Омилия

Я стояла у почтового окошка, в котором принимали и обрабатывали посылки. Светлана (оператор) перекладывала мои бандероли, беспокойно поглядывая на растущую очередь. Из зала послышался возмущённый голос женщины, раздраженный и неприятный:

— Ну и мне только упаковку купить. Стойте. Я вот с работы отпросилась и стою.

Мягкий мужской голос возражал ей:

— Милые женщины. Ну что вы всё шумите. Да, поймите же, я хочу отправить посылки старикам-родителям и внукам на Рождество. Вы только подумайте. Ведь они совсем не ждут. И, вдруг, приходит посылка. Сюрприз! Как же они обрадуются! И не важно, что я туда положу — игрушки, полотенца. Главное — сюрприз. А вы — кричите.

Впервые он увидел её на одной из улочек города.

Она была одета в неприметный черный плащ, и его широкий капюшон почти полностью закрывал её лицо. Не слишком высокая. Не слишком низкая.

Кажется, она ничем не выделялась из толпы. Однако он заметил её.

Заметил её узкие белые руки, прячущиеся в складках плаща. Её по-особому прямые плечи. Её парящую походку. Легкую, тихую, словно её ступни вовсе не касались земли.

Он долго стоял посредине улицы, провожая незнакомку взглядом.

Под расписным одеялом
Лежалось уютно вполне.
И почему-то казалось,
Что я не один в тишине.

Это останется тайной,
В которую веришь душой —
Кто-то совсем не случайно
Всегда наблюдает за мной.

Зная осеннюю скуку,
Как павший листок на траве,
Он одиночества муку
Развеял в моей голове.

А мы живём, чему то, вопреки,
И пусть потоки чувств ослабевают,
Пусть пересуды словно пауки,
К нам из щелей порою выползают,
Но мы живём. Течёт по жилам кровь,
Я не скажу, что «жизнь нам по колено»,
И ты не говоришь мне про любовь,
Слова — они кипят пустою пеной.

Но мы живём. Порою ты устав,
Колюч бываешь, словно старый ежик,
Но в основном — всегда бываешь прав,
И я права, порой, бываю тоже.
Ты для меня — опора всех опор,
И пусть не видно этого снаружи,
Но знаем мы с тобою с давних пор -
Как я тебе, так ты мне очень нужен.
Сидим у телевизора рядком,
Как два седых, блаженных ангелочка,
И нежность вьётся тихим комельком,
И между нами есть касанья точка.

I

По аллее ходили и ждали,
Ни тоски, ни печали, а нив,
И минувшего звездные дали,
Отлетали, как птицы, сложив

Тайну счастья: душа тосковала,
И крепчала в наивном бою,
Не дождались девятого вала,
На межзвездном прозрачном краю.

И пред светом капризным заката
Углядели прозрения миг,
Было скользко на камнях покатых,
Но не больно горланить и в крик.
II
...И над мраморной львиною кроной,
Поврежденной вандалами так,
Что смеялись вороны со стоном,
Углядев им неведомый знак.

Благодарю Тебя, Господь, за этот новый день!
Дай сил пройти его с Тобой, молясь и радуясь Тебе,
прогнав уныние и лень,
                             и призрачную тень...
Смотрю с надеждою вперёд, и верю, и люблю
весь мир, за то,
                     что Ты — везде.
Твой свет благословляет всё и всё животворит...
И откликаются Тебе леса, и пенье птиц,
и ветра вздох, и плеск волны,
доверчивые мудрецы, и те, кто сердцем чист...

И будут люди еще долго кривляться, умиляясь собственной глупости. И возведут глупость в достоинство, заявив, что только так можно стать свободными. И станут делиться глупостью, рисовать линии и кляксы, глубокомысленно называя ветер, родивший их, деревом. Но кляксы не прорастут цветами, а кривые линии не выпрямит даже и топор. Что толку высчитывать квадратуру у круга, который никто и не старался нарисовать. Там, где не было мысли, не будет и достойного плода, а только лишь кляксы на потеху дождю. А когда смоет песчинки с горы, то и поглотит их море, как поглощало тяжелые камни и гребни скал. И останется лишь тихая водная гладь, чтобы начать все сначала.

Больше некому звонить -
Пусть шумят под небом сосны,
Больше некого винить -
Растрепала вьюга косы.
Больше не по ком скучать -
Только горечь от утраты.
Больше некого встречать -
Я, конечно, виновата!
Помню тихий разговор,
Без возвышенности ложной,
Помню твой уютный двор,
Пёс с повадкой осторожной…

А сегодня меж стволов,
Пляшет вьюга старой сводней -
Без меня тебе свободней,
И тебе не нужно слов.
Хлещет ветер по спине,
Посещают слёзы душу -
Я молитву Богу в уши,
О тебе и обо мне.
Разомкнув объятий круг,
От чего-то нас спасая,
Вьюга мечется босая,

Чтоб не встретились мы вдруг!

«Нарежьте буквы из газеты и подбрасывайте их миллиарды раз. У вас не сложится случайно и четырех строчек из стихотворения А. Пушкина. Так что же мы пытаемся убедить людей, что, подбрасывая триллионы клеток ДНК, случайно сложится человеческий организм, тем более Вселенная? Творец должен быть!»

А. Эйнштейн

Гурам с трудом приоткрыл глаза. Туман рассеялся, и темное пятно сбоку приобрело очертания врача с идеально выбритым лицом.

— ... Я очень сожалею, — начал тот избитой фразой из американских фильмов.

Нормальные люди так не говорят, отметил про себя Гурам, пытаясь вспомнить, как он сюда попал.

Её руки месили тесто. Две тонкие, но сильные руки, почерневшие от времени и солнца, мяли, катали, комкали и снова мяли белое пушистое тесто. Тесто поддавалось теплу рук и, послушное, становилось мягче и нежнее. Когда-то и она была такой же мягкой и нежной. Такой же белой, такой же податливой. Женственной и легкой.

А теперь стала стара, суха и черства. Как постная лепешка.

Сарра усмехнулась от этой мысли. Окунула пальцы в муку, стала ловко раскатывать хлеб в круглые лепешки и прикреплять их к стенкам раскаленной печи. От жара лепешки почти сразу подрумянивались и приобретали золотистую корочку.

Спишь, не помня имён,
в океане времён
ощущая себя
в лодке.

А проснёшься — глядишь
в тьму окна и молчишь,
без конца теребя
чётки.

Но, как свет из щели,
словно парус вдали
этот сон с тишиной —
сила.