Утеши

Обидеть чистого человека, —
                                  как это просто.
Обидеть чистого человека
                                  разве возможно?
Ранить светлую душу, —
                                  как это больно!
На сердце не станет спокойно
от осознанья,
                           что вышло невольно.
Ты знаешь, где скрылся страдалец,
Уте́шитель, хрупкую душу уте́ши…

Не забывай, душа

Не забывай, душа,
зловещее безмолвное унынье,
когда без цели и без смысла
сиротливо
перелетала ты с уступа на уступ
гор тощих и уродливых, их пики

торчали вверх, где неба нет,
лишь серость…
Внизу тянулись голые долины,
где всё мертво,
и даже нет песка,

а только пыль и пепел.
Там безприютно,
                          сумрачно,
                                         тоскливо…
Зачем же гордости настырной
даёшь себя влачить туда?!

Гордость моя

Гордость моя, ты совсем сошла с ума?
Видя тебя, подумают, что и я такая.
Гордость моя, не своди меня с ума,
из-за тебя я и в горе погибаю.
Что унижения мне, ведь и Он страдал?
Страшно быть лишней, но гордости что за дело?
Если Господь своего раба взыскал,
выведет мимо гордостей всех умело.

Московские кошки

Вся Москва с ума сходит по кошкам,
И я с нею схожу понемножку.
Мне мерещатся в каждом окошке
Кошки, кошки, московские кошки.

Я иду. Кошка шмыг на дорожку.
Я ложусь. На спине моей кошка.
Друг на друга ночью громко кричат
Кот-отец, кот-дед, кот-сын и кот-брат.

Старое кладбище

Поздняя осень кружит листопадами,
Птиц собирая в последний полёт.
И тополя золотыми нарядами
Машут им вслед у церковных ворот.

Между деревьями кладбище старое
Всё заросло пожелтевшей травой.
То, что тревожило душу усталую,
Погребено под опавшей листвой.

Всё наносное и ненастоящее
Воском растаяло, как от огня.
Спите спокойно, до времени спящие,
Пусть колыбелью вам будет земля.

Чудеса и чудотворцы

Эта история началась в тот солнечный июльский день, когда в лавку антиквара Бориса Жохова, известного в Михайловске под прозвищем Жох, пыхтя и отдуваясь, ввалились трое мужиков в рабочей одежде, таща с собой массивный сундук, обитый ржавой жестью. Надо сказать, что эта троица из строительной бригады, занимавшейся ремонтом старых домов, время от времени по дешевке сбывала Жоху разные чердачные находки: то иконный киот, то медный подсвечник, то что-нибудь из кухонной утвари. Хотя бывали предметы и более любопытные: золотые или серебряные украшения, медали, монеты и ассигнации царских и советских времен: чего только не прячут люди от завистливого глаза, от вора-грабителя, от собственной родни, не ведая, что достанутся их заветные сокровища чужаку, который жнет, где не сеял, собирает, где не положил. Много подобных находок перебывало в лавке Жоха — вот и еще одна пожаловала. И этот сундук был явно чердачного хранения. Мало того, судя по потным и раскрасневшимся физиономиям рабочих, он был набит чем-то тяжелым. Вот только чем именно?

Гений и палач

Стояли: гений и палач
В тот миг — для гения последний…
Был смех судьи: уйдёт бесследно
Сей проходимец и лихач.

Не сломлен тягостной судьбой —
Чредой наветов и гонений —
Погиб, мечом сражённый, гений, 
И…
      в мир повеяло зимой.

Столь часто гениев не ждут
(Как целомудрия урока
Не ждут наперсники порока) —
Спешат созвать бесчестный суд!

О безмолвии

Известно, большие стихии всегда безмолвны. Горная река мелководна, но быстра и шумная, а впадая в море и океан, растворяется в молчании. В безмолвии внемлют небу высокие горы, леса и степи. Безмолвие хранит пустыня. Человек, стажавший благодатное небо, становится окрылен духовно, мысленно возносится горе, не разменивается на трескот и щебетание мелких пернатых, но подобно парящему орлу приближается к солнцу. Кто из человек может уподобиться тому, о ком сказано «чего ходили в пустыне видеть? Трость ли ветром колеблему, человека в мягкие ризы облечена? Пророка ли? Говорю вам: и больше пророка. Сей же есть, о нем писано: посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим,который уготовит путь Твой пред Тобою.

Корни

Дед родился и умер в те же годы, когда родился и умер Михаил Шолохов. Ничего общего между ними не было, только эпоха и похожее социальное положение в начале жизненного пути.

Дед умирал медленно, и на все мои оптимистические прогнозы вроде «ты еще сто лет проживешь», реагировал спокойно:

— Я уже свое отходил.

Даже на одре болезни он постоянно что-то читал. У кровати лежал самоучитель японского.

— Зачем тебе это? Ты и так знаешь кучу языков, — спрашивала я. — Английский, латынь, греческий, грузинский.

— Когда человек не занимает свои мозги, он деградирует.

Страницы