Снова мыслями в юность отчалив,
Поминальной, отдавшись, волне,
И под парусом светлой печали
Я плыву по ушедшей весне,
Где с беспечностью глупого птаха,
Что лететь в неизвестность готов,
Я, вступая без всякого страха
В колыханье висячих мостов,
Пролетаю над бурною речкой –
Мне по нраву родимой сестрой,
И с восторженным ритмом сердечка
В консонансе – душевный настрой;
Воздух горный, как чашечку чая,
С наслаждением пью в тишине…
Не прорасти, никак не прорасти:
цемент и камень вместо жизни —
всюду.
Я семенем лежу в пустыне
новой.
Не прорасти.
Побегом не бежать.
Все двери
заперты.
Но я уже лоза.
Я — жизнь,
во мне стремленье жизни
струиться
и бежать навстречу.
Расту побегом,
и лоза живёт,
пусть, истекая соком
по камням, —
Лозу ищу...
Осень, как ты на ту похожа,
Как похожи реснички елей…
Помню, с ней мы напевом сложным
Колыбельную вместе пели.
Я тогда была чуть моложе –
Ненамного – на миг, не боле…
Только та не была тревожной,…
Что ж ты нынче тревожишь болью?!
Оттого ли, что скрыла память
Колыбель дождевой завесой…,
А дитя, возмужав летами,
Предстоит пред Дорогой Крестной?
Так давай же ему поможем –
Путь молитвой святой устелем.
Осень, ты же на ту похожа,
Как похожи реснички елей!
Отвечала на просьбу мне
Осень слёзною россыпью:
Укрепи его, Господи!
Сбереги его, Господи!
И в два голоса с Осенью:
Помоги ему, Господи, –
Счастья позднего лучику света
Дай благая и многая лета!
Видишь - рушится мир...Оседают уставшие своды
И небесная твердь превращается в звёздную пыль...
Этот мир недостоин божественной, личной свободы -
Всех измазала равно мещанства болотная гниль.
Мы смеялись над Чудом, не верили в тайны Творенья...
Бутафорские стены - антураж омерзительных сцен...
Оставляем в наследство сменяющему поколенью
Лишь дизайн упаковок, анализы курсов и цен...
Поздравительные речи,
Восклицательные знаки,
Шумный звон – хрусталь наречий –
Вы не любите – я знаю.
Вам спокойней в тихой келье,
Где псалом пятидесятый
Тих, как светлый плач капели,
Как поклоны пред Распятьем.
Седовласый архиепископ неспешно листал календарь, а я, недавно рукоположенный дьякон, стоял перед столом, склонив голову. Решалась моя судьба. Наконец владыка Амвросий определился и сказал мне: на Воздвижение готовься к хиротонии. Приедешь днем 26, послужим чин Воздвижения Креста, переночуешь в епархии. И, благословив, отпустил диакона Андрея на приход.
Приход, на котором служил я, был очень интересным. В будущем — Успенский мужской монастырь, а в те времена — приход с. Кузнецово, был очень необычен. Вокруг известного схимонаха Симона (Ширяева) собралось немало искренне стремящихся ко спасению людей. Некоторые из них, как, например, настоятель схиигумен Викторин (Кривоногов), уйдут вслед за схимонахом Симоном, другие же будут бороться с его тоталитарной сектой.
Я знаю — сейчас перерыв,
И временно слёзы не льются.
Янтарный свой глаз приоткрыв,
На мир смотрит лунное блюдце.
Я знаю — и это пройдёт,
Забрезжит заря на рассвете.
Всему есть свой строгий черёд —
И горькой еде, и конфете.
Общество, ставящее развитие экономики как свою главную цель, нуждается в новом безликом человеческом архетипе, функциональной части машины экономики. И первой страной, открыто провозгласившей эту идею нового времени, идею общества-машины, была советская Россия, которая в своей пропаганде, литературе, искусстве говорила, что люди должны стать «винтиками» материального прогресса, «винтиками» индустриального производства. Этот высший человеческий тип, Новый советский человек, писатель 20-ых годов, Андрей Платонов, ненавидевший советскую власть, представил символом индустриализации — человек-паровоз.
В глазах наших светятся горны,
В сердцах взрывается кровь,
Как топка дыша раскалённая,
Как песня гудков наших рёв.
«Поклонение машине стало новой религией большевиков с Лениным как её пророком. Всё общество должно быть организовано на научных технических принципах стать безотказно функционирующей машиной, а человек её винтиком», писал социолог Фулоп-Миллер в 20-ые годы прошлого века.
— Сегодня часто можно услышать, что писатель в современной России абсолютно унижен, но его унижение не сравнимо с унижением читателя. Те в конце концов перечтут «Мертвые души» или «Повести Белкина». А что делать писателю, если его произведения не печатаются? Все еще помнят место, которое занимала литература в России в прошлом веке, когда каждая новая книга была настоящим событием...
— Литература последних двадцати лет находится в полной власти примитивного рынка, поэтому неудивительно, что она — неотъемлемая его часть и по своей сути, и по своей тематике, по набору сюжетов, и по уровню нравственности. Сегодня самой главной мерой качества книги стала её продаваемость. Есть ещё один нововведённый термин — «успешность». Успешность книги определяет и успешность писателя. Приблизительно по такому же принципу измеряется качество голливудских фильмов — чаще всего кинопремии присуждаются тем из них, которые обеспечили лучший кассовый сбор. То же самое происходит сегодня и в нашей литературе. Большая часть комерческих издательств вкладывают средства только в те произведения, от которых ожидается наибольшая прибыль — детективы, пошлые истории о «красивой жизни» и бредовые «фэнтэзи» о приключениях в далёких галактиках. Словом, рыночное общество породило рыночную культуру, частью которой стала и рыночная литература. О художественном мастерстве авторов, или о системе их нравственных оценок в этом случае говорить не приходится, они просто не нужны.
Древний берег Эвксинского Понта,
Окрылённая небом Кубань
Русь хранит, упирая хлеба
В необъятную высь горизонта.
Из историй твоих, из азов я
Благодарной душою вдохну
Плодоносных садов глубину,
И лиманную тишь приазовья.
Из старинных усвою рассказов,
Как стремленье славянских долин,
В журавлиный пристроившись клин,
Озарило надменность Кавказа.
Что-то шепчут мне жёлтые кроны,
Обнимает тропинку листва,
И бреду я походкой неровной,
И ищу не грибы, а слова.
Бьётся дятел в дубовую вечность,
Стынет речки свинцовая гладь,
За деревьями прячется вечер,
И вдали рыбаков не видать…
Соберу разноцветную осень,
Постою одиноко в тиши,
Трав душистых закат мне накосит
И излечит усталость души.
Человек — это не ответ. Человек — это вопрос.
П. Тиллих
Что это значит — быть человеком?
Не знаю, много ли найдётся сегодня людей, задающихся этим вопросом. Думаю, большинство озадачено лишь тем, как быть успешным, богатым, счастливым, любимым, знаменитым — «крутым» в общем. Как бы и не важно — кем, важнее — каким. Разумеется, преуспевающим и счастливым — потребителем! Слово «человек» как бы выпадает не только из словосочетания, но из зоны нашего внимания. Оно кажется вполне понятным и без размышлений: все мы — люди, и ничто человеческое нам не чуждо. И всё же, попробуем поразмышлять.
Что такое человек?
Каким надо быть, чтобы действительно быть человеком?
С белым голубем в старом конверте
Я отправлю свои монологи
И умру. Но, не ведая смерти,
Я вернусь по обратной дороге.
Возрастёт погребенное семя –
Проживу всё минувшее снова:
Каждый день, из которого время
Выносило застывшее СЛОВО.
Каждый вечер, когда я словами
На стекле рисовала узоры.
Я шептала, я просто губами
Превращала лохмотья в камзолы.
Муза часто водила по гротам, -
От суетного мира спасала.
Я молчала всё время, но что-то
Мне стихи на тетрадку бросало.
И сегодня уставшие руки
Собирают послание в вечность:
Жизнь моя – в сочетании звуков,
В каждом слове, упавшем на плечи.
Что движет цивилизациями? Равны ли они друг другу? О чем говорит теория пассионарности? Есть ли внешние силы, творящие человеческую историю? Этими вопросами задавался называвший себя «светским апологетом» известный историк Лев Гумилев.
Лев Гумилев внес в цивилизационный подход к истории совершенно новую и оригинальную «теорию пассионарности». Гумилевская теория объясняет, чтó именно движет суперэтносами, что играет роль семени, из которого вырастает очередная цивилизация, что дает ей силы пройти по всему жизненному циклу вплоть до погружения в «гомеостаз» (утрата воли к жизни, превращение в прах).
Гумилев первым разработал внятное объяснение, почему вообще появляется на свет и начинает развиваться новая цивилизация.
Возьмем любовь путей земных основой
И не увидим в мире пустоты.
И будем все смотреть на землю снова
К земле приглядываться с высоты
Мы мало, в сущности, с землей знакомы,
Земную жизнь скрывают облака
Мы с ней в гостях у времени пока,
И только в вечности бываем дома.
Растележился правобережьем
Современный царю Арифарну
Град степной, цитадель порубежья,
Верный щит от угроз янычарных.
Как и я, с разной кровью знакомый,
Ей обязан красою туземной -
Образован отцом казаком и
Изволеньем этнической немки.
Доброволье... Мой город великий,
Попадая в ухабы и ямы,
Защищаясь, белел, как Деникин
И, увечный, краснел Полуяном.
Не разбитый судьбиною горькой
Ныне пашешь конягой чубарым.
Зря ли стал для страны хлебной коркой,
Семижильной столицей аграрной?
Краснодар, по тебе моя радость
Разливается смехом бесштанным,
Светлой грустью скользнёт по оградам
И притихнет на кроне каштана.
Стаи туек в полуденном зное
Освежающе каплеобразны.
Перед гостем горжусь выходною
Пешеходностью улицы Красной.
Взрощен плёткой казачьего «любо»,
Краснодар созревает по лету
Алой спелостью яблока юга
На ладонях кубанских рассветов.
Ты не плачешь - высохли глаза,
за день голова вся стала белой.
По годам еще ты молода,
но страданья иссушают тело.
Ты сидишь, сама едва жива
у холма, где спять святые дщери -
младшая Любовь, Надежда, Вера -
ты сегодня здесь их погребла.
Не скорбишь, ведь души их в раю,
в небо улетели словно птицы
три сестры, три Божиих голубицы,
молятся сейчас за мать свою.
Через три денька тебя найдут
бездыханною у сей могилы.
"Исстрадалось сердце у Софии" -
скажут люди, тяжело вздохнут
и тайком, когда наступит ночь,
похоронят рядом с дочерями...
Вера, Наденька и младшая Любовь
тебя ждут, тебя они встречают.
Ты грустишь сегодня, осень,
Теплым, ласковым дождем.
Ты грустишь о небе в просинь.
Ты о нем, да я о нем.
Не уносит листья ветер.
Так спокойно на земле
В этот тихий, поздний вечер,
Что не хочется в тепле
Комнат сумрачных сидеть,
Обнимая милый плед,
В окна грез былых смотреть,
Где меня давно уж нет.
Ухожу вдыхать блаженно
Золотой поры искусство -
Без прикрас и вдохновенно
О своих поведать чувствах.
2005г. "Стопами любви"
Поэзия и Вера - два коня...
И как я жил без них - не понимаю.
Один - на прочность пробует меня...
Другой - мою гордыню укрощает.
И я, как жеребёнок, между них
Готов скакать до самого рассвета!
Нет разницы - молитва или стих...
Когда и здесь и там - так много света!
Смиренный монах жил когда-то
В простой монастырской избе.
Смиреннее не было брата,
Насмешки сносил на себе.
Терпел он обиды и скорби,
Болезни, недуги терпел.
Он будто бы в бедственном море
Слезой раствориться хотел.
Ему удивлялись монахи –
Как сúлен он духом средь них –
Кто в зависти, кто в Божьем страхе,
Кто в праведных думах своих.
