Гордость моя, ты совсем сошла с ума?
Видя тебя, подумают, что и я такая.
Гордость моя, не своди меня с ума,
из-за тебя я и в горе погибаю.
Что унижения мне, ведь и Он страдал?
Страшно быть лишней, но гордости что за дело?
Если Господь своего раба взыскал,
выведет мимо гордостей всех умело.
Вся Москва с ума сходит по кошкам,
И я с нею схожу понемножку.
Мне мерещатся в каждом окошке
Кошки, кошки, московские кошки.
Я иду. Кошка шмыг на дорожку.
Я ложусь. На спине моей кошка.
Друг на друга ночью громко кричат
Кот-отец, кот-дед, кот-сын и кот-брат.
Разве я не пытался перекричать Тебя
не приходил вечно вчерашний
сердцем не убегал в тёмный плач призывая то не знаю что
разве я не воровал Твоё время
не слишком ли нежно лизал своей совести лапы
разве не путался в чувствах
или не превозносил я звёзды которых нет
не вёл элегантный дневник своих скорбей и печалей
не забивался в тёмный угол защищая своё право на страх
разве я не фальшивил хорошо поставленным голосом
и не случалось мне быть мягким деспотом
и не я перекроил Евангелие в сусальную легенду
разве собачий вой не заглушал мне звуки органа
разве я не доказывал очевидного
взывая к Ангелу-Хранителю — не желал ли сам быть
ангелом но не хранителем
— Отец Андрей, что значит слово «любовь» для вас? Каково ваше личное его понимание и определение?
— Это слово, которое стоит реже произносить на публику. Затереть его и даже затоптать — легче легкого. Спутать с чем-то ложным, но сладким, эмоциональным, кружащим голову, тоже не стоит труда. Любовь не имеет исчерпывающего определения. Хотя бы потому, что это имя Божие. Ее наличие или отсутствие проверятся по наличию или отсутствию жертвы. Где жертвы нет, там и любви нет. Чем больше жертва, тем подлиннее любовь.
К великому сожалению, человек, согласно Писанию, способен заменить истину ложью и полюбить ложь, служить лжи. То есть любовная жертвенность может быть ложно направлена. Всё это чрезвычайно запутывает дело и требует осторожности. Взгляните на распятого Христа. Где здесь любовь в мирском понимании? Ее тут вроде бы нет. А ведь распятый Христос — это и есть самое высшее выражение подлинной любви.
Под крестом моя могила,
На Кресте моя Любовь...
Если разговор о любви со временем не приходит к подножию Голгофы, то это, мягко говоря, что-то не то...
Три сестры нас было у матери,
три сестры, три пути-дороженьки:
одна — дорога семейная, многотрудная,
другая — дорога узкая, монастырская,
третья — дорога кабацкая, лиходейная.
Три сестры нас было у матери,
три сестры, три огня, три свечечки:
одна свеча — дом озаряющая,
другая свеча — ладаном оплывающая,
третья свеча — волоса опаляющая...
Три сестры нас было у матери,
три сестры, три ростка, три деревца:
одно — древо могучее, вширь растущее,
другое — древо крестное, на ветру поющее,
третье — древо чёрное да бесплодное,
ни ростка не имущее...
Время от времени я задаю себе три вопроса: Зачем я пишу? Для кого пишу? Что думаю о своих стихах?
Я не веду дневник. Свои переживания, впечатления, встречи с миром и людьми я записываю в стихах. Стихи — это форма общения, в которой автор хочет поделиться чем-то из собственных впечатлений. Я пишу так, словно говорю с кем-то из близких. Для меня стихотворение — это поиск контакта с другим человеком. Мне хотелось бы затронуть каждого.
Я постоянно стараюсь писать лучше... В мире безверия я стараюсь говорить о вере, в мире без надежды — о надежде, в мире без любви о любви.
Стихи спасают то, что растоптано. В эпоху компьютеров и техники они появляются как нечто человеческое, душевное, не отравленное ненавистью, злобой, спорами. Они приносят согласие и гармонию. Они обеззараживают сегодняшнюю действительность...
Александре Ивановской
Не жалуйся в письме
не пиши что судьба тебя лягнула
нет на земле безвыходного положения
если Бог закрывает дверь — то открывает окно
передохни смотри
падают из облаков
мелкие крупные несчастья необходимые для счастья
и у обыденных забот научись спокойствию
и забудь о себе когда говоришь что любишь
1988, 1989
Поздняя осень кружит листопадами,
Птиц собирая в последний полёт.
И тополя золотыми нарядами
Машут им вслед у церковных ворот.
Между деревьями кладбище старое
Всё заросло пожелтевшей травой.
То, что тревожило душу усталую,
Погребено под опавшей листвой.
Всё наносное и ненастоящее
Воском растаяло, как от огня.
Спите спокойно, до времени спящие,
Пусть колыбелью вам будет земля.
Эта история началась в тот солнечный июльский день, когда в лавку антиквара Бориса Жохова, известного в Михайловске под прозвищем Жох, пыхтя и отдуваясь, ввалились трое мужиков в рабочей одежде, таща с собой массивный сундук, обитый ржавой жестью. Надо сказать, что эта троица из строительной бригады, занимавшейся ремонтом старых домов, время от времени по дешевке сбывала Жоху разные чердачные находки: то иконный киот, то медный подсвечник, то что-нибудь из кухонной утвари. Хотя бывали предметы и более любопытные: золотые или серебряные украшения, медали, монеты и ассигнации царских и советских времен: чего только не прячут люди от завистливого глаза, от вора-грабителя, от собственной родни, не ведая, что достанутся их заветные сокровища чужаку, который жнет, где не сеял, собирает, где не положил. Много подобных находок перебывало в лавке Жоха — вот и еще одна пожаловала. И этот сундук был явно чердачного хранения. Мало того, судя по потным и раскрасневшимся физиономиям рабочих, он был набит чем-то тяжелым. Вот только чем именно?
Стояли: гений и палач
В тот миг — для гения последний…
Был смех судьи: уйдёт бесследно
Сей проходимец и лихач.
Не сломлен тягостной судьбой —
Чредой наветов и гонений —
Погиб, мечом сражённый, гений,
И…
в мир повеяло зимой.
Столь часто гениев не ждут
(Как целомудрия урока
Не ждут наперсники порока) —
Спешат созвать бесчестный суд!
В настоящей работе мы ставим своей задачей разграничить символ и некоторые категории, которые в художественном творчестве играют главенствующую роль. Характеризуя художественное творчество, обычно говорят о метафоре, типе, реалистическом образе, натуралистической копии и мифе. Сопоставлением всех этих категорий мы сейчас здесь и займемся.
1. Символ и метафора
Символ очень близок к метафоре, но он не есть метафора. И в символе и в метафоре идея вещи и образ вещи пронизывают друг друга, и в этом их безусловное сходство. Но в метафоре нет того загадочного предмета, на который ее идейная образность только указывала бы как на нечто ей постороннее. Этот предмет как бы вполне растворен в самой этой образности и не является чем-то таким, для чего метафора была бы символом. Ведь метафора входит в поэтический образ, а он уж во всяком случае имеет самостоятельное значение. Совсем другое дело — символ.
Если символ точно не указывает на то, чего именно символом он является, в этом случае он вовсе не есть символ. Метафора же, как и вообще поэтический образ, хотя и не исключает этого различия, но специально вовсе его не преследует; и это различие идейной образности вещи и самой вещи здесь совсем несущественно. Когда поэты говорят о грустных ивах, о плакучих ивах, о задумчивых кипарисах, о стонущем море, о буйной буре ветров, о том, как прячется в саду малиновая слива, о том, как ландыш приветливо кивает головой, то никакая из этих метафор резко не разделяет образа вещи и какой-то еще самой вещи, для которой поэтические образы и связанные с нею идеи были бы пока еще символами.
Министр иностранных дел России Сергей Лавров опубликовал статью в журнале «Россия в глобальной политике». Это уже событие. Не то, что в профильном журнале, а то, что статью опубликовал. Дипломаты — не публицисты. Даже, если они общаются по переписке, жанр несколько иной. К тому же министр иностранных дел, тем более министр иностранных дел такого государства, как Россия, тем более в период острого кризиса, который мы сейчас переживаем, слишком занят, чтобы от нечего делать предаваться публичным размышлениям о великом историческом прошлом российского государства. А большая часть статьи именно ему (великому прошлому) и посвящена.
Но не для того же министр иностранных дел Российской Федерации взялся за перо, чтобы на исторических примерах убедить своих западных партнеров, что Россия — не задворки Европы. Тем более, что сами по себе исторические примеры никого ни в чем, увы, не убеждают.
Когда-то Португалия была мировой империей, великой морской державой, а сейчас — самые, что ни на есть, задворки Европы. И таких задворок с великим прошлым и в Западной и, особенно, в Восточной Европе вагон и маленькая тележка. Одна Литва чего стоит. А ведь было время — простиралась от Балтики до Черного моря, граница с московской Русью восточнее Вязьмы проходила, Гедиминовичи с династией Калиты боролись за право стать объединителями Руси.
Известно, большие стихии всегда безмолвны. Горная река мелководна, но быстра и шумная, а впадая в море и океан, растворяется в молчании. В безмолвии внемлют небу высокие горы, леса и степи. Безмолвие хранит пустыня. Человек, стажавший благодатное небо, становится окрылен духовно, мысленно возносится горе, не разменивается на трескот и щебетание мелких пернатых, но подобно парящему орлу приближается к солнцу. Кто из человек может уподобиться тому, о ком сказано «чего ходили в пустыне видеть? Трость ли ветром колеблему, человека в мягкие ризы облечена? Пророка ли? Говорю вам: и больше пророка. Сей же есть, о нем писано: посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим,который уготовит путь Твой пред Тобою.
Дед родился и умер в те же годы, когда родился и умер Михаил Шолохов. Ничего общего между ними не было, только эпоха и похожее социальное положение в начале жизненного пути.
Дед умирал медленно, и на все мои оптимистические прогнозы вроде «ты еще сто лет проживешь», реагировал спокойно:
— Я уже свое отходил.
Даже на одре болезни он постоянно что-то читал. У кровати лежал самоучитель японского.
— Зачем тебе это? Ты и так знаешь кучу языков, — спрашивала я. — Английский, латынь, греческий, грузинский.
— Когда человек не занимает свои мозги, он деградирует.
Компьютерная жизнь — сплошные кривотолки,
С самим собой мучительный разлад.
Спасение моё — шеренга книг на полке,
Тропа в непрекращающийся сад.
Там нет капризных дам и всяких краснобаев,
Для подлинности чувств открыт сезон.
А Время не спешит и многое смягчает,
И хочется навек остаться в Нём.
Однажды я проснусь, скорей всего весною,
Сотру спокойно логин и пароль,
И город для себя вдруг заново открою,
Сведя печали зимние на ноль.
Мысль изреченная есть ложь...
Ф. Тютчев, SILENTIUM!
ты можешь попытаться лгать —
но Слово не солжет
прикроет бурю мнимо-гладь
но молния прожжет
любую гладь... любую тишь
нарушит правды гром
пусть ты скрываешься и мнишь
хранить уют хором
Господи, мало очей имеет человек,
чтобы мог достаточно выплакать
скорбь свою над этим Твоим миром
Прп. Иустин (Попович)
так много скорби —
если бы по телу
рядами тесными
расположить глаза
всё мало бы казалось —
без пробелов
почти вся жизнь
что мутная слеза...
Не до стихов, не до престижа.
Ночная тишь, как западня,
Гнетущей памятью мурыжа,
Достала здорово меня.
И вновь бессонница в окно мне
Корявой веткою глядит,
И всё нутро моё в жаровне
Грехов разбуженных гудит.
Такая отповедь — не сахар.
Несовпадений — череда,
Где полночь гонит волны страха —
Из ритма выпасть навсегда.
Я не так велика и не так глубока,
как река,
но по мне иногда точно так же
плывут облака,
и не тонут гонимые ветром
судьбы корабли,
хоть бурлива порой, но бурливы и те,
что гребли.
Отражается небо, и волны по небу
бегут,
небо всё в облаках, мои воды о небе
не лгут.
Солнца призрачный луч не коснулся пока
берегов,
лишь сверкают на дне отраженья
лепных черепков.
Чуть толкает ветер в спину.
Растекается февраль.
И привычную картину
Снова вижу, глядя вдаль.
Снег лежит белёсой чёлкой
На мечтающих холмах.
Лес задумчивый и чёрный
Держит небо на плечах.
Понастырней птичьи песни.
Понастырней пёсий лай.
Мы весну встречаем вместе:
Я и ты — мой дивный край!
