Вы здесь

Чем люди живы?

Авраам оказал Богу гостеприимство и в это же время, словно пользуясь правами хозяина, умолял Судию всей земли о милосердии к жителям Содома. Трогателен и несколько страшен этот разговор, где ведётся как будто торговля, и ставка всё понижается и понижается. «А если сорок, а если тридцать, а если двадцать...»

Авраам спрашивал, склоняясь всё ниже, а Бог отвечал ему, и из этого разговора на все времена людям стоит уяснить несколько великих вещей. Во-первых, Богу небезразлично происходящее на земле, и Он готов вмешаться. Во-вторых, кто-то молится о мире, хотя миру до времени это и не интересно. Потом, когда чаша наполнится, а число праведников достигнет минимального предела, беды посыплются на всех подряд.

А до этого часа праведники не носят отличительных внешних знаков. Их никто не знает в этом качестве, и сами они вряд ли уверены в своем избранничестве. Но когда мера общих беззаконий переполнится и миловать уже будет поздно, а карать необходимо, праведник будет спасён, «как бы из огня». И праведность его окажется не абсолютной. В безопасной обстановке, как в случае с Лотом, она окажется относительной, даже сомнительной, хотя внутри Содома Лот был выше всех (в нравственном отношении) на голову.

Если в городе нет праведников, то город долго не простоит. Если там один праведник, Бог найдёт способ вывести этого одного, а с остальными поступить, как положено. Всё это — не что иное, как нравственное обоснование продолжающегося бытия мира. Что-то мы знаем о мире и о законах его развития. Но это «что-то» по сути — ничто.

Мир являет нам накрашенное лицо постаревшей красавицы, уверенной в своей неотразимости. Но поистине он открыт Богу с той изнанки, с той внутренней и нравственной стороны, с которой только Ему видно, долго ли ещё продолжаться привычному ходу событий, или секира уже положена при корне дерева. Возникает вопрос о последних праведниках. Сколько их? Где они? Чьими молитвами всё ещё стоит мир?

Среди «авраамических религий» эта тема — общая. У евреев и мусульман со времён авраамовых первенцев, то есть, еврейских и арабских праотцев, хранится эта мысль о наличии в мире небольшого числа людей, чья праведность оправдывает продолжение его бытия. Эта мысль повторяется у Исайи в словах о священном остатке. Очень близка она и христианам, Новому Израилю, который тоже понимает, что есть разница между горстью золота и телегой навоза, и что молитвы одного человека, соответственно, могут выслушиваться Богом внимательнее, чем голоса тысяч других людей. Эта тема весьма разработана, и внимательный исследователь найдёт немало интересного и в деталях, и в целом.

Заметим ещё и то, что в мирской жизни один богач привычно пользуется благами, избыточными даже для многих сотен людей. Его чернильная ручка или запонки, портсигар или булавка для галстука могут стоить денег, сумма которых для многих покажется фантастической. Словно на вершину пирамиды залазит богатый человек, где в гордом одиночестве он видит одни макушки и плечи обслуживающего персонала. А в случае со святыми всё наоборот. Пирамида переворачивается, и святой человек оказывается лежащим под всей тяжестью сооружения. На него давят все, сидящие сверху. Там, ни о чём не подозревая, усаживаются беспечные «обычные люди», чьё комфортное сидение оплачено невидимой для них мукой носильщика.

Богатые традиционно не задумываются о бедных. Но и грешники, независимо от зажиточности, традиционно не думают о святых и праведных, хотя их молитвами продолжают жить в мире. Пара деревень может год работать на барина, который съест с гостями эти труды всего за один бал или продует за один присест к карточному столу. Это не секрет.

Но несколько деревень могут жить молитвами одного праведника, которого все держат за дурачка. Целый «любимый город может спать спокойно», пока в нём раздаются чьи-то молитвы (скорее всего — самого незаметного человека). Вот эта-то обратная зависимость многих от немногих скрыта от повседневного мышления.

Так кем же мир стоит, и чем люди живы? Без какого праведника «несть граду стояния?» Этот вопрос твердила долгими годами нравственно-озабоченная русская литература: Гоголь, Лесков, Толстой и, вестимо, Достоевский.

Привычнее всего в поисках ответа обратить свой взор на священников и монахов. И это правильно. Для того они и живут на свете. Но горе, если они сами скажут: «Это мы и есть, иных не ищите». Такая обращённость взора на себя есть симптом уже совершившейся внутренней катастрофы. Нет, это мирянину свойственно искать света в иноках и священниках. Сам священник должен знать, что в иной многоэтажке на двенадцатом этаже, уложив детей спать, некая мать молится горячее, проще и чище, чем иной из иноков в своей келье или иной батюшка у Престола. Есть страдальцы, хранящие веру и не ропщущие. Их молитвы, должно быть, сильны. «Воззовут, и услышит их Господь». Есть люди, честные в исполнении долга — воинского, врачебного, сыновнего. Может, они и молятся не часто, но если попросят, то не получат отказа. Искать этих людей специально не надо. Подлинный праведник не имеет понятия о своей праведности, и смирение себя смирением не назовёт. Но нужно мыслить в эту сторону. Ведь у нас действительно есть множество людей, которых слышит Господь, одних — за простоту, других — за жертвенную самоотдачу, третьих — за переносимые или перенесённые страдания.

Лесков искал праведников и между чудаками, и между священниками. Достоевский нашёл их в Оптиной. Толстой тоже нашёл, но сделал вид, что не нашёл и продолжил искать. Гоголь сгорел в поисках образа идеала. Хотя в Оптиной был. Но все они искали и находили эту неброскую праведность ещё и в толще народа. Об этой обретённой красоте есть страницы и главы у Бунина, у Тургенева в «Записках охотника». «Матрёнин двор» Солженицына тоже об этом. Русский народ — правдолюб. Он правды хочет. Причём, не для себя одного, а для всех. Это желание за столетия поселилось и вызрело в нём не от декларации прав человека и гражданина, а от Духа Святого через Таинство Крещения и великопостные молитвы. И это явный признак принадлежности нас к семени Авраамову, в котором мы по обетованию — наследники.

Велико чудо того, что смирение себя смиренным не сознаёт. И мы праведников не замечаем, не ищем. А как начнём искать, то, чего доброго, Зосиму с Ферапонтом перепутаем (см. «Братья Карамазовы»). Зато лукавый враг праведников знает. Он не то чтобы видит, но чует их, как Баба Яга — русский дух. И не вступает с ними в явную борьбу, но оплетает их разными сетями — мелкими, а потом крупными, — чтобы повалить и задушить. Эта тайная борьба не прекращается за кулисами мировой театральной сцены, на которой пляшут политика, экономика и массовое искусство.

И Авраам, предстоя Богу, понижает счёт: «Сорок? Тридцать? Двадцать? Пятнадцать?»

pravoslavie.ru