Омилия

Из огромной вертикальной тучи
соль вернётся в тело дождевое,
прежде чем великий и могучий
телефонную страницу смоет.

Я звоню тебе сказать об этом,
пусть гудки становятся длиннее:
избежать опасного ответа
— — U — я всегда успею.

К нам плывут сторожевые башни
поддержать короткий и счастливый
разговор, которому не страшно
потеряться в облачном разрыве.

Женя Тарибо сказал:
«Пчела проживает месяц
и за эту недолгую жизнь
собирает ложечку мёда,
такую вот ложку мёда».

Он на неё показал –
ложка лежала в мёде
или у края блюдца,
мы собрались и вышли
в утреннюю Москву.

Я помолчал и сказал:
«Женя, займи мне денег,
дай мне шестьсот рублей,
выключился мобильный,
через неделю отдам».

Счастливо наползал
автомобиль на утро,
Женя полез в карман
и, доставая деньги,
думал о летних пчёлах.

Чуть ли не наверняка.

Майским громом гремела гроза над Москвой.
Нас загнал под укрытие ливень косой.
Сильный ветер устало зонты загибал,
Свежесть лета наш город устало вдыхал.

Под потоком дождя отступил летний зной,
И темны облака над усталой Москвой,
Но слегка разошлись, и уж в небе видна
Среди белого нежная голубизна.

Летний ливень – отрада большим городам.
Вечер пятницы после недели труда…
Свежесть лета вдохну переулком идя…
Божий мир, как прекрасен ты после дождя!

Написание статьи — это момент осмысления той или иной увиденной проблемы, попытка анализа и поиска ответов. На все это требуется немалое время. Этот материал еще незавершен, он в работе у меня уже пару месяцев, но давно просится в жизнь, ибо актуален. Я решила ускорить процесс доработки полезной статьи публикацией в клубе, чтобы услышать мысли по поводу, принять их к сведенью и довести материал до требуемого уровня.

Об умении ссориться

Конечно, лучше было бы рассказать об умении не ссориться, но у меня такого опыта нет, потому я расскажу об умении правильно ссориться и мириться. Признаюсь, мне даже кажется, что конфликт, при правильном подходе к нему, может быть конструктивен и полезен. Более того, многие хронические недуги, как телесные, так и душевные, можно вылечить только обострением болезни, а конфликт как раз и есть ситуация конфронтации и обострения.

Сочиняю ночной ручеёк,
ручеёк бесполезный
и мечтаю услышать гудок
с магистрали железной.

Человек прикоснулся к мечте
без обычной опаски.
Тепловозный гудок в темноте,
нечто вроде подсказки:

в светлом будущем так загудят
колокольные горла.
Не услышат тогда поезда
тепловозного горна –

и разъедутся по темноте,
распадутся составы,
и навек потеряются те,
кто не тронул направо.

Сочиняю ночной ручеёк
для застрявших промежду.
Вот опять тепловозный гудок.
Что-то вроде надежды.

Человек хотел от жизни много…
Сам себе наставник и герой,
Он упрямо шел своей дорогой,
И ему неведом был покой.

Но дорогой поднимались стены,
Преграждая к важным целям путь;
Злость людская, подлость и измены
Не давали по ночам уснуть.

Но дорогой настигали беды,
Хворь терзала жгучим жалом плоть;
Человек по жизни счастлив не был,
И врагов не мог он побороть.

Человеку было одиноко,
Через боль он к целям брел своим…
Обреченный, шел он против Бога,
Но смириться не желал пред Ним.

                                          2009
 

Глава 15. Шарада. «Богатая деревня». Лариса, Динька и Дуся. Интернет.

«Катюша будет петь вместе со мной в «Благовесте», и на празднике уже успеет выступить. Ей разок показали, и она помнит слова и мотив…К Господу дорога…»

Муся шла, как всегда, очень быстро по узенькой очень крутой улочке - даже с лесенками кое-где. Она радостно улыбалась, не обращая внимания на боль по всей руке выше локтя, которая теперь мешала Мусе размахивать руками на ходу. Сегодня она не к бабе, а домой. Хватит, нагостилась. Матери к Пасхе кто поможет? А к бабане они с мамой еще наведаются на неделе с уборкой. Хорошо, сегодня на перевязку не…

- Эй! Эй, Муся! – Она вздрогнула и оглянулась. Антон, Димка и Федька выскочили из полуподвального магазинчика с громким названием «Все для всех» (неблагодарные борисоглебцы переименовали его в «Никому ничего»). У Димана в руках – пакетик собачьего корма.

- Ну, что – значит, ничего про клад не придумала?

Муся вздохнула. Вот неугомонные парни…

Солнце, небо и скатерти пёстрые.
Свет лежит на расправленном воздухе,
обнимая фруктовую груду.

Теснота измеряется вёрстами.
Мы теперь не плодами, а гроздьями.
И поэтому нас не забудут.

В пуповине – шаги кровеносные.
Километры рассыпаны по столу.
Всё искрится любовью без правил.

«Грех не должен над нами господствовать»,
золотыми словами апостола
говорит обратившийся Павел.

Календарный, густой елей
ноябрей, недоступных глазу,
отворяет душе моей
все осенние окна сразу.

Попадая в горячий клюв,
снег шипит, как афонский ладан.
Жизнь, которую я люблю,
не спешит оказаться рядом.

Календарным, уютным сном
сквозь серебряную бумагу
проступает душистый дом,
полный хлеба и зимних ягод,

сквозь метель мельтешат крыла;
птица точно, легко и тихо,
словно в масло, в окно вошла
и уверенно ищет выход —

птица, спетая на лету
замерзающим стеклодувом,
тень, набравшая высоту,
пишет песню афонским клювом.

В главной комнате зимовья
хлеб накрошен, цветут ранетки,
но любимая жизнь моя
не задержится в теплой клетке.

Вор не должен сидеть в письме.
В доме — осень, елей, пустоты.
Ты жива вопреки зиме.
Будь верна своему полету.

На прижизненном полотне
осень дальняя мне готова:
я исчезну в одном окне —
жизнь появится из другого.

Едва сидим на зыбком стуле,
а мимо мчатся именины
двунадесятого июля;

календари и мандарины,
карандаши и телефоны
легко становятся причиной

того, что в сердце развлеченном
чем дальше годы, тем все тише
морзянка праздничного звона.

Едва читаем то, что пишем,
стучим по косточкам холодным,
великих праздников не слыша

за перестуком прошлогодним.
Мы помним, что великий праздник
у двух апостолов сегодня,

и это вынет нас из разных
углов огромного сиденья —
ведь жизнь не хочет быть бессвязной

гурьбой фруктовых сочинений
про рисовальные наборы,
календари и дни рожденья,

про уходящий в вечность ворох
заздравных звуков колокольных
и телефонных разговоров.

Добравшись до Оптиной днем в понедельник,
мы встали в кирпичной часовне,
в багровой, пасхальной, яичной молельне
фигурой простой и безмолвной.

Я чувствовал, как выжигаются струпы
посредством молитвы горячей,
но мне не хотелось уродовать купол
своим туристическим плачем.

На клиросах было так много Псалтири,
что храм раздавался до рощи.
Мне было уютно, как в старой квартире,
где плачет Псалтирью жилплощадь.

Мы пробыли в Оптиной очень недолго,
и полный оставшийся вечер
живые жуки без числа и без толку
неслись, расшибаясь, навстречу.

Простые слова закипали по краю
узором попутным и встречным.
Фигурой молчания память летает
над этим бурлением млечным.

Ночная Калуга похожа на небо
в колючих, как терние, звездах.
От неба дороги поехали влево
тревогой, чернилом венозным,

но после недолгого спуска-подъема
по левой руке Подмосковья
багровые капли прихлынули к дому
и лопнули в сердце любовью.

Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!
Лк.23.42

Я гашу электрический свет и, сев ко всем вам спиною, кладу на ладонь свою душонку, крупную, холодную и мутно-прозрачную, будто из дешёвого стекла или грязной городской льдины. Мерцающий свет от лампадки Христа Вседержителя проницает её всю, обнажает пустоты, изъяны и трещины, составляющие её суть. В электрическом свете – не правда ли? – она выглядела вполне благородно, почти драгоценностью, словно удачный страз или речная жемчужина...

Однако - нет, вы видели? – она вздрогнула!..
И опять неподвижно лежит на ладони. Будто ничего не было. Неужели жива? Или показалось?

Беру сильную лупу. Подношу ладонь к самому огню. Взгляните-ка – в сердцевине, глубоко-глубоко, что-то блеснуло. Вот, опять. Смотрите – ещё! Да вот же, вот. Пусть слабо, едва заметно, но я же вижу! Друзья, дорогие мои, не смейтесь, я вовсе не выдумываю, какие фантазии, что вы, в самом деле...

Впрочем, как вам будет угодно. Это – моё.

1.
"Я, Афанасий Павлович Рельс, 43 лет, дипломированный инженер, 21 сентября сего года во время утреннего чая в гостинице "Бристоль" услышал, что власти запретили тишину. Официально, под угрозой тюремного заключения.
Отставив чашку, я поднялся в номер, переоделся в чистое, проверил паспорт, заказал по телефону билет на ближайший рейс и такси до аэропорта. Затем, пройдя в ванную комнату, я упёрся ладонями в края раковины и, низко наклоняясь, обильно сблевал. Вероятно, я был напуган. О сыне в тот момент я не думал. Категорически отметаю подозрение о созревшем в тот момент каком-либо плане. Это настолько нелепое предположение, что оно смешно. Повторяю: о сыне я в тот момент не думал и о происходящем с ним не подозревал. Почему решил прервать командировку – рационального объяснения не имею.