Миниатюры

— А ведь ты Меня не любишь, — сказал Господь, протягивая Свою руку в ответ на мою, вытянутую для приветствия.

Я легонько пожал его кисть в своей. Рукопожатие получилось не таким страстным, как я думал.

— Люблю, Господи! — возразил я. — Разве Ты не видишь, сколько я тружусь для Тебя?!

— Не вижу.

Он сидел рядом со мной за праздничным столом, но радости не было. Инерция мысли несла меня к списку добрых дел, который хотелось озвучить, но я пресёк себя и запнулся.

Разговор не клеился, и Господь решительно встал, чтобы выйти.

— Господи, — взмолился я, — не уходи! Сегодня же Пасха: жена напекла вкусных куличей и наготовила много еды. Мы ждали Тебя!

— Пасху Свою Я хочу разделить с теми, кто знает в чём Моя Пасха, — сказал Господь и направился к выходу.

Казалось, Он куда-то спешит.

У него рыжая, солнечная борода. И на душе от него так же солнечно.

Мы познакомились давно, я даже не помню когда, при каких обстоятельствах. Помню только, что любила у него исповедоваться.

Человечность, доброта, тонкость чувств, искренность. Он понимал меня, а я ещё та штучка — сама себя не всегда понимаю. Он никогда не лез в душу, не царапал сердце, не обличал.

— Горя в жизни и без нас хватает, — говаривал он. — Человек человека должен поддерживать. Надо костылём быть для ближнего, а не палкой.

Таким и был отец Онисим — утешающим, утишающим страсти и скорби. В любой беде на него можно было положиться, как на отца.

Как-то я пригласила его в гости. Перед входом в подъезд пропускаю его вперёд, а он, наоборот, меня пропускает. Из вежливости. Стою на своём, не иду — его пропускаю. Так и танцуем перед дверью: кто кого. И тогда он говорит:

В такие дни кажется, что, несмотря на повседневную суету, всё замирает.

Дыханием нежности исчезли погребальные пелены с земли. Она ещё неприглядна, гола, но вечной Любовью уже властно сказано самой жизни: выйди! 

И всё послушно потянется навстречу...

А меня невозможно почему-то трогают слова «Прослезися Иисус...» Он с нами во всём, особенно в горе... Он, который через неделю Сам сойдёт в преисподняя земли...и победит смерть...Тот, которому завтра будут петь осанну, сжимая в руках горькие ветки вербы с трогательным пушком...

Слово приходит готовым. Оно, словно конь, запряжённый и осёдланный кем-то неведомым. Не мной оно приручено, но бежит ко мне, чтобы потом убежать в жизнь. Я для него — дверь, ворота в мир людей.

Дух захватывает — тайна приоткрывается: тайна общения со словом.

Слова — они живые. ЖИВЫЕ!

Слова и смыслы. Потому поэзия — наша видовая цель, прав Бродский. Поэзия не в смысле рифмоплётства, а в смысле слышания Слова. Поэтом делает человека Слово, а не рифмы. Слово — Пастух всех слов.

Отец Матфей вышел из храма после утомительного разговора с молодым настоятелем-двадцатипятилетним отцом Михаилом, и растворился в текучей массе вечно куда-то спешащего люда…

Пятидесятилетний священник вместе с двумя батюшками престарелого возраста были отправлены за штат для того, чтобы уступить место молодым и напористым выпускникам духовной семинарии…

Многочисленный приход ропотливо восстал, сиротливо плача и письменно жалуясь на беспредел церковной администрации правящему архиерею, и даже самому Патриарху, но все кануло в лету узаконенных канцеляризмов и отписок…

«Господь милостив», - успокаивала матушка отца Матфея,- найдется и для тебя поприще на церковной ниве»…

И точно…

«Молчи — за умного сойдёшь», — гласит народная пословица. Архимеду приписывается более утончённая мысль: «молчи, пока ты не в состоянии сказать нечто такое, что полезнее твоего молчания». Но как понять — в состоянии ты или не в состоянии? Уста говорят от преизбытка сердца¹: огорчённого или просветлённого, возмущённого или страждущего, одарённого или бесталанного.

Скрыть бы глупость свою, так она в каждом слове видна — наравне с мудростью. Ты, Господи, умудрил ущерблённый сосуд и повелел ему говорить, дабы и глупость его была видна, и мудрость, которая от Тебя. Искреннюю жажду Ты не оставил неутолённой.

Когда идёт снег, люди радуются ему, словно дети. И сами снежинки радуются. Кружатся в хороводах, носимые ветром: и поют, и хохочут — им весело, как бывает весело во время полёта птицам или пчёлкам, или даже стрекозам, мотылькам и майским жукам. Всем, кто летает, знакомо это переживание счастья, только одни летают, преодолевая земное притяжение, а снежинки, наоборот, подчиняясь ему. Снежинки больше всего на свете любят землю.

Пока  падают, они думают об увиденных в прошлые зимы ветвистых деревьях и потому приобретают форму воображаемых веточек. Вспоминают цветы, к лепесткам которых прикасались летом, когда были капельками дождя. Это увидит всякий, разглядывая формы снежинок: тут и ели, и колосья, и даже крылья всевозможных птиц.

Дзинь, дзинь, дзинь...

То с одной стороны храма, то с другой слышны короткие позывные сотового телефона...

Сегодня праздничный день, храм набит людьми до отказа, ждём начала Божественной Литургии. На клиросе чтец изо всех сил пытается голосом пробить толщу гудения и шуршания прихожан. Читаются часы. По сути своей служба началась, но по привычке, почти никто не слушает чтеца, есть более важные дела — поставить свечу у любимой иконы, обняться со знакомым и быстренько обсудить состояние здоровья и прочие важные новости.

А батюшка в это время в алтаре совершает великое таинство — проскомидию. Проскомидия — это самое важное поминовение о живых и усопших. На Литургии священник из просфор вынимает частицы о здравии и упокоении тех, за кого верующими подавались записки.

Пологий берег озера — зеркало небес и звездной россыпи в степи рядом с пересечением трех пыльных дорог. Внедорожник цвета серебристый металлик остановился около огромных дольменов, заросших мхом. Из машины вывалилась веселая компания: две девушки и двое молодых людей, шумно выражая восторг. Ни птиц, ни зверей не видно вокруг, только беззащитная стихия слитых воедино воды и беспорядочно змеящейся травы.

— На этом камне что-то написано, — девушка попыталась прочесть слова, — todo pasara, что это значит?

— Все пройдет.

— Когда? — засмеялась ее подруга.

— Скоро, — пошутил молодой человек.

Современность закабаляет человека, превращая его в винтик, механизм, и даже — в товар. Хотелось бы обладать правом Диогена сидеть в своей бочке и не вставать перед очередным цезарем. «Не заслоняй мне солнце!» — о, сколь многим и многому я бы хотела сказать эти слова.

Чем заслониться современному человеку от всего, что гасит свет? Лозунг времени: торгашество или смерть. А если я не хочу ни в торгаши, ни в товары?

Как жители Трои втащили себе на погибель Троянского коня, так нынешние люди втащили в свой мир примат денег. Деньги — наше всё, ничего личного — только бизнес.

Скучно, смертельно скучно.

Осень — это память о радости, однажды и навсегда запечатленной в сердце. Это — образы-облака воспоминаний, плывущие по небесным дорогам судьбы. Иногда бывает светло и свежо — хранит свои секреты осенняя тишина. И дарит, дарит плоды земной мудрости, щедро наполняя ими каждый прожитый день...

Но нет постоянства в осеннем календаре. Осень — это всегда ожидание и готовность встретить трудности. Это — скорбная память о том, что никогда уже не вернётся. И потому — дождит. Уныло скребёт по оконным рамам, ритмично исполняя прощальную мелодию осенняя ночь.

Осень — это путь, долгое путешествие обратно, в светлое небо. Это — жажда жизни, вопреки любым, самым непостижимым преградам, встающим на пути. Ведь осень надеется-знает: впереди будет Весна...

Эти крошечки-зарисовки я услышала и записала. От кого услышала? Не скажу. Лишь открою, что среди авторов ─ литовец, китаец, англичанка, русская, кореянка.

* * *

Я родился слепым.

В школе мне повезло познакомиться с девочкой самой доброй души, всегда готовой помочь. Но одноклассники говорят: «Она негритянка, приехала из Мали», и дразнят нас: «Чёрная и слепой!»

Но знаете, ведь слепые не различают цветов...

Что значит быть чёрным? Никто не может мне объяснить.

Знаю только: мне радостно рядом с ней.

Он смотрел на нее, немного досадуя и в то же время недоумевая:

— Почему она так быстро состарилась? Где та обаятельная женщина, которая покорила его, одинокого и неприкаянного двадцать лет назад? Где тот яркий румянец на щеках, где очарование больших светло-карих глаз? Где та стройность и миловидность — всегдашняя его гордость перед многочисленными приятелями и родственниками? Куда всё это подевалось? Он смотрел на неё с пристрастием мужчины — в комнате у окна в мягком кресле сидела совсем непривлекательная особа преклонного возраста. Она читала какой-то томик стихов, была бледна и задумчива. Что с ней случилось сегодня утром?

«Ж-ж-ж-ж» — пробурчал старый шмель, вылезая из махровой розовощёкой петуньи, в которую он забрался по задние ножки. Продуктивней было бы, наверное, по цветущей кинзе пройтись,хотя правильно говорят: мал золотник да дорог.

Он огляделся, тихо добавив: «Жарко сегодня будет, и по радио на соседнем участке вчера об жаре говорили». Cпланировав на крупный вызревающий подсолнух, он с удовольствием уткнулся в горячую и пухлую желтизну, мимоходом отмечая: «На убыль август пошёл. Птицы выклёвывают семячки. Кушать всем хочется».

От работы его оторвало жужание гостя — рядом с ним присоседился молодой шмель.

— Ж-ж-ж-Жил? Ты что-ли? — спросил он молодого шмеля.

Это формула отчаяния, она звучит именно так — «мне хуже всех». А начинается всё с вполне безобидных фраз внутреннего диалога, где навязчиво присутствует самоубеждение в том, что всё предопределено, вокруг — пустота, помощи ждать не приходится, впрочем, так же как и понимания со стороны окружающих.

«Мне хуже всех» — это состояние. И чем сильнее погружён человек в эмоциональный стресс, чем глубже ныряет в образ обречённости, тем меньше он видит просвет в жизненном пространстве. Так называемый эмоциональный тон такого человека крайне низок: «мир страшен», ничего хорошего уже не будет (по Н.И. Козлову). Информационное пространство в современном мире способствует лишь усилению невротизации. Ускользающая куда-то в иное пространство благополучная жизнь, словно дразнит воображение современного человека. Кто-то из святых подвижников сказал, что если в твоей жизни всё идёт так как ты хочешь, то это только потому что твоя воля совпала с Волей Божьей. По правде — желать такого совпадения страшно. Потому что тогда придётся принять всё — не только радости и утешения, но прежде оных — болезнь, боль, лишения, отчуждение, разочарования и многое такое, о чём никто из человеков никогда не грезит.

Жили по соседству два деда — дед Ваня и дед Саня. Жили попросту и дружно. Но вдруг рассорились, почти как у Гоголя — Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.

Добрые соседи это, наверное, не менее важно, чем добрая жена или добрый муж. Соседи ведь всё друг про друга знают, а если и не знают чего, то сами домысливают у себя на кухне.

Вы спросите, — Из-за чего деды поссорились? — А я вам отвечу,

— Из-за солнечных бликов!

Не верите? Тогда слушайте мой рассказ.