядке,
ты знаешь, я стала мамой?"

Девочка с фотографии, кажется, мне кивает.

Я пишу: "У меня есть сын, он также как ты улыбается,
у него на щеках ямочки как у тебя, веришь?
И глаза точь-в-точь, так говорят, случается.
Ну а я... я стала такою взрослой,
вряд ли меня узнаешь!"

Птицею с распахнутой душой
Устремляюсь к тебе, святый отче!
Управляют путь долгожданный мой
Твои небесные очи.

В сердце храня удивительный свет
Ясного доброго взгляда,
Несу голубых васильков букет
По улицам теплым Петрова града.

Нежные лазурные цветы
На фоне улиц каменных,
Словно блики Твоей чистоты,
Батюшка наш Иоанне.
 

Отец, сколько помнила Марина, на ногу всегда лёгкий, стремительный. И в сорок таким был и в шестьдесят, и в семьдесят пять. Но в последние два года куда что девалось — спина по-стариковски сгорбилась, ходил тяжело… Оглядываясь в детство, Марина первым делом видела отца на волейбольной площадке. Работал он на деревообрабатывающем заводе, коротко — ДОЗе. Там девочку Марину всякий раз охватывал восторг: пилорама распускала брёвна на плахи, станки превращали их в гладкие тёплые доски… Визжали циркулярные пилы, от сушильных камер веяло жаром... И вкусно пахло свежими стружками, опилками... «Здесь самый полезный воздух!» — с гордостью говорил отец. После второго класса на летних каникулах Марина часто прибегала к отцу на работу. Город строился, пиломатериал шёл нарасхват.

Разрывают мою Украину,
Христианский, великий народ.
Укрывает нетающий иней
Полосу окаянных невзгод.

Мне родные до каждого вздоха
Мудрый Харьков и сказочный Львов,
Слышу сердцем как Родине плохо
От незримых, кровавых оков.

Помолюсь я Небесной Царице.
Белоснежным умоюсь снежком…
Утонула в майдане столица,
И беда постучалась в наш дом!
 

Глава 4 АНГЕЛ ХРАНИТЕЛЬ

Ее звали Юлия, жену Владислава. Они встретились на студенческой вечеринке. Поводов выпить было несколько: Татьянин день, окончание сессии, начало каникул, день рождения хозяина квартиры, которого большинство гостей видело в первый раз. Сейчас Владислав не мог вспомнить, чья это была квартира. Случайно там оказался. Он был зол на товарища, затащившего его на эту попойку. Угрюмо сидел в кресле, в темном углу комнаты, и ловил на себе призывные взгляды девчонок.

Девчонки стремительно пьянели, громко разговаривали и повизгивали. Владиславу становилось всё противнее, он только ждал повода уйти. Когда бестолковое веселье стало перетекать в непотребство, одна из девушек решила покинуть компанию, и Владислав вызвался ее проводить. Так они и познакомились.

Чтобы заставить человека работать против собственной культурной парадигмы в рамках любого психоисторического процесса нужно не много по меркам настоящего времени: лишить его памяти о прошлом, понимания настоящего и предложить тусклую картинку небытия вместо будущего, обозначив ее как неизбежность исторического процесса. Метафизика времени в этом случае сузится до инстинктов сиюминутного выживания. Человек, лишенный человеческого, займет уготованное ему место обезьяны. Кто-то, хитро улыбнувшись, скажет, что так и было. Собственно говоря, так всегда и происходило. Сложная комбинация уровней управления дополнялась краткосрочными задачами капитала по сохранению сложившегося паритета сил или его изменения.

Калерию Ивановну пригласили в гости, на крестины внука. От таких предложений не отказываются, тем более, что прошло уже около двух месяцев с тех пор, как она навещала сына. Так сложилось, что молодые жили в другом городе, и общение шло больше по телефону, иногда – спасибо техническому прогрессу – по скайпу. Но сердце все равно тосковало по двум родным мальчикам – взрослому сыну и недавно родившемуся внуку. Хотелось обнять, просто побыть рядом. Материнская любовь срока давности не имеет и не прекращается, когда дети вырастают.

— Твой Бог — бессилен, Клотильда!

К удивлению Хлодвига, его жена ничего не ответила. Она опустила глаза и слегка побледнела, словно его слова причинили ей боль, но она ничего не сказала. Это воодушевило короля продолжать с большим напором:

— Твой Бог тебе не поможет. Его Самого распяли. Он бессилен. — Хлодвиг произносил слова четко и хладнокровно, будто наносил удары в поединке. — Ты, верно, ждешь, что совершив свой обряд, ты спасешь нашего ребенка. Что после Крещения произойдет чудо, и сын совершенно выздоровеет, да?