Ольга Седакова

Книга вышла в июне в издательстве «Actes Sud» и во французском переводе получила название «Les Métamorphoses d'Olia». Перевод выполнен Одиль Белькедар. Художница Габриэлла Джианделли.

Русская книжка «Как я превращалась» появилась в 2006 году благодаря труду и желанию дизайнерской студии «ТимДизайн» и художницы Ирины Новосельцевой.

Ольга Седакова так вспоминает историю создания «Как я превращалась»: «Когда летом мы жили в деревне, племянница Даша каждый день приходила меня будить. Ей тогда только что исполнилось пять лет, и юбилей мы отметили постановкой „Калифа Аиста“ Гауфа в самодельном теневом театре. Так что тема превращений была на слуху. Обычно, чтобы оттянуть неприятный момент вылезания из-под одеяла, я начинала ее заговаривать, спросонья еще не очень понимая, что говорю. Так и тут: я рассказывала ей все эти истории про превращения...»

В мемуарах Л. К. Чуковской мы встречаем такой эпизод: Ахматова, отвечая собеседнику, который говорит ей о «классичности» ее поэзии и сравнивает ее с Пушкиным, называет себя всего лишь автором «горстки странных стихов».

Великих стихов всегда — горстка (как еще мы измерим наследство Горация, или Сафо, или Тютчева, или Бараташвили, и даже написавшего очень много — для лирика — Блока?), и они всегда странные. Это непременное свойство того, что мы называем «классика», «огонь под ледяной корой», словами Гете, и не чувствует этой странности только совсем поверхностный, совсем непоэтичный читатель. То, в чем этого нет, называется не классикой, а эпигонством или академизмом. О классической странности (иначе говоря, новизне или свежести) Ахматовой говорить особенно трудно, потому что она не лежит на поверхности: нет эксцентричных метафор, «ярких» сравнений, новаторской версификации, каких-то небывалых форм композиции. Для современницы высокого модернизма Серебряного века и его продолжения, авангарда, Ахматова как будто совсем консервативна и не по-модернистски «проста»: почти девятнадцатый век.

В «новое благородство» Данте входят глубоко усвоенные основные классические добродетели. Четыре кардинальных (Благоразумие, Справедливость, Целомудрие, Мужество) — и много еще других. (О «теологических» добродетелях — Вере, Надежде, Любви — речь не заходит). Вторая составная часть этого нового благородства — это знания и развитие ума. Невежа благородным у Данте быть не может. Имеется в виду труд размышления, труд обучения, привычка жить умственным трудом. Именно в этом, может быть, самая большая разница со старым понятием аристократизма. Потому что как бы ни был благороден рыцарь во всех своих поступках, но ему абсолютно не вменялось быть ученым и мыслящим. Умственным трудом он не занимался. Его главным достоинством была верность. Можно вспомнить истории про рыцарей, которые давали, допустим, какой-то обет — например, никогда не отказывать даме в любой просьбе — и во всех обстоятельствах хранившие ему верность, даже если этим пользовались его враги и это стоило ему жизни. Если рыцарь видел, что исполнение обета обрекает его на верную гибель, он, как рыцарь, не мог от него отказаться. Это рыцарская добродетель. Но чтобы рыцарь при этом изучал Фому Аквинского и вообще задавал себе вопросы о смысле жизни, — этого понятие старого аристократизма не предполагало. У наследственной аристократии были другие достоинства: вовсе не ум, не начитанность, не привычка рассуждать. Для Данте же это абсолютно необходимая вещь, — состояние интеллектуального напряжения...

Беседа с Ольгой Седаковой

— Мне всегда представлялось, что творчество — это не просто сочинение, отражение того, что видит одно я из своей точки и потом рассказывает. Если творчество имеет смысл, то скорее — как возможность общения с чем-то другим. Это какой-то шанс полета к иному, другому, чем ты, и это Другое само посылает сигналы, открывает смыслы, которых человек сам еще не знает — пусть даже и в самом себе. А иначе не интересно. Нечто сходное происходит в любви.

— Помните торжественные слова — такие говорят только напоследок, прощаясь:

И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство.
Последнее из этих слов — чудотворство.

Творчество делает что-то — исходя из всей данности — невозможное: чудо. Можно сказать — фокус?

Интервью с О. А. Седаковой в память поэтессы Елены Шварц (17 мая 1948 — 11 марта 2010)

— Ольга Александровна, на своих творческих встречах, отвечая на вопрос о наиболее интересных, ведущих именах современной российской поэзии, Вы неизменно первым всегда называете имя Елены Шварц. Какие наиболее важные стороны ее творчества и наиболее яркие черты личности Елены Андреевны Шварц Вы бы отметили?

— У нее редкостный дар. Такой дар бывает только у самых больших поэтов; как будто что-то должно случиться, чтобы у человека оказался такой дар — его должно посетить нечто вроде шаровой молнии, небесного огня. Муза должна полюбить в младенчестве, как обычно рассказывают о великих поэтах. С первых же стихов, мне известных (но то же рассказывали и те, кто знал ее еще раньше, подростком: мы встретились года в 23–24), она заговорила своим голосом. У нее не было никакого периода ученичества, подражания. Сразу же свой голос — сильный и свободный, способный выразить множество оттенков. Гибкие интонации, такие живые, каких, может быть, в русской поэзии еще и не бывало.

В какой-то степени цензоры были правы. Седакова — человек книжной культуры, у ее творчества глубокие корни — слишком глубокие для одномерного строителя социализма. Кандидат филологических наук, доктор богословия, лауреат множества литературных премий (российской — Александра Солженицына, итальянской — Данте Алигьери), офицер ордена Искусств и Литературы Французской Республики. А еще она продолжатель высокой интеллектуальной традиции Сергея Аверинцева, Дмитрия Лихачева, Владимира Бибихина.

В однокомнатной квартире на севере Москвы, где живут поэт и большой кот предположительно бенгальской породы, темновато и тихо. Книги, рабочий стол и фортепиано. Мы пьем кофе и начинаем разговор.

С поэтом, лингвистом и богословом Ольгой Седаковой беседует Анна Гальперина

Воспоминание о рае

— Ольга Александровна,  каким было самое яркое детское впечатление?

— Я плохой рассказчик. Плохой в этом жанре — рассказывать о себе и по порядку. Я предпочитаю другие сюжеты и другую ситуацию: невольно приходящий на ум сюжет. Вот это я люблю рассказывать — и это у меня получается! Даже Татьяна Толстая отметила этот мой «дар рассказчика». Похвала прозаика льстит. А «немного о себе» — нет, не выйдет.

Тем более, что о детстве я писала и, конечно, лучше, чем могла бы теперь повторить. Я имею в виду прозу «Похвала поэзии». Она начинается с  воспоминаний о  самом раннем детстве, о дословесном опыте, о первых встречах реальности с языком.

Интервью с Ольгой Седаковой

Искреннее религиозное чувство и подлинное творчество становятся редкостью в обществе потребления. О том, как ощущает себя поэт-христианин в современном мире, порталу «Религаре» рассказывает Ольга Александровна Седакова — поэт, переводчик, филолог, лауреат множества российских и международных литературных премий, которая 26 декабря отмечает свой день рождения.

— Ваше творчество принято относить к «петербургской школе», рассматривать в одном ряду с поэзией Елены Шварц, Виктора Кривулина, Льва Лосева... Почему Вы, будучи москвичкой, явно тяготеете к питерскому направлению? Если же Ваша поэзия стоит особняком, то кто еще из таких стоящих особняков вам интересен?

Конференц-зал в библиотеке «Русское Зарубежье» не то чтобы переполнен людьми — вниманием. Есть такое выражение: «Воздух гудит от напряжения». Очень похоже. На сцене по очереди выступают сначала хозяйка вечера, потом ее гости, а когда в половине десятого вечера отключаются микрофоны, в зале это замечают не сразу. И сидят еще около получаса.

Ольгу Седакову представлять не надо — знаменитый поэт и филолог. Ее книга «Апология разума», презентация второго (фактически — четвертого, если считать итальянское и пиратское) издания которой проходила 20 февраля, написана именно поэтом и филологом. В своей работе Ольга Александровна вступает в диалог с мастерами слова разных эпох: Данте — Пушкин — Гете — Пастернак — Аверинцев.

А по ходу дела решает философскую в изначальном понимании философии задачу — преодолевает разрыв между «сердцем» и «разумом».

Известная поэтесса, филолог, переводчик, прозаик из РФ Ольга Седакова вечером 12 декабря получила в Риме первую премию Данте Алигьери.

Премия, учрежденная в этом году культурным центром Laurentum, призвана выделить тех поэтов или литераторов, произведения которых вносят важный вклад в искусство, и отмечены на международной поэтической и литературной арене.

Седакова была выбрана жюри за то, что ее произведения «в совершенстве выражают поэзию как великого поэта Данте Алигьери».

По словам самой поэтессы, для нее большая честь получить премию Данте Алигьери, ради чтения произведений которого в оригинале она выучила итальянский язык. «Я очень счастлива, что удостоена этой премии. Данте — мой любимый поэт, и, наверное, имени никакого другого поэта я бы так сильно не хотела видеть в названии премии, как имени Данте», — поделилась своими эмоциями с РИА Новости Седакова.

19 ноября в Московском государственном университете состоялся авторский семинар поэта, прозаика, кандидата филологических наук, доктора богословия honoris causa Ольги Седаковой «Русская литература в мировом контексте». Говорили о том, как представляют Россию и русскую культуру русские и иностранцы. И почему получается, что современный европеец понимает Толстого и Достоевского лучше, чем россияне.

«Если спросить современного россиянина о том, каковы достоинства, достижения России, он назовет военные доблести, победы. Может быть, самую большую в мире территорию. Если спросить о том же европейца, он скажет прежде всего о том, что Россия — это страна Толстого, Достоевского, Чехова и других представителей творческой, мыслительной и научной культуры», — начала семинар Ольга Седакова.

Разница в восприятии — существенная. И, пожалуй, то, как смотрят на нас «они», — это намного более правильно, чем наш собственный взгляд на себя. Конечно, такие обобщения — весьма условны, но в целом о каких-то тенденциях говорить все-таки можно.

Премия учреждена в этом году в рамках культурной инициативы Laurentum и призвана обратить общее внимание на поэта или литератора, чьи произведения по своей культурной ценности и по осмыслению актуального положения дел отмечены особой значительностью в международной поэтической и литературной панораме, и вносят важный вклад в искусство, понятое как поиск предназначения. Впервые вручая Премию «ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ», ее основатели намерены утвердить, как важную и почетную, ту перспективу, в которой человек обращается к миру поэзии и словесности, понятому как место, где проясняются (наводятся на резкость) великие и обыденные проблемы человеческого бытия. Это та область, где поколения, сменяющие друг друга, могут найти моменты общего узнавания и питательные соки для непрестанно обновляющегося поиска смысла.

Ольга Седакова. Четыре тома. М., «Русский фонд содействия образованию и науке», 2010. Том 1. «Стихи», 432 стр. Том 2. «Переводы», 576 стр. Том 3. «Poetica», 584 стр. Том 4. «Moralia», 864 стр.

Купить

Вместо вступления. Архитектура и графика.

Ольга Седакова — знакомая с большинством авторов литературного подполья, — кажется, никогда не входила ни в одно сообщество и не писала никаких манифестов. Ее несвязанность с общим контекстом неподцензурной литературы, с одной стороны, создала образ надменной и замкнутой поэтессы, а с другой — помогла ей выйти из душных границ андеграунда.

Этот четырехтомник — издание-оксюморон, апология эклектики. Зыбкое, подвижное, прихотливое — и величественное строение. Каждый фронтон выполнен в остром, порой режущем глаз сочетании стилей.

Ольга Седакова — замечательный русский поэт, переводчик, доктор богословия, филолог-славист, мыслитель. Это один из уникальных представителей высокого искусства, которое, казалось, с приходом постмодерна исчезло совершенно.

Совсем недавно Ольга Александровна получила итальянскую премию «Кампосампьеро», которая вручается за религиозную поэзию, и до сих пор ею награждались только итальянские авторы. Теперь эта премия вручена русскому поэту «за необыкновенную силу стихов и постоянный поиск божественного в человеке и вещах».

Ольга Седакова — несомненно — часть высокой религиозной культуры. Но это и острый, точный критик современности, чувствующий её до мельчайших деталей. Это интервью состоялось в преддверии выхода в свет большого четырехтомного собрания её сочинений.

О вдохновении в наши дни говорить не принято. Может, его не бывает больше? А потому гениев сейчас и не видно? Эти детские вопросы мы задали известному поэту и литературоведу Ольге СЕДАКОВОЙ

— Кажется, что в современной культуре, литературе нет ничего, сравнимого с XIX веком — с Пушкиным, с Толстым?

— Я думаю, что это чересчур сильное обобщение. Кто может знать все свое время? Людям всегда свойственно плохо думать о «своем времени», в котором якобы уже ничто великое невозможно. И современники великих святых думали, что «в их время» святость уже невозможна. Когда узнали Алексия Римского Угодника? Когда узнали Моцарта, Рембрандта, Ван Гога, умиравших в такой нищете, что и хоронить их было не на что? Когда узнали зрелого Пушкина? Его близкие друзья полагали, что он давно исписался — а лучшие его вещи при этом оставались неопубликованными. Вы думаете, мы умнее тех людей — и, если бы у нас был свой Рембрандт, уж мы бы его точно узнали и наградили Государственной премией? Узнать гения в современнике — может быть, не меньший дар, чем быть гением. Нужно для этого быть очень чутким, открытым к новому и свободным от общих предвзятых мнений.