Омилия

— Так, девонька, надевай-ка вот этот белый фартучек — пожилая сестра с широким добрым лицом, протянула Лёле фартук. — Будешь мне помогать варить твороженную Пасху.

Двухэтажный корпус сестринской трапезной состоял из нескольких помещений: просторной залы с длинными столами, где трапезничали сестры во главе с Матушкой, священником отцом Митрофаном и его женой Ольгой Владимировной, примыкающей к ней кухни и несколько других комнат для хозяйственных нужд. Именно на кухню привела Тоня Лёлю, после того как та хорошенечко подкрепилась. Кухня была большой, светлой и отличалась безукоризненной чистотой.

— У нас в обители... — продолжала Пелагея. — есть свои традиции. Так, Пасху мы всегда готовим в Великую Среду и в Великий Четверг между службами, а куличи печем в Великую Пятницу с утра, тогда же и яйца красим.

Эта маленькая история родилась неожиданно. Монахиня Иоанна попросила написать очень маленький рассказик в их монастырскую газету: в своё время я чуть больше года пробыла в этом монастыре посреди России на газетном послушании. Написать надо было быстро, а «быстро»  ничего не получается в таких делах. А у меня на столе стояла открытка, которую мать Иоанна с любовью подарила мне в  День Ангела. Это был небольшой прямоугольник плотной бумаги, на котором склонилась бледная веточка  с невзрачными крохотными цветками. А возле ветки - два тревожных  пурпурных лепестка. Выклеены они были словно руками ребенка. Я взяла в руки этот дар, и почему-то спазм перехватил горло. Моя наставница смотрела на меня и улыбалась.  Я опустила глаза к краю открытки, а там значилось над темной графикой обители: «Святой Иерусалим». 

Живой лепесток

(вместо сказки)

Маленькая Оксанка болела. Давно и тяжело. Почти с самого рождения. Диагноз звучал, как приговор. Врачи сообщили сумму, необходимую для спасения, но таких денег родителям девочки было не заработать и за всю жизнь. Чудесных и чадолюбивых спонсоров не находилось, благотворители тоже что-то молчали, и родители боролись за ее жизнь сами, как могли.

Побывали почти во всех святых местах, с верою и надеждою окунали ее в прославленные источники. Но все было тщетно, девочка сгорала стремительно и неудержимо. Теперь она не вставала и только грустно и виновато улыбалась, когда кто-либо из них подходил к ее постели.

Под Рождество, - моя бабушка  говорила, - гуляет всякая нечисть. Что за «нечисть» я не стала уточнять, оно и так понятно – грязное что-то. Иду я так вечерком к Вовке, он обещал мне одну тайну показать. Иду и думаю, что ж это за тайна такая, которую надо показывать, а не открывать.

Бегу уже - морозец нос прихватил. Тру его рукавичкой, а сама на новенькие валенки поглядываю, как они вкусно похрустывают по белой пороше, словно это и не снежок вовсе, а вафелька ванильная.

И вдруг ноги мои тихо-тихо пошли, а потом и остановились вовсе. И мне глядеть на то, что увидела, совсем не хочется. Да что там, не хочется, я заорать готова, а от страха – молчу. Даже зажмурить глаза боюсь. Вот так стоим и смотрим друг на друга. Он на меня, я на него. Борода у него свисает длинная-предлинная, пошевеливается тихонько из стороны в сторону. Глаза вытаращились на меня - круглые, желтые, и не мигают, а  зрачки, как жирный восклицательный знак. И над всем этим – два огромных рога. Жуть  какая!

Акафист страждущей России

С завязанным ртом, с «перерезанным горлом»,
Ты годами молчала, свою боль затая,
Ты все претерпела с достоинством гордым,
Мать-Россия, Россия, отчизна моя!

(Боже, Ты Русь храни!)

По дремучим лесам, по степным бездорожьям
Твои русые косы трепал ветер невзгод…
За тебя, твоих чад у Господня подножья
Вот уж около века, стоит пятый уж род!

(Боже, Ты Русь храни!)

Дождик листьям плакался

О забытой радости,

В городе поникшем

Суетны  мечты.

Отвечало дерево:

«Нет мне большей радости,

Чем в твоём рыданье

Умывать листы!»

Вижу сон я о снеге, о талом,
И ромашковый дом из тоски.
Что ты, сердце опять зарыдало?
Что сжимаешь мне мысли в тиски?

Я плыву по бескрайнему морю.
У волны силюсь время догнать.
Всё с собой - заблудившейся спорю,
А где истина? Трудно понять.

Если кто не падает под скорбью, но в надежде на Бога
несет бремя печали, то за терпение готова ему великая награда от Бога.
Святитель Василий Великий

— Мама, — позвала Катюша, держа в руках книжку с детскими православными рассказами, — ты мне почитать обещала!

— Сейчас, солнышко, — отозвалась мама. — Вот только плиту выключу. Пусть борщ настоится с полчасика, и будем обедать. А я пока тебе книжку почитаю.

— А борщик с фасолью? — осведомилась Катя.

— С фасолью, как ты любишь.

— Я все люблю, что ты готовишь. — заявила девочка. — И еще я знаю, почему у тебя все так вкусно получается.

— Ты о ней говорила в пролётке, да? Это она — пасхальный человек? — догадалась Лёля.

— Да, наша Матушка — удивительная. — улыбнулась Тоня. — Милостивая и милосердная. Говорят, у неё в роду была святая Елизавета Тюрингская, которая славилась своими добрыми делами и заботой о бедняках. Эта святая тайком от мужа помогала обездоленным и даже сама носила в подоле им хлеб. Как-то король застал свою королеву за этим занятием и спросил, что у неё в подоле. Она ответила: «Розы!» Король посмотрел и действительно увидел в подоле королевы душистые розы. Вот как Господь святым помогает! Наша Елизавета Феодоровна носит имя святой Елизаветы и во всём походит на неё. Она всегда очень любила людей и даже будучи замужней дамой, находила время для милосердия. Когда же погиб супруг Матушки, Великий князь Сергий Александрович, она основала эту обитель и всю себя посвятила служению.

10 февраля - Собор Новомучеников и исповедников Российских - Поминовение всех усопших, принявших мученическую кончину за Христа или подвергшихся гонениям после Октябрьской революции 1917 года.

Только в день празднования Собора новомучеников и исповедников Российских совершается память святых, дата смерти которых неизвестна.

Включает в себя Собор новомучеников, в Бутове пострадавших — 294 святых.

В одном далёком царстве
На склоне у ручья
В блистательном убранстве
Росла грибов семья.
Так разрослась, что вскоре,
Заполонив весь лес,
О грибе-Мухоморе
Пошла молва окрест.
Считалось – нет их краше:
Кто с красной головой,
Тот и умней и старше -
Весь свет затмит собой!
И кланялся учтиво
Пред ними каждый гриб...
А мухомор брезгливо
Лишь поправлял свой «нимб».
Он тайно, год за годом
Копил свой лютый яд,
А пред честным народом
Был «красотой» богат.
Лишь Белый Гриб-отшельник,
Невзрачный и простой,
Забрался в тёмный ельник
И рос в тени густой.
Питался чем придётся,
Всему всегда был рад.
Внутри него как солнце -
Белеющий наряд.
Украшен чистотою,
Всем пользу приносил
И, с кроткою душою,
Самим собой он был.

Чем вычурней окраска
И благородней вид,
Тем кровожадней маска
И ядовитей гриб.
 

Двоюродной бабушке
Татьяне Удовенко,
светлая ей память и Царствие Небесное

Полечу я тихонько, детки,
И сутулые плечи расправлю,
Да возьму еловую ветку,
Вам оставлю колючую правду:

Вот и кончилась жизнь земная,
Огороды мои, огороды,
Всё кружат бесовские стаи,
И восход умывается кровью.

В воинском и монашеском подвиге
пребывающим, посвящаю

Ревела-ревела да и уснула. Слышу – кто-то подходит, остановился на краю моей ямки, а это и не ямка вовсе, а старая воронка от большого снаряда – в этих смоленских местах была когда-то большая война и здесь вся земля изрыта была снарядами. Вот такая земляная рана до сих пор на поле осталась, хоть и заросла травой.

Отчим – суровый человек. Я его боюсь. Как ни стараюсь быть хорошей, но опять же нашкодила, и мне попало за милую душу.

Попало мне. И не скажу как, а с воем и ревом помчалась за речку, в свое убежище, к своей ямке. На дне тихо. По склонам травка низкая, и красные цветы цветут. Упала на траву и реву, а сама гвоздики эти полевые глажу и жалуюсь: «Цветики вы цветочки, красивые и веселые… Вам хорошо, все вами любуются, никто не обижает, солнышко вас греет, ветерок качает, а меня папка побил… и никто меня не любит…».

Закрутится мир разноцветною юбкой...
Но- осью вращения станешь не ты.
Запляшет на волнах вертлявая шлюпка -
На грани безумья, в тисках немоты.

В застывших зрачках - упоение Бездной!
В душе неземной, неизбывный восторг!
Любые усилья твои бесполезны...
Бессмысленно-жалок - и, выкуп и, торг.

И... примешь без страха - любое решенье.
Знак Равенства ляжет собакой у ног...
И, валом девятым - волна всепрощенья  -
Обнимет... А имя объятию - Бог!

Посвящается казакам и всем русским эмигрантам, разбросанным волей судьбы  и в силу исторических событий, по всему свету.

Фото: Русские в Брисбене (Австралия) 1930. 

Русь моя венчальная,
Нет тебе границ,
Грусть моя печальная
Выше вольных  птиц.

Сказкой,  самородками,
Мудростью  крепка,
В горе людском кроткая,
И на ум ловка.

Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.

Коли учні Христові запитали про те, як потрібно молитися, Господь поставив їм за взірець молитву, відому сьогодні саме як Господня, тобто — «Отче наш» (про це ми дізнаємося з Євангелій). Тому цілком обґрунтованою буде наша спроба повчитися правильній молитві на її прикладі.

Обнимает рассвет золотые кресты
На блестящих росой куполах.
Переждавшие ночь полевые цветы
Распускаются в первых лучах.

Паутинки усыпанный каплями шелк
Натянулся, как парус под ветром, и сник.
И небесного воинства пламенный полк
Снизошел прославлять Богородицы лик.

Синева удивляется, слушая хор.
Величание Матери Божьей звучит.
Разгорается в небе восхода костер.
Ручеек растревоженный громко журчит.