Ольга Седакова: Русская культура с точки зрения европейца (Ольга Богданова)

19 ноября в Московском государственном университете состоялся авторский семинар поэта, прозаика, кандидата филологических наук, доктора богословия honoris causa Ольги Седаковой «Русская литература в мировом контексте». Говорили о том, как представляют Россию и русскую культуру русские и иностранцы. И почему получается, что современный европеец понимает Толстого и Достоевского лучше, чем россияне.

«Если спросить современного россиянина о том, каковы достоинства, достижения России, он назовет военные доблести, победы. Может быть, самую большую в мире территорию. Если спросить о том же европейца, он скажет прежде всего о том, что Россия — это страна Толстого, Достоевского, Чехова и других представителей творческой, мыслительной и научной культуры», — начала семинар Ольга Седакова.

Разница в восприятии — существенная. И, пожалуй, то, как смотрят на нас «они», — это намного более правильно, чем наш собственный взгляд на себя. Конечно, такие обобщения — весьма условны, но в целом о каких-то тенденциях говорить все-таки можно.

«У каждой страны есть два образа-то, как она сама себя представляет и то, что несет миру, за что он может быть ей благодарен», — говорит Ольга Седакова.

Наверное, второе — это немного более точно, потому что если обращаться к фактам, ошибиться намного сложнее, чем если говорить о собственных о себе представлениях. Но если говорить о России, то первое никак нельзя упускать, потому что, уверена Ольга Седакова, взгляд на себя — это очень важная составляющая русской культуры, одна из определяющих ее черт.

«Взгляд на самое себя является более первичным и основополагающим, чем взгляд на окружающий мир». Так о русской культуре писал, например, Юрий Лотман. Это достаточно странная позиция и из-за нее русскую культуру можно «обвинить» в нарциссизме, но это будет не совсем правильно.

«Это отношение создано русской историей», — говорит Ольга Седакова и приводит многочисленные примеры, подтверждающие этот тезис.

«И с любопытством иностранки я слушала язык родной», — слова Анны Ахматовой. Это не просто красивая фраза: такое отношение и вслушивание в русский язык очень характерно для русской литературы и очень естественно. Вспомним, что для представителя высшего света русский язык не был родным. Александр Пушкин сначала научился говорить на французском и только после этого освоил русский язык. Любопытная подробность: в дневниках и письмах, желая уточнить значение русского слова, в скобках он писал более понятный и близкий для себя французский перевод. Русский язык для него и правда был иностранным. И русская культура воспринималась скорее снаружи, чем изнутри. И не только для него. Поэтому мыслители и литераторы вглядывались в русскую культуру как бы со стороны. Для них она была загадкой, тайной, сфинксом. Она, скорее, не действовала, а спала, была такой спящей красавицей, от пробуждения которой было непонятно чего ожидать. «Поэтому и отношение было такое: лучше не будить», — с улыбкой и под понимающий смех в лекционной комнате говорит Ольга Седакова.

Еще один аспект — противостояние «мы» и «Запад» или осмысление себя в сопоставлении с Западом. Вопросы этого круга очень традиционны для русской культуры, в том числе, и в контексте спора западников и славянофилов.

Те споры, которые происходят сегодня, точнее, те, кто сегодня называет себя славянофилами или западниками, не имеют ничего общего с людьми, которые начали этот спор, например, с Хомяковым, Герценом.

«Тогда это был спор в хорошем обществе», — говорит Седакова. — «Мы потеряли хорошее общество, то есть общество, в котором существует правильное поведение, отношения между людьми и где происходит гуманитарная работа. А у нас все переходит в крики, скандал, лозунги, неспособность выслушать другого».

«Мания сопоставления» России с Западом у нас началась в эпоху Петра Первого. Но и раньше, например, в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона возникла главная линия этого сопоставления: противопоставление рационального — чувственному, разума — сердцу, Закона — Благодати. Запад впоследствии мыслился как область рационального, в контексте рассуждений о Православии и католичестве католичество (как религия западная) мыслилось как юридическое, холодное. Россия, соответственно, представлялась его антиподом. В частности, пространством, в котором нет законов и норм. «И это характерное недоверие к закону и нормам сохранилось вплоть до наших дней».

Возникли два противоположных друг другу образа России: Святая Русь, страна, которая имеет особую миссию и народ которой по-особенному глубоко воспринял евангельские истины, и одновременно — Россия дикая, беззаконная, страна русского бунта, который, как писал Пушкин, «бессмыслен и беспощаден». Любопытно, что оба образа любимы, и второй у русских художников и мыслителей вызывает скорее любовь, чем отторжение.

Следующий момент — проблемы. Может быть, от этого изначального импульса отойти от норм здешней жизни и обратиться к жизни иной, к духовной реальности, берет начало одна из характернейших черт нашей литературы — размышления непременно не о бытовых, а об онтологически значимых проблемах.

В XIX веке европейские писатели пишут о бытовом, социальном (вспомним романы Бальзака), русские — о душе, смерти, грехе, спасении, «едином на потребу» (вспомним романы Толстого и Достоевского).

«И эта своеобразная свобода от некоторых формальных ограничений составляет особую притягательность русской литературы и русского искусства для Европы», — говорит Седакова.

И еще одна особенность — восприятие русской истории и ход русской истории. «Ни одна страна и ни один народ в мире не рвали со своим прошлым так, как это было в России», — заявляет Ольга Седакова.

Основной момент: вместо того, чтобы стремиться сохранять связь с прошлым и вести какую-то непрерывную линию истории, возникало желание создать нового человека. Русская культура распадается на три больших отрезка: средние века, послепетровская эпоха и Россия после 1917 года. И в начале каждого этапа возникал пафос создания нового человека. «Мы стали вдруг народ уже новый», — так писал один из придворных Петра Первого. Та же идея культивировалась и после 1917 года. «Прошлое старались если не забыть, то переработать», — напоминает Седакова.

Интересно, что после каждого такого революционного переворота будущее мыслилось как что-то светлое, а вот прошлое — как время тьмы, невежества.

После 1917 года во многом русская культура оказалась в изоляции от европейской. В Европе Россию знали по произведениям русской классики. И, вчитываясь в тексты, в которых говорилось о душе, спасении, ждали, что и новая русская литература принесет что-то новое, свежее, иными словами, что придет свет с Востока. В России же, точнее, в Советском Союзе, с такой же надеждой смотрели на Европу, вероятно, ожидая, что в более свободных странах и литература и культура должны быть свободнее, богаче, насыщеннее. Когда железный занавес пал, встреча двух культур принесла разочарование: обе были едва ли не одинаково исчерпаны, скучны и очень похожи в этом друг на друга. Возникла идея о том, что русская литература кончилась.

На Западе произведения русской классической литературы пользуются едва ли не большей популярностью, чем в России. Они переведены, продаются в книжных магазинах и, например, томик русских стихов может занимать на полке более почетное место, чем томик стихов какого-то национального поэта.

Европейцы вчитываются в нашу классику (Ольга Седакова приводит рассказы о венском портье, каких-то встречах в Ирландии, Англии и других европейских странах) и говорят о том, что если бы русские читали свою литературу, то многое было бы по-другому.

«Русские писатели стали моральными учителями на Западе. В то время как они могли бы быть ими у нас», — замечает Седакова.

Современных писателей также переводят и покупают. Улицкая, Пелевин, Сорокин на Западе известны и читаемы. В Италии проводили выставку, посвященную юбилею «Доктора Живаго». По текстам Булгакова в Англии ставили спектакли и делали фильмы, «Москва — Петушки» стали очень популярны в Германии, хотя и вышли с комментариями, объем которых превышал объем самого текста. Вот и думай, что нужно для того, чтобы текст был понятым, и так ли обязательна принадлежность к той стране, к которой принадлежит автор.

Ольга Седакова рассказывает историю о женщине из Финляндии. В одном из разговоров о Достоевском подняли вопрос о том, кто лучше понимает его книги — русская приятельница, выросшая в Советском Союзе и не знакомая с текстом Евангелия, или финка, которая Евангелие читала. Оказалось, что лучше и глубже его понимает финка, потому что евангельские темы и вопросы ей известны. Выходит, что внутренне она ближе к Достоевскому.

Это очень странная ситуация, когда наша литература оказывается ближе и понятнее «им», хотя, если смотреть в контексте истории, эта ситуация очень логична.

Ольга Седакова говорит о том, что ей бы хотелось, чтобы русская культура не мыслила себя в изоляции от других, чтобы русский народ почувствовал себя не в одиночестве, но народом среди народов.

Конечно, так было бы лучше.

И после лекции грустно и даже немного обидно, что мы так небрежны и невнимательны по отношению к себе, своей литературе, своему прошлому. Все-таки она — наша, и как-то намного правильнее и логичнее было бы в первую очередь нам обращаться к ней и строить жизнь, используя то, что написали наши классики и о чем думали наши мыслители.

www.taday.ru