Николай Лесков

В феврале нынешнего года исполняется 185 лет со дня рождения знаменитого русского писателя Николая Семеновича Лескова (1831–1895). Религия, по словам писателя, была его «первейшей потребностью духа, ищущего высшего состояния», и ранние его произведения были действительно проникнуты консервативно-православным духом. К сожалению, к концу жизни Лесков отошел от Церкви и попал под несомненное влияние Л.Н. Толстого, так что за полгода до смерти писал знаменитому ересиарху в Ясную Поляну: «Мои мнения все почти сродные с Вашими, но они менее сильны и менее ясны: я нуждаюсь в Вас для моего утверждения». Но даже при этом черты многих лесковских персонажей остаются вполне назидательными, ибо они основаны на том, что Лесков и не думал отрицать, — на нравственном учении Евангелия. Ниже мы публикуем исследование доктора филологических наук Аллы Новиковой-Строгановой, посвященное образам русских женщин в произведениях Н.С. Лескова.

Беатриче у Данте, Лаура у Петрарки, смуглая леди в сонетах Шекспира, Прекрасная дама у Блока... Эти и другие символы женственности прославлены в творениях художников слова. Героини И.С. Тургенева прочно вошли в историю литературы и в читательское сознание под обобщенным понятием «тургеневские девушки». В то же время положительные героини Лескова малоизвестны, хотя писателем создана целая галерея женских портретов, характеров, типов. Лесков «любил женское общество, обаяние женщины, любил ее наблюдать, незаметно изучать ее психологию», — утверждал библиограф и журналист П.В. Быков, хорошо знавший писателя.

Когда говорят о «святых и праведных» Лескова, прежде всего подразумевают героев-мужчин («Пигмей», 1876; «Однодум», 1879; «Шерамур», 1879; «Несмертельный Голован», 1880; «Инженеры-безсребреники», 1887; «Человек на часах», 1887; «Фигура», 1889; «Дурачок», 1891 и др.). Героини же, незаслуженно обделенные вниманием, застенчиво остаются в тени. И напрасно, потому что писатель в реальной обыденной жизни сумел увидеть идеальную женщину — православную христианку и праведницу. «Душа по природе христианка» — это изречение Тертуллиана любил повторять Лесков. Христианское любящее начало — духовная основа его положительных героинь. Главные черты их облика — добро и духовная красота, сравнимая с красотой иконописной. Таков, например, аллегорический образ главной героини, истинное имя которой — Любовь, в сказке-притче «Маланья — голова баранья» (1888). Но и образы других героинь-праведниц у Лескова напоминают сострадательно-одухотворенные женские лики русских икон.

Сколько стоила шинель Акакия Акакиевича, что было в кошельке у старухи-процентщицы, какую взятку Городничий дал Хлестакову, а Коровьев Никанору Босому, сколько Шариков стащил у профессора Преображенского, а Николай Ростов проиграл в карты, и какую сумму Настасья Филипповна бросила в камин — в год литературы и финансовой паники Дмитрий Бутрин пересчитал русскую классику на наши деньги.

Русская литература только прикидывается бессребреницей: деньги ее интересуют всегда. Видно это хотя бы по тому, с какой блестящей рассеянностью она отрицает возможность для своего героя, которого автор не желает показать с дурной стороны, быть материально заинтересованным. От денег возможно только зависеть, если уж невозможно их игнорировать. Но по болезненному обсуждению почти всяким русским классиком того, как именно устроена эта зависимость, и видишь: деньги тут интересуют и писателя, и читателя. Слух классика не упустит, как звенит и подпрыгивает на мостовой пятак, — и безошибочно определит по звону: пятак звенит, не пятиалтынный.

Впрочем, денежные суммы в русской литературе всегда не равны номиналу, ибо важно, кто и кому и за что платит. И каждое новое поколение читателей вынуждено решать задачу много сложнее, чем учет тонкостей денежных курсов в XIX веке.

К 120-летию со дня смерти Н.С. Лескова

120 лет назад перестало биться сердце Николая Семёновича Лескова (1831–1895). 5 марта 1895 года самобытнейший писатель русский ушёл из жизни, сбросил надетые на него на земле «кожаные ризы». Однако духом своим и талантом он живёт с нами. «Думаю и верю, что „весь я не умру“. Но какая-то духовная постать уйдёт из тела и будет продолжать вечную жизнь», — писал Лесков 2 марта 1894 года — за год до кончины, цитируя пушкинский «памятник нерукотворный».

Главную свою задачу писатель видел в том, чтобы возжечь в людях «проблески разумения о смысле жизни» (XI, 477), чтобы «что-нибудь доброе и запало в ум» (XI, 472) и сердце читателя. Это «доброе направление» замечательный художник слова связывал с христианством, с Новым Заветом, отмечая: «я имел в виду <…> важность Евангелия, в котором, по моему убеждению, сокрыт глубочайший смысл жизни» (XI, 233). О «важности Евангелия», в котором «есть всё, — даже то, чего нет», Лесков размышлял, говорил и писал постоянно — начиная от первой публикации и до последних дней своих.

В Туле может быть установлен памятник «Укрощение англицкой блохи Тульским Левшой». На сайте областной администрации началось голосование, участники которого должны высказаться за или против проекта. Чиновники считают, что скульптура будет особенно привлекательна для молодежи и для туристов всех возрастов. Об этом сообщает сайт правительства региона.

Композицию планируют разместить на территории Тульского кремля. Авторы проекта хотят изобразить блоху из повести Николая Лескова «Левша» как изготовленное англичанами механическое существо, которое «несет угрозу для России как в физическом, так и в идеологическом смысле». Насекомое предлагается представить «в виде агрессивного киборга, вооруженного до зубов, которого тульский умелец Левша укрощает посредством своего мастерства, смелости и смекалки», пояснили в областном правительстве.

Святки — святые вечера — в православной традиции и в русском народнопоэтическом сознании знаменуют торжество Солнца правды — Христа — над тьмой, победу над нечистой силой.

Однако в наши дни священный смысл Святок большинству либо неведом, либо многими намеренно попирается. Не секрет, что череда святых зимних праздников сегодня нередко превращается в бесовский пьяный разгул, безбожную вакханалию. Придя в чувство после такого гульбища иные, у кого ещё не атрофирована совесть, стыдятся самих себя, глаза не смеют поднять на окружающих. Душа мертвеет, холодеет, выстуживается. Бывает ей и студно, и стыдно; покаянно жаждет она и прощения, и очищения, изгнания разрушительного чужебесия.

«Рождественская песнь в прозе» Ч. Диккенса и святочный рассказ Н.С. Лескова «Зверь»

Святочная словесность — интереснейший пласт культуры, некогда незаслуженно забытый, а сейчас обретающий «второе дыхание». Всемирно признанный мастер этого жанра — английский романист Чарльз Диккенс (1812—1870) — один из самых «родственных» русской литературе зарубежных авторов. «Никто меня так не успокаивает и не радует, как этот мировой писатель», — отзывался Ф.М. Достоевский о Диккенсе. Л.Н. Толстой ценил его как писателя безошибочного нравственного чутья.

В России второе рождение жанр святочного рассказа получил благодаря Николаю Семёновичу Лескову (1831—1895), который также видел своего союзника в «великом христианине» Диккенсе. Ратуя за обновление жанра, Лесков писал: «Форма рождественского рассказа сильно поизносилась. Она была возведена в перл в Англии Диккенсом. У нас не было хороших рождественских рассказов с Гоголя до „Зап<ечатленного> Ангела“. С „Запеч<атленного> Ангела“ они опять пошли в моду».

Малоизвестную статью Николая Семёновича Лескова (1831—1895) «Торговая кабала» (1861), издававшуюся всего один раз со времени её первой публикации, ранее я уже представляла читателям. Это произведение не только не утратило своей злободневности, но — наоборот — звучит более чем современно в нынешних условиях, когда торговая кабала обретает новые зловещие формы кабалы электронной.

В заглавии лесковской статьи — универсальное название сегодняшних социально-экономических отношений, официально и открыто поименованных «рыночными». Всеобщие торгашество и продажность, возведённые в жизненный принцип, стали «нормой», устойчивым атрибутом, основной приметой нашего «банковского» (по лесковскому слову) периода. Метастазы этого торжища гипертрофированно разрослись и поразили насквозь государство и право, политику и экономику, науку, культуру и искусство, образование и здравоохранение — все без исключения виды человеческой и общественной деятельности, все сферы жизни, в том числе духовно-нравственную.

К 40-летию открытия музея

Николай Семёнович Лесков (1831–1895) — писатель самобытный и мудрый, неукротимый и яркий — прожил жизнь, полную «всяческих терзательств»: тревог, борьбы, изнурительного труда, духовных исканий и обретений, направленных на то, чтобы пробудить в людях «искру разумения о смысле жизни». Неслучайно академик Д.С. Лихачёв считал, что Лесков принадлежит к числу писателей, которые имеют «огромное значение для нравственного формирования человека, воспитывают в юности, а потом сопровождают всю жизнь».

«Думаю и верю, что «весь я не умру», — писал Лесков за год до смерти. — Но какая-то духовная постать уйдёт из тела и будет продолжать вечную жизнь».

В самом деле, Лесков живёт с нами. Интерес к творчеству и личности писателя во всём мире не угасает. Его сочинения востребованы многими поколениями благодарных читателей и не затерялись на пыльных полках архивариусов.

Неюбилейные размышления о Тургеневе

В нынешний юбилейный и памятный год Ивана Сергеевича Тургенева (1818—1883) на ум приходят неюбилейные размышления. Наш великий соотечественник, благодаря которому Россия прославилась доброй славой во всём цивилизованном мире, сейчас мало кому помнится на его родине. Знаменательные юбилейные события, связанные с именем писателя, не пробиваются на широкий общественный простор сквозь заточение кафедральных междусобойчиков, кулуарных музейных посиделок да запылённых библиотечных выставок.

Создаётся впечатление, что, кроме редких заорганизованных «мероприятий», Тургенев и его творчество — по отзыву другого классика, «начало любви и света, в каждой строке бьющее живым ключом», — никому на его родине не нужны, не интересны. Где уж тут выбрать время для гармоничной прозы, после прочтения которой «легко дышится, легко верится, тепло чувствуется», «ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора», — иные заботы одолели: всё жёстче сжимаются тиски «торговой кабалы», засасывает в смрадное болото «тина мелочей», заплывает телом душа.

Художественное поучение Лескова

Если физически сытому, но изголодавшемуся духовно, «духовной жаждою томимому» читателю, захочется перевести дух от «беспорядочной суеты и сутолоки» современной жизни, в которой «всё желающее зла — сплачивается» (11, 524), можно выбрать минутку-другую для знакомства с малоизвестной сказкой Николая Семёновича Лескова (1831—1895) «Рассказ про чёртову бабку». В её основе — вечная тема борьбы человека с силами тьмы, бесовскими наущениями.

Небольшое произведение из творческого наследия великого писателя земли русской, созданное после 1886 года, при жизни автора опубликовано не было. Несмотря на крохотный объём (по-чеховски: «меньше воробьиного носа»), рассказ обращает вдумчивого читателя к религиозно-философской мысли, духовно-нравственному опыту христианства.

Н. С. Лесков о церкви и духовенстве

«А вы не называйтесь учителями,
ибо один у вас Учитель — Христос»
(Мф. 23:8)

Постоянные религиозно-нравственные устремления Николая Семёновича Лескова (1831—1895) становятся особенно интенсивными начиная с середины 1870-х годов и не ослабевают до конца его творческого пути. В те годы, которые писатель именовал «временем разгильдяйства и шатаний»¹, когда, «куда ни толкнись, всюду находишь какую-то беспорядочную суету и сутолоку» (11, 587), Лесков совершал свой подвижнический труд, свою, говоря религиозным языком, «брань»: важно было восстановить поруганный и почти утраченный идеал. В этих условиях наиболее остро стоял вопрос о Церкви и о роли духовенства.

Представляя к публикации малоизвестную статью Николая Семёновича Лескова (1831—1895) «Торговая кабала» (1861), издававшуюся всего один раз со времени её первой публикации, выражаю уверенность, что это произведение не только не утратило своей злободневности, но — наоборот — звучит более чем современно.

В заглавии лесковской статьи — универсальное название сегодняшних социально-экономических отношений, официально и открыто поименованных «рыночными». Метастазы этого торжища гипертрофированно разрослись и поразили насквозь государство и право, политику и экономику, науку, культуру и искусство, образование и здравоохранение — все без исключения сферы жизни, в том числе духовно-нравственную. Торгашество и продажность стали «нормой», устойчивым атрибутом, основной приметой нашего «банковского» (по лесковскому слову) периода. Пресловутый всепроникающий «рынок» гротескно персонифицировался, превратился в некий идол, адское чудовище. Оно заглатывает и пожирает людей, перемалывает в своей ненасытной утробе всё здоровое и живое, а затем извергает вон и снова питается отработанными продуктами своей жизнедеятельности в этом нескончаемом круговороте «торгового дерьма в природе».

Н. С. Лесков о браке и семье

Николай Семёнович Лесков (1831—1895) — выдающийся мастер художественного слова — оставил нам в наследие непреходящие идеи о человеке и мире. Говоря о Лескове, академик Д. С. Лихачёв подчёркивал неисчерпаемость «всей гаммы сочувствия и любви, которая свойственна творчеству писателя». Художник был наделён способностью «к глубокому проникновению в святая святых человека». «Я очень люблю литературу, — признавался Лесков, — но ещё больше люблю живого человека с его привязанностями, с его нервами, с его любовью к высшей правде». Самобытный, духовно самостоятельный художник постоянно подчёркивал «своё уединённое положение» — как в жизни общественно-политической, так и в решении социально-этических вопросов. Писатель интересен прежде всего независимостью своих воззрений, основания которых — любовь к ближнему, деятельное добро — оставались неизменными.

В рассказе «Пламенная патриотка» писатель вспоминал: «Я был за границею три раза, из которых два раза проезжал «столбовою» русскою дорогою, прямо из Петербурга в Париж, а в третий, по обстоятельствам, сделал крюк и заехал в Вену». Эти «обстоятельства» — поездка летом 1884 года в Мариенбад, где писатель лечился целебными водами. История пребывания здесь нашего славного земляка достаточно показательна и заслуживает внимания.

Лескову был оказан самый тёплый, дружественный приём. Глубокое уважение к русскому автору проявили местные власти. «Немцы ко мне очень благосклонны, — делился он своими впечатлениями в письме к редактору «Исторического вестника» С.Н. Шубинскому, — так что даже заставили завидовать мне настоящих генералов, которых теперь много привалило из Франции.

Николай Семёнович Лесков (1831—1895) в одном из писем открыто выразил свою независимую писательскую позицию: «я верую так, как говорю, и этой верою жив я и крепок во всех утеснениях. Из этого я не уступлю никому и ничего — и лгать не стану, и дурное назову дурным кому угодно». Редактору газеты «Новое время» А. С. Суворину Лесков писал: «Довольно и того, что я остался для знающих меня добропостроенным и честным человеком».

В эпоху «безвременья», когда жить «очень тяжело, и что ни день, то становится ещё тяжелее. „Зверство“ и „дикость“ растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества», Лесков явил новый тип писателя — духовного наставника, носителя «непраздного» учительного слова. Проповеднический пафос, обусловленный стремлением художника донести до ума и сердца читателя слово «Вечной Истины», подкрепляется авторитетом Евангелия, словами Христа: «Говорю же вам, что за всякое слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься» (Мф. 12:36—37).

Прощальная повесть Н.С. Лескова «Заячий ремиз»

Повесть Николая Семёновича Лескова (1831—1895) «Заячий ремиз» (1894) — одно из наиболее загадочных, зашифрованных произведений русской классической литературы. «В повести есть „деликатная материя“, — писал Лесков, — но всё, что щекотливо, очень тщательно маскировано и умышленно запутано. Колорит малороссийский и сумасшедший»¹.

Это последнее лесковское творение осталось при жизни писателя не изданным. В феврале 1895 г. (за несколько дней до кончины Лескова) М.М. Стасюлевич — редактор журнала «Вестник Европы», — убоявшись цензуры, отказался печатать повесть, извиняясь перед автором его же остроумной шуткой, позаимствованной из «Заячьего ремиза»: «можно очень самому обремизиться <...> подвергнуться участи „разгневанного налима“ <...> и непременно попадёте в архиерейскую уху»².

Идейно-эстетическое своеобразие творчества Лескова во многом определяется религиозно-нравственными основами мировидения художника. Причастный к священническому роду, получивший воспитание в православной религиозной среде, с которой писатель был связан наследственно, генетически, Лесков неизменно стремился к истине, сохранённой русской отеческой верой. Писатель горячо ратовал за восстановление «духа, который приличествует обществу, носящему Христово имя»¹. Свою религиозно-нравственную позицию он заявлял прямо и недвусмысленно: «я почитаю христианство как учение и знаю, что в нём спасение жизни, а всё остальное мне не нужно» (11, 340).