«Ж-ж-ж-ж» — пробурчал старый шмель, вылезая из махровой розовощёкой петуньи, в которую он забрался по задние ножки. Продуктивней было бы, наверное, по цветущей кинзе пройтись,хотя правильно говорят: мал золотник да дорог.
Он огляделся, тихо добавив: «Жарко сегодня будет, и по радио на соседнем участке вчера об жаре говорили». Cпланировав на крупный вызревающий подсолнух, он с удовольствием уткнулся в горячую и пухлую желтизну, мимоходом отмечая: «На убыль август пошёл. Птицы выклёвывают семячки. Кушать всем хочется».
От работы его оторвало жужание гостя — рядом с ним присоседился молодой шмель.
— Ж-ж-ж-Жил? Ты что-ли? — спросил он молодого шмеля.
— Я, я, — дядя ж-ж-ж-Жул, — рассмеялся шмелёк.
— Рад тебя видеть. Как наварчик, племянник? Что-то ты раненько. Жив! Мы за тебя переживали, милок. Почему на вечерней поверке не было тебя?
— Да заработался вчера. Жадность фраера сгубила, как любит говорить братец ж-ж-ж- Жюс. Такой нектарище вчера был везде! Не просёк, как ночь опустилась. Заночевал на подсолнухе, а холодно было ночью — б-р-р-р! Вот пару кругов скоростных сейчас сделал — согрелся.
— Все волновались за тебя. Знаешь, участились случаи, когда наш молоднях запутывается в парниковой плёнке, бъётся, обессиливает, а тут тебя супостат паук дожидается. Тётя ж-ж-ж-Жужула плакала всю ночь.
— Нехорошо вышло, дядя, каюсь.
— То-то, давай на эхинацею, пока наших мало. Ха! Эхинацея — от всех болячек панацея.
— Давай.
Объект был рядом и шмели рьяно принялись работать.
— Передохнём, племяш, притомился я чего-то, — сказал через некоторое время дядя ж-ж-ж-Жул.
— Сегодня почти все розы расцвели. Не пойму я, и чего хозяева этого участка помешаны на этих розах? Какая польза от неё? От кабачка и огурца, пожалуй, пользы побольше будет!
— Это ты напрасно, ж-ж-ж-Жил. Полезность — она не обязательно должна измеряться граммами, литрами, метрами. Вот и розы из этого списка. Роза — королева сада. Для тебя их красота бесполезна, а для хозяев этого цветника она полезней будет эхинацеи. Ты как-нибудь обрати внимание на хозяйку, когда она, проснувшись, выходит из дома.Она первым делом к своим розам идёт и такое счастье у неё на лице — прямо-таки светится! Это не шмелиное счастье — собрать побольше. Ну, не поверю, салага, что тебе больше нравятся участки, где королевами крапива, сныть, да одуванчик. Что-то ты не летун в такие края. А тут вся эта дрянь изничтожается. Здесь и к нам хозяева с уважением относятся — сколько питания нам обеспечили. Ну, и мы их не подводим, что бы урожаи у них были...
— На соседнем участке задохнуться можно. Приедут — и мясо жарить, да пить. Орут, пляшут, спят и опять орут. Недавно братец ж-ж-ж-Жикс залетел туда. Пустой полетал, полетал, путного ничего не нашёл. Видит букет роскошный на столе в вазе стоит. Рассказывал, что не видел таких цветов, ну и «нырнул»... Пулей из него! Полчаса чихал после, после рвал, температура поднялась. Неделю болел, Маманя ж-ж-ж- Жула его ромашковой пыльцой отхаживала.
— Мой тебе совет: не суй нос, куда не след. Это осам на цветках тля нравится. А братец ж-ж-ж-Жул на магазинный букетик нарвался. — это отрава, но людям всё такое нравится. Хорошо жив остался ж-ж-ж-Жул. Так что красота — красоте рознь. Оводам дерьмо нравится. Ты ж в него не полезешь? Шмели-кукушки ли некрасивые? Ещё те шептуны! Полетим-ка, брат, к настурциям, правда это как-то пошловато звучит, но это к людям применительно. А для нас это просто замечательный десерт. Или для начала давай флоксы подчистим, что-то они в этом году рановато стали осыпаться.
Улететь сразу им не удалось — рядом с ними грациозно и плавно спланировала молодая шмелиха, сходу недовольно заявившая:
— Привет. Меня ш-ш-ш-Шаава зовут. Уже подчистили?
Она смотрела на соседей пристально и с какой-то странной злобой. Племянник с дядей принюхиваясь к гостье, переглянулись, а ж-ж-ж-Жул, почему-то принял боевую стойку, хотя и улыбался.
— В натуре «порожняк», — сказала неожиданная гостья не сводя с сородичей глаз. — И чё вы здесь толчётись, трудяжки?
— Кто рано встаёт, тому Бог даёт.
— Бог? Кому бог, а кому голова умная, — презрително поджала губки шмелиха. — Ладно, прощайте... трудяги-доходяги. Каждому по способностям, так, что ли? Жарко ... пора и мне отдохнуть от трудов праведных.
Она взмыла над ними, покружилась и, прошептав: «Быдло убогое», набирая скорость понеслась к кудрявой груше. Урожай на ней был отменный: увесистые груши ждали сбора, на «попках» их дрожали медовые капельки.
— Красавица! — проводив взглядом шмелиху, воскликнул ж-ж-ж-Жил.
— Красавица! — передразнил племянника дядя. — Шааава! Яркое имя. Шептуниха. Не строит, не работает. Ты такую в дом пусти — она маманю твою быстро убъёт, личинки и яйца выбросит вон и заживёт на всём готовом, тобой добытом. У неё жало, между прочим, поболе нашего.
— Так это «кукушка» была? — на мордашке ж-ж-ж-Жила застыло выражение ужаса.
— Она самая. Да ты не дрейфь. Наши деды давно научились с этой гадостью «общаться». Сотнями, взводами налетим, порвём их на куски. Опыт есть. Но гадость, конечно, редчайшая. Эх, красота-то кругом какая! Годецию чуешь? А лабелию? А кларкию? А анютины глазки? А бархатцы? А левкой-то, а левкой!!!
— Чую, дядя, чую. Аж дух захватывает! И почету это цветы всё больше женскими именами богаты?
— А гладиолус? Чем не король сада? Ирис ещё, Вася-василёк, нарцисс.Женских названий больше, конечно, но без нас, дружище, девочки-цветочки завянут.
Ж-ж-ж-Жул молодо расхохотался.
На порог дома вышла хозяйка. Она потянулась и пошла к цветнику, где с улыбкой нагнулась, и понюхала алую розу. «Мама дорогая»! — прошептала она. — Какая красота!
К женщине подошёл мужчина, и она порывисто обняла его. Плача, она говорила сквозь слёзы: «Как я хочу жить, когда вижу эту божественную красоту. Как хочу жить.Боже, Боже, как я хочу жить!
Мужчина дрожащей рукой гладил женщину по волосам, повторяя и повторяя еле слышно: «Ты будешь жить родная, будешь жить, родная...»
Ж-ж-ж- Жул и ж-ж-ж-Жил, отставив работу, замерев смотрели на хозяев участка. Странная тишина воцарилась вдруг, умолкли птицы, замерла старая осина, пропали куда-то все звуки живого мира, будто весь мир внимал тихим словам мужчины.
