Парламентское большинство все-таки пропихнуло амнистию и мой сосед из дома напротив Шалва вышел на свободу. Его мать накрыла хороший стол по этому поводу. Шалва назвал кучу народа ( в том числе и меня) отмечать.
Бывший узник встречал гостей в сиянии новых шмоток. Темо, по кличке «Какаду», хлопнул его по рельефному плечу.
— Пиджак не жмет? — И не дождавшись ответа, перешел на свою любимую тему. — Ты прямо как в том анекдоте.
От мегаполиса границ
Каких то километров восемь,
Вдали неоновых зарниц,
В краю кедровок и синиц,
Есть дача тихая. И осень.
Люблю сюда я приходить.
Один, свободными часами;
В саду унылом побродить
И в даль седую проводить
Остатки лета с журавлями.
Средь вороти́л, что ду́шат ду́ши в ростовщи́ческой петле́,
Средь торгаше́й, что держат мир на потребительской игле,
Среди чину́ш, наевших зад при государственном руле, -
- Дару́й нам, Боже, сладость трудового хлеба!
Дару́й нам разум не увязнуть в золотисто-звёздном зле!
Дару́й нам искру, чтоб смогли свою свечу зажечь во мгле!!
Терпенья дай, чтоб на циничной и озлобленной Земле
Сияньем веры утвердить Законы Неба!!!
(1899–1980)
Из восьмидесяти одного года своей жизни Надежда Мандельштам девятнадцать лет была женой величайшего русского поэта нашего времени, Осипа Мандельштама, и сорок два года — его вдовой. Остальное пришлось на детство и юность. В интеллигентных кругах, особенно в литературных, быть вдовой великого человека — это почти профессия в России, где в тридцатые и сороковые годы государство производило писательских вдов в таких количествах, что к середине шестидесятых из них можно было создать профсоюз.
«Надя самая счастливая из вдов», — говоря это, Анна Ахматова имела в виду то всеобщее признание, которое пришло к Мандельштаму в эту пору. Самое замечание относилось естественно в первую очередь к судьбе самого поэта, собрата по перу, но при всей его справедливости оно свидетельствует о взгляде извне. К тому времени, когда вышеупомянутое признание стало нарастать, Н. Я. Мандельштам была уже на седьмом десятке, весьма шаткого здоровья и почти без средств. К тому же признание это, даже будучи всеобщим, все же не распространялось на «одну шестую земного шара», на самое Россию.
С самого раннего детства, возможно лет с пяти-шести, я знал, что, когда вырасту, обязательно стану писателем. Лет с семнадцати и до двадцати четырех я пытался отказаться от этой мысли, хотя всегда сознавал, что изменяю своему подлинному призванию и что рано или поздно мне придется сесть и начать писать книги.
В семье я был средним из трех детей, но между нами было по пять лет разницы, а кроме того, до восьмилетнего возраста я почти не видел своего отца. В силу этих и некоторых других причин я рос довольно одиноким ребенком и быстро приобрел некоторое неприятное манерничанье, которое все школьные годы отталкивало от меня товарищей. Одиночество выработало свойственную таким детям привычку сочинять разные истории и разговаривать с воображаемыми собеседниками. И думаю, с самого начала мои литературные притязания были замешены на ощущении изолированности и недооцененности.
Литературный ремесленник, тот, кто до конца дней намерен заниматься поставкой халтуры, пусть не читает этой статьи: он только напрасно потратит время и испортит себе настроение. Она не содержит советов о том, как пристроить рукопись, как обработать материал, не содержит она и анализа капризов редакторского карандаша и замечаний об извечном коварстве наречий и прилагательных. Неисправимые «борзописцы», она написана не для вас! Статья предназначается тому писателю (пусть даже он пока поставляет посредственную продукцию), у которого есть идеалы, писателю, который стремится к настоящему искусству и мечтает о времени, когда ему не надо будет больше обивать пороги сельскохозяйственных газет или «семейных» журналов.
Как же вам, дорогой сэр, мадам, мисс, добиться известности в избранной вами области? Гениальностью? Но ведь вы не гений. Будь вы гением, вы не стали бы читать этих строк. Гений отбрасывает в сторону все оковы и предрассудки, его не обуздать, не удержать в подчинении. Гений, rara avis, не порхает, как мы с вами, в каждой роще. Но, в таком случае, вы талантливы? Да, конечно, в потенции. Бицепсы Геркулеса, когда он лежал в пеленках, были жалкими шнурочками. То же самое и у вас: ваш талант не развит. Если бы он получил соответствующую пищу и был должным образом выпестован, вы бы не стали терять время на чтение этой статьи. И если в самом деле вы убеждены, что талант ваш достиг совершеннолетия, тогда остановитесь, не читайте дальше! Если же вы считаете, что он не достиг этой ступени, тогда, каким, по вашему мнению, путем он сумеет ее достичь?
Посвети мне, Луна золотая,
Неземною своей красотой,
Побродить по тебе я мечтаю
Неизведанной, пыльной тропой.
Я мечтаю у кратеров лунных
Разукрасить небес черноту,
И собратьев весёлых и умных
Отыскать, заглянув в пустоту.
Я мечтаю кузнечиком прыгать,
Не беря притяженье в расчёт,
И на почве зернистой и рыхлой
Посадить деревцо – пусть растёт…
Посвети мне, Луна золотая,
Я иду по любимой Земле,
И мечтаю себе, эх, мечтаю,
И мечты прорастают во мгле.
Вдох без любви, как без свежего воздуха
Загаженной атмосферы чернобыльских ям.
Готов, презирая ментальные роздыхи
Сердце своё разорвать пополам.
Одну половину я дам человечеству .
Найдётся романтик — себе возьмёт.
Другую закрою в шкатулке греческой
И в море брошу. Пускай плывёт.
А если утонет — не жалко. Выдержим
Первой половиной — банзай-напряг.
Роман блудократов с болотной жижею
Атмосфере чистой — свирепый враг.
Встрепенулась птаха, всколыхнулась
Винограда сочного лоза.
Небо на прощанье улыбнулось
И на землю капнула слеза.
В сердце, словно птаха, то и дело
Вызвал меня на днях новый клиент, назвался Отаром. В назначенное время я сидел у его компа и выяснял причину зависаний. По ходу, конечно, косил по сторонам, пытаясь определить, куда попал на сей раз.
Комнатка 2×5 метров. Минимум мебели 60-х годов. Прямо над моей головой висела полка с книгами. Пригляделся, все как на подбор духовного содержания. Причем на корешках славянский шрифт. Над полкой вполне логично прикреплена небольшая икона. А на противоположной стороне бумажный плакатик — антитабачная реклама. В круге перечеркнутая сигарета и надпись для особо тупых «No smoking». Видно, этот Отари не шутит. Симбиоз салона боинга и кельи меня заинтересовал. И стал я между делом задавать всякие вопросы вокруг да около, как, мол, ты дошел до такой жизни.
Дождик в густом лесу чувствуется не сразу. Капельки дождя сначала попадают на верхушки высоких елей, которые первыми ловят искрящиеся шарики своими иголочками. Потом, играя на свету, они скатываются на верхушки других деревьев. Капелька по капельке, прыгая с веточки на веточку, опускаются они на самые нижние листики деревьев. Потом перекатываются на веточки кустов, падают на травинки или... на носик какого-то зверька. Вот и этот дождь застал весёлую компанию зверят на лесной опушке. Первая капелька упала на остренький носик лисички Рыжули:
— Ой! Сейчас дождь пойдёт, — смахнув с носика дождевую капельку, подумала лисичка, — надо спрятаться, а то намокнет моя красивая шёрстка, будет неприглядной. Шерстинки слипнутся, и моя шубка не будет блестеть. И хвостик намокнет и станет тяжёлым и некрасивым, — так размышляла маленькая лисичка, выискивая глазками место, куда бы она могла спрятаться от дождя.
Эту горку Макар запомнил на всю жизнь, а было им тогда лет по десять, наверное. Не горка — гора! И почему всё же они пошли кататься? Знал ли Николай, что велосипед сломан — без тормозов? Ведь он специально взял его у деда для Макара, чтобы кататься вдвоём.
Когда тронулись с места, беды ничто не предвещало. Только на пути у них была гора: хорошо заасфальтированная к счастью. Как только начался спуск, велосипед сразу набрал слишком большую скорость. Макар пытался тормозить, но напрасно. Руль рвался из рук, метался во все стороны. Макар, вцепился в него мёртвой хваткой, как цепляются за жизнь, и следил только за тем, куда рулит, чтобы не слететь в кювет и не врезаться в машину. Спуск, казалось, длился целую вечность. Мимо пролетали автомобили, всё больше встречные. Тоже на скорости...
И только съехав с горы, Макар расслабился и сразу же упал, разодрав коленку (она долго потом заживала). Упал специально, как только угроза для жизни миновала. Хотелось прервать своё единство с ненадёжным механизмом.
Вот что значит художественный вкус, думал я, любуясь лепным потолком. Комп медленно перезагружался, а я от нечего делать пялился на окружавшее меня великолепие. Такого классного евроремонта давно не встречал.
У меня за спиной шла обыкновенная бытовая возня. Хозяйка Нуца чем-то гремела на кухне, отдавая последние руководящие указания отцу семейства — толстячку Нугзару. Последний, чем-то сильно смахивающий на Илью Чавчавадзе ( особенно роднила с писателем бородка клинышком), довольно шустро складывал какие-то банки в необъятный пакет. Попутно шел следующий текст из кухни.
С самых древних дней истории Русской Православной Церкви праздник Успения Божией Матери сделался всенародным праздником нашей Церкви. И сейчас, как в самой России, на далеких ее просторах, так и во всем русском рассеянии, собравшем вокруг себя несметное количество верующих людей из разных стран, празднуется этот день как один из самых светлых, самых радостных событий истории человечества.
И на самом деле: Пречистая Дева Богородица была не только местом вселения Божия, — Она стала Храмом Божества. Бог не вселился в Божию Матерь односторонним как бы решением Своего всемогущества: как говорит святой Григорий Палама, без смиренного согласия, рожденного любовью и верой, со стороны Божией Матери, не могло бы совершиться Воплощение... И один из западных писателей говорит, что когда настала полнота времен, Дева Израильская сумела произнести имя Божие (а вы знаете, что Имя в Древнем Израиле как бы совпадало, вмещало в себе самую тайну Божества), так сумела произнести Имя Божие, всем умом, всем сердцем, всей крепостью Своей, всем телом Своим, что Слово Божие стало плотью.
Грань Вдохновенья... Где и в чем она?
Это чувственный вихрь загадочной непостижимости?
Может, тогда возникает, когда мысли о земном и малом отступают?
Или, когда кажется, что дар неведомых тебе высот, как брат?
И именно на этой грани ты можешь им жадно насладиться?
Но как возможно это? С Богом? В порывах Духа неземного?
Его взрастить в себе вначале надо! Что ж, породниться с ним, - удел не многих.
О противостоянии империй, имперском сознании, о том, почему Европа и Америка до сих пытаются что-то с нами сделать беседа с Президентом Фонда исторической перспективы, доктором исторических наук Натальей Алексеевной Нарочницкой.
— Наталья Алексеевна! Одно время у нас было принято думать, что мир не любит нас за советское прошлое. При том, что никто, нигде, никогда и в прошедшие десятилетия не называл нас «советскими», называли именно русскими. «Русские идут!». То есть, причина неприязни оказывалась — национальной. Но ведь Россия никогда не была страной-захватчиком, страной— агрессором. Всегда это была огромная спокойная материковая империя, в отличие от действительно агрессивной островной и колониальной Англии, которая, живя на своих крошечных островах, захватила полмира и, как гордо определил намерения своей Империи Киплинг: «Канат мы накинем (взять!) Вокруг всей планеты (с петлей, чтоб мир захлестнуть), Вокруг всей планеты (с узлами, чтоб мир затянуть)!» Читая Киплинга, вдруг обнаруживаешь, что одним из главных врагов Британии всегда была Россия, да и не одной Британии: «Японцы, британцы издалека вцепились Медведю в бока, Много их, но наглей других — воровская янки рука». То есть уже тогда, в конце ХIХ века, энергетику и намерения Англии пощипать Русского Медведя, перенимали Американские Штаты.
Успенская вода – медовый запах,
Струится в сердце тихо благодать,
Разлился ладан в пожелтевших травах,
Смиренно смотрит Преблагая Мать.
Встречает Божья Матерь Сына Бога,
Окончен путь земной и в этот час
Душа взошла к Небесному Порогу
С молитвой неусыпною о нас.
На этом леп-топе точно кто-то рок-н-рол танцевал, думал я, разглядывая изувеченную технику. Нечто, более культурное, я высказал вслух представительному дедуле, который еще при входе представился как Александр.
Тот только крякнул в ответ. Вот тоже кадр — один дома, а при полном параде — в костюме, но без галстука. На пресс-конференцию, что ли собрался. Сразу видно, профессорская косточка, или из числа «доцентов с кандидатами». По тому, как он, неторопясь стал доставать свои курительные принадлежности, было ясно, что очередного монолога мне не избежать.
— Это я его разбил, — ошарашил он меня.
О. М. не верил в тысячелетнее царство нового и к революции пришел не с пустыми руками. Груз у него был тяжелый. Это, с одной стороны, христианско-иудейская, как сказали его неведомые друзья, культура, а с другой — революция с большой буквы, вера в ее спасительную и обновляющую силу, социальная справедливость, четвертое сословие и Герцен. При мне О. М. Герцена уже не читал, но, несомненно, это одно из формообразующих влияний его жизни. Следы активного чтения Герцена разбросаны повсюду — и в «Шуме времени», и в страхе перед птичьим языком, и в львенке, который поднимает огненную лапу и жалуется равнодушной толпе на занозу — эта заноза станет щучьей косточкой, застрявшей в «ундервуде», — и в переводах Барбье, и в понимании роли искусства.
«Поэзия — это власть», — сказал он в Воронеже Анне Андреевне, и она склонила длинную шею. Ссыльные, больные, нищие, затравленные, они не желали отказываться от своей власти... О. М. держал себя как власть имущий, и это только подстрекало тех, кто его уничтожал. Ведь они-то понимали, что власть — это пушки, карательные учреждения, возможность по талонам распределять все, включая славу, и заказывать художникам свои портреты. Но О. М. упорно твердил свое — раз за поэзию убивают, значит, ей воздают должный почет и уважение, значит, ее боятся, значит, она — власть...
Ты можешь просто смотреть на звёзды,
Мечтать о счастье своём вполне.
Мир катится в бездну и думать поздно
О том, что было бы если не...
Ты можешь просто листать газеты,
Там сводки с фронта - простой подсчёт.
Горит давно, догорает планета
В умах и душах - один расчет.
Ты можешь просто пить утром кофе,
В кофейной гуще варить свой сон.
А в это время какой-то профи
Стреляет в сердце твоих икон.
Ты можешь долго смотреть на звёзды -
Там сУдьбы мира не увидать,
Смотри, всё может быть слишком поздно,
И просто
поздно собою стать.
