1
Большая вещь — сама себе приют.
Глубокий скит или широкий пруд,
таинственная рыба в глубине
и праведник, о невечернем дне
читающий урочные Часы.
Она сама — сосуд своей красы.
2
Как в раковине ходит океан —
сердечный клапан времени, капкан
на мягких лапах, чудище в мешке,
сокровище в снотворном порошке, —
так в разум мой, в его скрипучий дом
она идет с волшебным фонарем…
26 сентября / 8 октября 1892 (Москва) — 31 августа 1941 (Елабуга, ныне Татарстан)
«Московское детство»
Родилась в московской профессорской семье: отец —
Становление поэта
«Материнская молитва со дна моря достанет» — эту пословицу, конечно, знают все. Но многие ли верят, что пословица эта сказана не только для красного словца, а совершенно истинна и за многие века подтверждена бесчисленными примерами.
Отец Павел, монах, рассказал мне случай, происшедший с ним. Он рассказал его, как будто все так и должно было быть. Меня же этот случай поразил, и я его перескажу, думаю, что он удивителен не только для меня.
На улице к отцу Павлу подошла женщина и попросила его сходить к ее сыну. Исповедать. Назвала адрес.
* * *
Да, я презирала тех,
Кто пьет и матерится.
Господи, прости меня.
Дай сил за них молиться!
* * *
Господь меня хранит
Как глупую овцу.
И жизнь во мне горит,
Хоть смерть мне и к лицу.
Господь меня зовет,
И я иду к нему.
Через луга к холму:
Вперед! Вперед! Вперед!
Жила однажды среди красивых Балканских гор одна дружная семья. Братья всегда помогали отцу пасти овец и пахать землю, вместе они построили себе высокий новый дом, вместе отбивали набеги диких соседей — турков с южных гор и северных светловолосых варваров.
Как-то заболел отец и созвал своих сыновей.
— Дети мои, — сказал отец, — сердце подсказывает мне, что дни мои сочтены. Чувствую, трудно вам будет без меня, ну да что поделать, уж так устроена жизнь, человек не может вечно ходить по зелёной душистой траве, по родной своей земле...
Старшие братья закручинились, а младший, по имени Босняк, вроде бы и не очень расстроился. Правду сказать, очень уж ему понравилась одна черноглазая турчанка — её видел он пару лет назад, когда в горах проходила орда с юга. Знойная красавица полонила сердце легкомысленного юноши, и с тех пор Босняк о родственниках почти не думал — все мысли заняты были южной красоткой.
К Храму долгая была дорога,
Словно на пути стояла рать,
Охраняя паперть Дома Бога...
В Храм вошёл — какая благодать!
Декабрь, бесснежье, дух весны...
Нет, не весны — Дух Божий,
И мне сияют чудо-сны —
На благодать похожи.
За жизнь спасибо, Бог Отец,
Бог Сын и Бог Дух Святый!
Я принял сердцем сей венец —
Святой он или клятый...
Декабрь, бесснежье, дух весны...
Нет, не весны — Дух Божий,
И мне сияют чудо-сны —
На благодать похожи.
* * *
Господи,
он — слишком взрослый,
а я — слишком ребёнок.
Наше общение —
сплошное недоразумение.
А вдруг он тот самый Инквизитор?
* * *
Я боюсь прокрустовых кроватей,
мягко застеленных и не очень.
Я боюсь нимбов, царапающих
Твои Небеса и моё небко.
Я боюсь тех, кто знает, но не думает,
кто верит, но не чувствует.
Я боюсь друзей, которые не отличаются от врагов,
и рабов, которые не свободны.
Я боюсь говорящих краденными словами,
особенно правильными.
Но в любви нет страха...
Прости мне, Господи!
Что происходит со мною?
Неужели просто дождь
Мокрою идёт тропою...
Дождь,куда же ты идёшь?
Дождь,возьми меня с собою
Плакать вместе тут и там.
Стану я твоей слезою,
Заиграю:" Трам-пам-пам.."
По деревьям, и по горам,
По ресницам, по щекам,
Где-то громче,где-то горче
Будет наше "Трам-пам-пам..."
А потом, когда умолкнем,
слезы вытрем и уйдем,
В утешение мы природе
Радугу с тобой пошлем.
...Кто-то плачет под дождем...
лето 2009
Мой Бонифатий, скажи как
тебя любить мне перестать?
и нежность спрятать как свою?
скрыть тот румянец, чем горю,
когда встречаю грустный взгляд?
Ты-царь мой, хотя ты мой раб...
Мой Бонифатий, скажи что
с тобой нам будет за любовь,
что беззаконна пред людьми?
и в тайне мы её храним,
как будто даже от себя,
но уж не можем, не любя,
мы порознь с тобою жить
и друг для друга не светить...
Мой Бонифатий, милый мой,
Свою Аглаю успокой,
скажи, что нам любовь дана,
как Чаша крестного Вина,
которую до дна испив,
научимся иной Любви,
и к Богу мы с тобой придем
нашей любви грустным путём...
И ты отдашь Ему всю жизнь,
Я буду плакать до седин
и постом тело утоньшать,
тебя, любимый, вспоминать..
И как святыню сохраню
Любовь свою-любовь твою.
А ты пред Богом не забудь
Свою Аглаю помянуть...
....мой, Бонифатий...
И абие изыде кровь и вода.
Ин. 19:34.
Любой дракон невидим. Тем опасней.
У огненной реки – тела людей без слов.
Я сам себе всё неподвластней
Над бездной, среди страсти, в царстве снов.
И меч здесь бесполезней погремушки,
Как лес тут головы драконьи отрастут,
Назад не скрыться мне в избушке,
Мне тут гореть, истлеть мне тоже тут.
Ведь только Тот, в Ком кровь течёт как пламя,
Способен преодолевать рубеж мiров;
Лишь Царь, Чьё пламя будет с нами
Как знамя света и святой покров;
Кто знает нашу муку поражений
От тех драконов, что скрываются в крови
Неотличимо от движений,
Что мы законно примем за свои,
Но в Ком их нет; Чья кровь течёт свободной
И огненной рекой, огонь поправ огнём, –
Но мне-то как водой холодной
Облиться, чтобы не сгореть при Нём?
Он знает, что убить драконов – значит
И нас прикончить, нас, чья кровь заражена,
И гнать врага начнёт иначе:
Другая цель для стали суждена.
1.
В мареве полудня пляжники летом
Тянутся с моря к супам и котлетам,
Ветер осел в камыши.
Море Азовское, словно ручное,
В плоском песке разлеглось подо мною
Как продолженье души.
2.
Дальний залив Средиземного моря –
Древних империй в пустынном просторе
Исчезновенье границ.
Рабство, набеги и зверские страсти
Скрылись от света под мерностью власти
Тихих казачьих станиц.
3.
Храм на майдане, учитель при школе,
Жёнки с детьми, казаки то ли в поле,
То ли в войсках на войне.
Страх и любовь заставляют молиться,
К старости вновь просветляются лица,
Ум же парит в тишине.
4.
Шум революций пошёл не отсюда,
Люд ещё помнил тут лучшее чудо –
О Воскресенье Христа.
Свет этой веры здесь запечатлели
В НКВД в своём следственном деле
Всех, что хотели, уста.
5.
Те же, кто стали тут править при красных
После расправ и расстрелов напрасных –
Их что вело, и куда?
Страсть обличенья, насилия, мести?
Сладостность власти и лести без чести? –
Горе б тогда не беда!
6.
Глубже намного причина их дела:
Жить вместо Бога и быть без предела –
Вот что влекло и влечёт;
Жертва Христова – подумаешь, диво! –
Истина в том, чтоб служить коллективу,
Дав партактиву отчёт.
1
Я иду по тропинке домой. Она вьется по редкому перелеску, ныряет в овражки, поднимается по косогору и обрывается перед небольшим ручьем. Сейчас осень, и ручей бурлит мутной, покрытой белой пеной, водой, перепрыгивает через запруды из щепок, сухой травы и веток. Я останавливаюсь перед этим препятствием, ступаю на тонкую, хлипкую тесинку. Нога погружается в воду, и я отступаю назад. Страшновато. Потом достаю из сумки бутылку, отхлебываю глоток прямо из горлышка и жду. Жду, когда душная волна какого-то наигранного и пошленького веселья поднимется из глубины моей души, и шагаю к переправе. Мне теперь все равно, что вода заливается в мои сапоги, вмиг делая ноги мокрыми и холодными. Я перебираюсь на другую сторону, делаю еще один глоток и продолжаю свой путь. Полупьяный кураж захлестывает сознание, я смеюсь чему-то, разговариваю сама с собой, не обращая внимания на хлюпающую воду в сапогах и холодок, пробирающийся по моей спине. Вскоре, однако, действие алкоголя заканчивается, и дурнота накатывает на меня. Начинает болеть голова, противно ноет живот, глазам больно смотреть на свет. Возникает тревога, начинает ныть душа. Сразу тысячи мыслей мелькают в моей голове. Разве это я? И как я смогла? Надо, наконец, что-то делать, что-то менять в своей жизни! Потому что…. Но тут темный, смрадный дымок начинает виться над моей головой, я зажмуриваюсь и тяну из бутылки глоток за глотком. Не думать ни о чем, не думать. Мне хорошо. Да, я немного пьяна, ну и пусть…
Кресты
В Санкт-Петербурге, да, красивые дома,
Они, как небеса, удвоены водами,
Задуманными течь, Петром, как в Амстердаме,
Но всех дворцов и вилл прекрасней там тюрьма.
Как тайный Китеж, и она
Стоит в Неве отражена,
Ни выйти, ни войти без назначенья свыше,
И глянувшему вниз на наши крыши
Как два прямых креста всегда она видна.
С Литейного моста, с воды или со льда,
И с набережной в честь безумца Робеспьера
Гряда кирпичных стен, как музыка и вера,
Непроницаема для взоров никогда,
Пока не будем введены
В покой внутри их глубины
Для размышлений об обломках самовластья,
И даром звёзд обещанного счастья
Для высшего суда не будем пленены.
Киев-Ясногородка. 10 (23) – 15 (28) августа 2009.
Европа
1.
Пустому небу безразлично,
Во что уйдёт Париж на дно –
В ислам ли, в Сену, в интернет…
Народам Запада давно
Забыть своих отцов привычно,
Давно их вещих Меровингов нет.
Я еще могу стать богатой…
Только хочется, чтобы – духом!
Расщепляйся, если можешь, на атомы,
Собираюсь – из неверья – по крохам.
По земле, не приминая травинок,
По воде, не разбегаясь кругами…
Не про нас – не наступить бы на мину!
В своей собственной пустыне сгораем…
Хоть бы капельку – от жажды – смиренья,
Хоть бы чуточку не думать о теле…
Что нам дудочки менять на свирели –
Одинаково уводят от цели!
Один стоял — коленопреклонён,
К груди прижав нервические руки,
А с купола взирал воскресший Он,
Познавший человеческие муки.
Коленопреклонённый — ввысь и ввысь,
За храм, за купол, словно там дорога —
Влекущая Божественная мысль...
Глаза сияют — зрят живого Бога...
* * *
Мы все похожи
чем-то
на кого-то…
И на себя похожи —
чуточку
совсем.
* * *
…И невозможно никому помочь
Почувствовать под сердцем ностальгию
По вышине оставленного неба,
По тишине отеческого дома, –
Нет ничего дороже ностальгии,
Но невозможно никому помочь.
ПО ВРЕМЕНИ
Местный юродивый Толя Рыков сидит на паперти храма, как обычно, лопочет что-то взахлеб. Нет-нет да и проскочит в его речах крепкое словцо.
Солидная дама, выходя из храма и все-таки, видать, собирающаяся пожертвовать Толе копеечку, сожалеющее-брезгливо поджимает подкрашенные губы:
— Какой он у вас блаженный? Вон, как матом ругается!
Опрятная старушка рядом отвечает:
— Так это он по топеришному времени…
Интервью с Ольгой Седаковой
Игорь Шевелев: Ольга Александровна, какие события своей жизни вы сами считаете для себя главными?
Ольга Седакова: Нисколько не лукавя, скажу, что это события внутреннего свойства. Они для меня намного важнее того, что вносится в биографию: учился, женился и все такое. Бывает взгляд или открытие, ведущие к перемене жизни. Для меня, например, таким было знакомство с греческой пластикой в Музее имени Пушкина в школьные годы. Когда я увидела эти скульптуры и стелы, я ощутила, что горизонт жизни изменился. Но в биографию это ведь не внесешь, это событие другого порядка.
— Сразу вспоминаются стихи и проза любимого вашего Рильке о скульптурах?
— Это было потом. А вначале ты просто видишь нечто, что меняет твое представление обо всей жизни. Пушкинский музей я могу датировать, иные моменты не могу точно назвать. Но это, действительно, открытия, свойственные, скорее, ученым: тут увидел закономерность, там ощутил единство. Так и я буду вспоминать свою жизнь. Другой же отсчет для меня — более внешний. Я его уважаю, потому что человек должен отчитаться за свою жизнь, но он не имеет для меня последней серьезности. Хотя странных и необычных событий в моей жизни происходило достаточно.
