Омилия

Тёплый вечер под сумраком таял,
Речка билась о влажный причал.
Журавлёнок, отставший от стаи,
В тёмном небе протяжно кричал.
Одиноко, в темнеющем мраке...
Тяжелели крыла на лету...
Словно эхо в глубоком овраге,
Скорбный крик разрезал темноту.
Почему-то отстал он от стаи,
Заблудился в небесных мирах,
И теперь беспокойно летая,
Звал своих,  сквозь усталость и страх.
Ну, скажите, скажите на милость,
Как же с ним мне сейчас не страдать?
Мне бы нежность, что в сердце таилась,
Всю до капли ему передать.
Всю бы силу, что тело скрывало
Отдала я ему — «Долети...»,
Я ведь знаю, как страшно бывало,
Если сбился однажды с пути.

Я проходил по барахолке,
Где каждый — купчик и делец,
И встретил ангела в бейсболке,
Он протянул мне леденец.

Такая сказочная кроха,
Весёлый луч на волосах.
И прекратилась суматоха,
И растворились на глазах

Все эти чайники и плошки —
Осколки промелькнувших дней.
И только белая ладошка
Лежала лодочкой в моей.

— Открыли тетради и записываем число: 8 мая. Сегодня у нас вместо урока по арифметике будет урок внеклассного чтения.

«Ура! Я как раз „домашку“ не выполнил», — подумал с радостью Колян. Хотя, может быть он так и не подумал — все равно почти никогда не выполнял домашнее задание, но глаза его засветились от предвкушения в очередной раз послушать истории от учителя, не заботясь о необходимости в любой момент быть готовым выйти отвечать к доске.

Весь третий «А» вздохнул облегченно, это точно: они любили уроки внеклассного чтения. Сейчас Мария Михайловна расскажет что-нибудь интересненькое. Как, например, на том уроке внеклассного чтения она рассказывала, что очень скоро труд уборщицы не будет востребованным, так как при мытье полов будут использовать машину, и надо приобретать навык управлять техникой. Так что и уборщица должна быть образованной — это не шваброй махать, как сейчас тетя Маня работает.

Это, видимо, блажь у меня.
Иногда так бывает, бывает,
Разглядишь в абрикосовом мае
Недосказанность прошлого дня.

Как мечтатель, обняв тишину,
Разрывая тоски паутину,
Вдруг в уме дорисуешь картину —
Вот такую же точно весну.

Тот же запах акаций пьянит,
Те же белые гроздья сирени
Липнут к небу. И жизнь без мучений,
Без ошибок и взрослых обид.

(повесть о святом мученике Порфирии Ефесском)

Она вошла в собор, когда Литургия уже закончилась. Надо сказать, что в тот день праздновалась память святого мученика Порфирия, пострадавшего за Христа почти тридцать лет тому назад. Это случилось именно здесь, в Ефесе, во время посещения города нечестивым императором Юлианом Отступником. Вероятно поэтому местный епископ, престарелый Владыка Иоанн, будучи уроженцем Ефеса, отмечал день памяти своего святого земляка с особой торжественностью, и лично совершал в его честь праздничную службу. А после нее подолгу молился в одиночестве в соборном алтаре.

Тем временем в притворе молодой диакон Донат, келейник (а в будущем наверняка и преемник) Владыки разбирал приношения прихожан, раскладывая их на две кучки. Направо что получше — для храма и для клира. Налево что похуже — для нищих, эти и такое съедят! Увы, доля нищих опять оказалась больше, чем доля клира. Но что поделать, если прихожане так скупы и самолюбивы! И потому поступают по известной поговорке: на Тебе, Боже, что нам негоже. Ни веры, ни страха Божия, ни любви…

Хочешь согреться — грей! /Светлана Коппел-Ковтун/

Хочешь согреться — грей,
Только не кофе с чаем...
Что ж мы так различаем,
Боль чью-то со своей?

Веришь? В слезах их — соль,
Соль, что и камень точит,
Знаешь, чужая боль,
Тоже ведь кровоточит.
В каждом — живая плоть —
Сердце в груди, не камень.
Дай им добра ломоть,
И обогрей словами.

Вот и утро Девятого мая!
Салютуют, спеша, воробьи.
Соловьиные песни взлетают,
Чтоб обнять все владенья свои.

Салютуют восторженно сливы,
Обеляя округу собой,
И взрываются зеленью ивы,
Наслаждаясь сполна синевой.

И светло на душе и спокойно,
И виднеется воинов рать,
Вдаль плывущих бездонной рекою
За Отчизну свою умирать.

Они идут... Они уже подходят —
Герои с окровавленных страниц.
Но вновь оборван ужас на восходе:
Кошмарный сон без голоса и лиц.

А утром плачут старые иконы.
На улицах и в душах — беспредел.
Свинцовый день, как воздух задымлённый,
Спокойно смотрит снайпер сквозь прицел.

Вчерашнее «нельзя» сегодня можно,
Нахлынувших иллюзий — через край.
Открыта дверь в часовне придорожной,
В уме упорно вертится: «Прощай!».

Это, видимо, блажь у меня.
Иногда так бывает, бывает,
Разглядишь в абрикосовом мае
Недосказанность прошлого дня.

Как мечтатель, обняв тишину,
Разрывая тоски паутину,
Там, в уме дорисуешь картину
Вот в такую же точно весну.

Тот же запах акаций пьянит,
Те же белые гроздья сирени
Липнут к небу. И жизнь без мучений,
Без ошибок и взрослых обид.

Прорастает и вверх, и вниз,
словно маятник на ветру,
корни — змеи, серьгами — лист,
вся земля в помощь этому рту;
от горошины до небес,
от вершка и до гибких струн —
стон и шорох. Аукнет лес, —
то ли музыка, то ли шум;
живо запахом вещество,
на ладони клейкая смесь,
в ней — не тысяча, и не сто...
исчисление Божье есть.

Только вырвешься к свету из тени,
Только встанешь, опять подсекут.
Словно дни состоят из падений,
Подозрений, проклятий и смут.

Чем печальнее город безлюдный,
Злых ночей примеряющий смоль,
Тем желаннее сон беспробудный,
Отсекающий всякую боль.

Безысходности бездна глухая
Изнутри меня в небо глядит.
Даже звёзды, и те понимают,
Что я серою бездною сыт.

Намазав ночь повидлом чёрным
На хлеб земли, я отдыхал.
Кострами воздух испечённый
Сквозь щель окна в мой дом вползал.

Мечтали где-то в небе звёзды,
И где-то пряталась луна.
Плыл ветер в лодке вдаль на вёслах,
Сидела рядом с ним весна.

Был май торжественным и тихим,
Был Дня Победы зрим венец,
И маятник сквозь годы тикал
Святым биением сердец.

Повесть о святом мученике Порфирии Ефесском 

Она вошла в собор, когда Литургия уже закончилась. Надо сказать, что в тот день праздновалась память святого мученика Порфирия, пострадавшего за Христа почти тридцать лет тому назад. Это случилось именно здесь, в Ефесе, во время посещения города нечестивым императором Юлианом Отступником. Вероятно поэтому местный епископ, престарелый Владыка Иоанн, будучи уроженцем Ефеса, отмечал день памяти своего святого земляка с особой торжественностью, и лично совершал в его честь праздничную службу. А после нее подолгу молился в одиночестве в соборном алтаре.

А пока епископ, отложив всякое житейское попечение, молился Богу о мире всего мира, в притворе собора молодой диакон Донат занимался делами житейскими. Он разбирал приношения прихожан, раскладывая их на две кучки. Направо что получше — для храма и для клира. Налево что похуже — для нищих, эти и такое съедят! Увы, доля нищих опять оказалась больше, чем доля клира. Но что поделать, если эти люди, называющие себя христианами, так скупы и самолюбивы. И потому поступают по известной поговорке: на Тебе, Боже, что нам негоже. Ни веры, ни страха Божия, ни любви…

Гордиться славою своих предков не только можно, но и
должно; не уважать оной есть постыдное малодушие.
А.С. Пушкин

Помните, как Пушкин отзывался о Чацком*: «Все, что он говорит, очень умно. Но кому говорит он все это? … Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед репетиловыми и т. п.». Не подобным ли образом, т. е. неумно, мы ругаем наше советское прошлое перед лицом тех, кто сегодня в угоду политической конъюнктуре нападает на наших предков, нашу историю, нашу победу, при этом поощряя разгул нацизма и экстремизма. Не в одной ли колонне с ними мы оказываемся на «параде» их побед?

Разве мы не понимаем, что хулители ненавидят на самом деле нашу силу и наши победы, хоть и клеймят наши болезни. Они сами больны больше нашего и ругают наше историческое прошлое вовсе не ради торжества добродетелей, а, наоборот, ради их попрания. Ныне даже победу дедов норовят выхватить из наших рук. И что же мы? Разве не видим перед кем каемся и стучим себя в пламенную постсоциалистическую грудь? Не будет ли нам великое горе от такого неумного ума? Аналитик Андрей Фурсов как-то заметил: «дураков надо учить». Может хоть испугаемся того, что история преподаст нам достойный нашего поведения урок?

Повесть в рассказах

МЕМУАРЫ ДЯТЛОМ

— Купи печатную машинку! — огорошил отец Елену.

— Ты чё, пап?

Печатанье лучше, чем пиво варить, но ведь блажь. Врач после инфаркта огорчил деда: бражка, сказал, голимый яд для сердечной мышцы. На что изощрённая голова ветерана придумала выход — домашнее пиво. Оно потому и пиво, что не бражка. Значит, вреда никакого. Дед засел за литературу. Параллельно заказал Елене ячмень достать и хмель для варки солода. На то и папина дочь, чтобы почуять: от самодельного пива до бражки один шаг, и он будет совершён. Уже слышала комментарии рецептов: «Так, дрожжей, конечно, надо больше класть». Для разминки пиво из сухого кваса сварил. Хоть ложкой хлебай получилось. Желеобразное. Но в плане градусов вовсе не кисель — кривое.

ПОЛЁТ НАД РАЗРУШЕННЫМ ДРЕЗДЕНОМ

Климент Ефремович Ворошилов был председателем президиума Верховного Совета. Номинально — глава государства. На самом деле руководили Советским Союзом коммунисты во главе с первым секретарём ЦК КПСС Никитой Сергеевичем Хрущёвым. По факту он первое лицо государства, по Конституции — Верховный Совет принимал судьбоносные государственные решения.

Как бы там в Кремле ни было, однажды мне пришлось отправлять Ворошилова в Индию с официальным визитом. И я сыграл не последнюю роль в подготовке подарков индусским трудящимся, которые вручал лично Климент Ворошилов. А ведь чуть было тогда не произошёл прокол международного масштаба. Не без моего участия удалось защитить честь страны и отстоять престиж нашей антоновской авиафирмы.

Стоит рассказать, как ваш покорный слуга в авиастроение попал. Целая историйка с боевой географией. Я в войну где только ни был: в оккупации, в гетто и сыном полка. В мае сорок пятого наш пехотный полк бросили в Прагу добивать последних фрицев, да обошлись без нас, с полдороги полк вернули в Германию и направили в Дрезден. Живого места от города не осталось. Ни одного целого дома. В 2009 году побывал в Дрездене, красавец город, а тогда америкосы в лоскуты разбомбили. Я — живой свидетель. Облазил город, объездил и с высоты птичьего полёта руинную панораму лицезрел. Как сын полка в форме ходил (сапоги, гимнастёрка, пилотка — всё чин по чину, всё форсисто полковым портным подогнано), да пацан он и на войне пацан — везде совал нос. Как-то на аэродром зарулил на велосипеде.