И это я,
что вас учил добру
и отдавал последнюю рубаху,
берёзу — топором,
да по бедру,
да так, что, белая, упала ахнув.
Потом её по травам поволок,
не слыша,
как оставшийся без мамы
скулил и звал
берёзовый щенок
и вздрагивал
зелёными ушами...
Где землица пропитана кровушкой алою,
В церковь белую, тихую церковь под вязами,
Мы пришли, приведённые, смирные малые,
Заплетённые косы, платочки подвязаны.
Что дивились сперва с непривычного новому,
Что друг в дружку рукой недоверчиво тыкали —
Мы и так возвышались на целую голову
Над родившими нас в беспросвет горемыками.
— Как небо близко... помнишь, как в ночи
Каток, звезда... и музыка играла...
— Тебе нельзя! пожалуйста, молчи!
Давай тебе поправлю одеяло...
— А на ресницах, помнишь, луч звезды
Такой волшебный, тихий и не резкий...
— Как лоб горяч! Подать тебе воды?
Давай, родной, задерну занавески!
— Не надо. Вон она... пускай она горит,
Как без ее огня волхвы... дойдут до цели...
— Они уже дошли.
— А Мальчик?
— Мальчик спит.
Как все равны в младенческих началах,
когда спеленаты мы туго в одеялах…
И вот взрослеем, ищем суть добра и зла,
и начинаются несходные дела:
христопоклонство или геростратство,
трибуновральство, счетоводство, казнокрадство,
намного реже — диогенство, донкихотство…
Но глядь — опять всё больше, больше сходства
меж гением, подонком и рабом:
все из существ
вновь стали веществом.
Сердце выпрыгивает из груди...
Или сжимается в жаркий комок...
Ты исцели наш мир, защити!
Не оставляй, милосердный Бог!
В яслях души моей
тихой звездой Ты возродись,
негасимой надеждой!
Непостижимо прекрасный и нежный,
мой Вседержитель, сладчайший Христос!
Вот и покрылась снегом земля...
Вот и душа свежим ветром омылась...
Чудо-снежинки шепчут стихи,
не прекращается Божия милость...
Мир облачён белоснежной одеждой...
В тонком узоре, в мелькании снежном
по предсказаниям чудо вершится...
Как человек - нам Спаситель родится!
пыль
в луче света
мечтает о жизни
пыль
под ногами солдата
от горя плачет
пыль на книге
не менее
многозначна
на обочине жизни
пылью лежит
человек
его превращает
в пыль
торгашеский век
нет у пыли
отчизны
только бизнес
Две горные гряды перерезают Кипр. Северная — щит от бризов и штормовых ветров. Та, что в центре, со снежной горой — скиния многих угодников Божиих. Меж ними лежит равнина, чаша, полная тишины. Уютно жить на этой радушной земле, ярко-зелёной весной, пятнисто-пегой летом. Воздух мягкой волной струится над полями, тучными, обильно родящими хлеб.
1
Понимал ли он, уезжая летом 1904 года за границу, что ждет его? Судя по всему, да. «Прощайте. Еду умирать», — скажет он перед отъездом писателю Н. Д. Телешову. Понимал и принимал — принимал просто и строго, без философских уловок, к которым прибегали испокон веков умы даже самые блестящие. Разве нет? Чем, как не ужасом неминуемого исчезновения (исчезновения не каких-то других людей, а тебя, тебя лично), порождена философия стоиков? И она многим помогла, эта философия, — вспомним, как легко, свободно и красиво принял смерть Сенека! По свидетельству Тацита, «даже в последние мгновенья его не покинуло красноречие, он вызвал писцов и продиктовал многое, что было издано». Но тут, повторяю, именно философия помогла, словесные и логические построения, Чехов же этим оружием не воспользовался ни разу.
Как же в таком случае сумел он сохранить спокойствие при виде бездны, которая рано или поздно поглощает всех? Всех без исключения… Что сумел противопоставить страху смерти?
Понятно, что ответ на этот вопрос — по-видимому, главный, один из главных — надо искать прежде всего в произведениях Чехова. И что же находим? А то, что для Чехова он вроде бы и не столь уж главный. Его герои не бьются над загадкой небытия, она для них как бы и не загадка вовсе, и даже когда кто-то из них подходит к краю пропасти, ее дыхание не леденит ему сердце. «Вы, — говорит инженер Ананьев в «Огнях», — презираете жизнь за то, что ее смысл и цель скрыты именно от вас, и боитесь вы только своей собственной смерти, настоящий же мыслитель страдает, что истина скрыта от всех, и боится за всех людей».
Стихает человеческая страсть,
Безумства умолкает всяк глагол
И с неба сходит неземная власть
Преобразить внизу лежащий дол.
И внемлет небо радостным волхвам,
Звездою шествующим издалёка,
Скрипит снег, вторя ангельским хвалам
Созвучьем странным высоко — высоко.
Смирилось в яслях бессловесных Слово,
А в Вифлееме слышен детский плач.
Сын Божий принял плоть безмолвно,
А не щадит плоть дьявол и палач.
С пелен Тебе готовит истощание
Соединение от двух естеств:
Бессмертие и наше умирание,
Болезнь и тля земных существ.
Зимы у нас на Вычегде долгие. И темны.
Можно привыкнуть к снегу. Видеть десятые сны.
Можно ловить налимов. Хоть я не ловлю — мороз.
Можно листать брошюру «Шейный остеохондроз».
Можно вернуться в прошлое — в мыслях. Пить в тишине.
С Бродским вчера подрался зачем-то в десятом сне.
Сдался мне этот Иосиф?! Классик средней руки!
Разве за это дерутся? Разбивают очки?
Вижу Нью-Йорк и воздух я нервно глотаю ртом,
И у меня нет визы, только Пушкина том.
Это случилось год или два тому назад, когда в Михайловском медицинском институте был устроен капитальный ремонт. С учетом того, что подобный ремонт не проводился со времени основания института, то есть с конца тридцатых годов, его по праву можно было считать не менее выдающимся событием из жизни этого ВУЗ-а, чем смена очередного ректора. Ведь ректоры, как короли, приходят и уходят, а стены стоят себе и стоят…впрочем, что о том говорить!
Любопытно было наблюдать, как в ходе ремонта старое здание преображалось на глазах. Но гораздо любопытнее оказывались находки и открытия, которые делали рабочие, выполнявшие этот ремонт. То за слоями штукатурки, обсыпавшейся под ударами перфоратора, как заветная дверца за холстом в каморке папы Карло, обнаруживался замурованный вход в позабытую-позаброшенную лаборантскую, заваленную заплесневелыми пособиями и протухшими лекарствами. То какой-нибудь злополучный рабочий получал травму электротоком, неладно наткнувшись на не значившиеся в плане кабели, проложенные неизвестно кем и неведомо для чего. Однако самая невероятная находка едва не стоила жизни одному из рабочих. По его словам, увидев это, он чуть со страху не умер.
События, развернувшиеся в новогоднюю ночь на Кёльнском вокзале (а также, хотя и в меньших масштабах, в Гамбурге, Штутгарте, Франкфурте etc., сейчас бытует версия, что и закрытие вокзалов München-Hbf. и München-Pasing было вызвано угрозой не террористического акта, а народных гуляний навроде кёльнского), вызывают ассоциацию с диалогом из старинного — скоро уж пятьдесят лет — советского фильма «Адъютант его превосходительства».
Начальник контрразведки полковник Щукин докладывает командующему генералу Ковалевскому, что в Киеве, взятом частями ВСЮР, наблюдаются грабежи и погромы. Генерал не склонен придавать этому большого значения: «Три дня на откуп — это закон войны». Полковник настойчив: «Не всякой войны, ваше превосходительство. К тому же это продолжается не три дня, это еще продолжается». Генерал отвечает: «Расстреливать», на что полковник отвечает: «Тогда придется расстрелять всю армию». Рецепт борьбы с погромами так и остается непроясненным.
Между событиями незабываемого 1919-го и тоже незабываемой Сильвестровой ночи 2016 г. есть определенное сходство. Беженцам от арабской весны как будто объявили по команде: «Ребята, в Кёльне есть вино и бабы, возьмете — на три дня город ваш». С давних времен именно так обходились со взятыми городами.
Но есть, конечно, и различие. В былые времена гулянию победителей во взятом городе с необходимостью предшествовало его взятие, бывшее вещью далеко не простой. Осажденные находились под защитой городских укреплений и отчаянно сопротивлялись. Если осада увенчивалась успехом, разгоряченные осаждающие, еще будучи в пылу боя, чинили насилие над жителями взятого города. Это им не в оправдание, но хотя бы в частичное объяснение. В современной Германии получилось иначе...
— Ваше Святейшество, благодарю Вас за это уже традиционное рождественское интервью. Но в этом году наша беседа отличается от всех предыдущих тем, что Россия ведет боевые действия. Как к этому относиться верующему человеку? Понятно, что мы говорим, прежде всего, о православных, но и о мусульманах тоже.
— Убийство человека — это грех. Каин убил Авеля, и, вступив на тропу совершения греха, человечество оказалось в ситуации, когда насильственный способ воздействия на личность, на группу людей, на страны довольно часто оказывается средством и способом разрешения конфликтов. Это, конечно, самый крайний и самый греховный способ. Но в Евангелии содержатся удивительные слова, суть которых заключается в том, что блажен тот, кто отдает свою жизнь за другого (см. Ин. 15:13). Что это означает? Это означает, что участие в неких действиях, которые могут повлечь за собой смерть, может быть оправдано. Евангелие четко описывает, в каких случаях это возможно, — когда вы за других отдаете свою жизнь. Собственно говоря, на этом и построена идея справедливой войны. Еще блаженный Августин пытался описать параметры такой войны в далеком V веке. Сейчас, может быть, несколько иные представления, но суть остается прежней: военные действия оправданы, когда они защищают человека, общество, государство.
Небесный почтальон встряхнул, не глядя, сумку,
И писем пронеслись над миром вороха…
Протягивая к нам невидимые руки
Спускаются они в ладони и меха.
Но кто же их прочтет? И кто на них ответит?
И долго ль им лежать, в надежде на ответ
В пустыне без песка, где бродит только ветер,
И кроме белизны, иного цвета нет.
Просил пророк Давид очистить паче снега
Ту душу, что дана от Господа взаймы…
А мы о чем кричим с заснеженного брега,
Застыв-заледенев в объятиях зимы?
О том, что в скверне мы? Что в суете прокисли?
Что в наглости своей все требуем чудес?
… Но вновь, и вновь, и вновь нечитанные письма
В безмолвной тишине спускаются с небес…
Выдернули рыбку из стихии,
Задыхаться бросили в песке —
Так до слез тоскую о России,
Разом о Рязани и Москве.
Вспомню ласку глаз… зеленых, карих…
Сесть бы, как тогда, плечом к плечу…
Пожую дивеевский сухарик, —
Тихо от уныния лечусь.
А душа сухая, словно травы,
Радости едва ли слышен пульс.
Помолчу… задумаюсь о Лавре…
К Сергию как будто прислонюсь.
(сказочка)
В муравейнике в лесу
Проживает Кроха.
Он не сделал ничего
Из того, что плохо.
Не солгал и не схитрил...
Он уважит маме,
Крохе радостно дружить
С добрыми Словами.
Лис был обычной мягкой игрушкой, которую сшила добрая старушка по имени Елизавета Карловна. Елизавета Карловна жила тем, что из кусочков ткани создавала милых куколок, забавных мишек и зайчиков, а также ангелочков и эльфов. Эти добрые игрушки Елизавета Карловна продавала на городском базаре, и, надо сказать, жители маленького городка любили покупать у нее недорогие, но такие милые игрушки для своих детей и внуков.
Лиса добрая старушка сшила не на продажу, а для себя. На этого умного Лиса пошли кусочки старого ситца в мелкий горошек: когда-то это было платьице самой Елизаветы Карловны, тогда просто маленькой рыжей девочки Лизы. Из любимого когда-то платьица получился дивный Лис. Елизавета Карловна сшила ему штанишки и пришила глазки из крошечных бусинок. И когда он взглянул на нее своими умными глазами, старушка мгновенно поняла, что ему просто необходим элегантный галстук-бабочка.
Не ночью,
Не в Палестине
Не в Вифлеемской пещере двадцать веков назад.
Сегодня.
В Москве.
В квартире под номером сто четыре
Родился Господь —
пробило
тогда ровно два часа.
На кухне часы пробили,
когда две хозяйки лепили
с капустою пироги.
Свекровь и невестка вместе,
не ссорясь, месили тесто,
и девочка пела песню
про ёлочку, лет пяти.
Рождество — любимый Улин праздник. Потому что на Рождество Уле дарят подарки. Много-много разных подарков. А подарки Ульяна обожает. Особенно подарки в больших красочных коробках, обернутые цветной фольгой и перевязанные атласной ленточкой. Что может быть приятнее проснуться в Рождество самой первой, побежать в гостиную, где стоит красавица ёлка, и начать срывать эти ленты, шуршать фольгой и наконец, открывать коробки да доставать из них говорящие куклы, фарфоровую посуду или новое платье! Ни-че-го!
Но сегодня среди пестрых коробочек, под ёлкой она с удивлением обнаружила простой сверток белой бумаги. Уля повертела его в руках. Никакой надписи на свертке не было. Она разорвала обертку. И обнаружила внутри скатанное в рулон лоскутное одеялко. Девочка скривила губы. И отбросила одеяло в сторону. Что за странный подарок!
Наверно, скатилась в чащобы травы,
Исчезла в провале.
Звезду потеряли из виду волхвы —
Звезду потеряли.
За нею прошли они ночи и дни —
Огромные дали.
Но в город вошли, всюду светят огни —
Звезду потеряли.
И рынок шумит и привычно поёт
О хлебе и стали.
Что в городе Ирода ищет народ?
Звезду потеряли…
