Читальный зал

Стоят деревья у воды,
И полдень с берега крутого
Закинул облака в пруды,
Как переметы рыболова.

Как невод, тонет небосвод,
И в это небо, точно в сети,
Толпа купальщиков плывет
Мужчины, женщины и дети.

1

На скольких руках — мои кольца,

На скольких устах — мои песни,

На скольких очах — мои слезы...

По всем площадям — моя юность!

2

Бабушке — и злая внучка мила!

Горе я свое за ручку взяла:

"Сто ночей подряд не спать — невтерпеж!

Прогуляйся, — может, лучше уснешь!"

3

Так, выбившись из страстной колеи,

Настанет день — скажу: "не до любви!"

Но где же, на календаре веков,

Ты, день, когда скажу: "не до стихов!"

Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками пó льду и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец — чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! — любим! —
Расписывалась — радугой небесной.

Поэма

Стены косности сочтены
До меня. Но — заскок? случайность? —
Я запомнила три стены.
За четвёртую не ручаюсь.

Кто же знает, спиной к стене?
Может быть, но ведь может не

Быть. И не было. Дуло. Но
Не стена за спиной — так..? Всё, что
Не угодно. Депеша «Дно»,
Царь отрёкся. Не только с почты

Вести. Срочные провода
Отовсюду и отвсегда.

"Моя писательская жизнь, - вспоминал Иван Алексеевич Бунин, - ...началась, должно быть, в тот бесконечно давний день в нашей деревенской усадьбе в Орловской губернии, когда я, мальчик лет восьми, вдруг почувствовал горячее, беспокойное желание немедленно сочинить что-то вроде стихов или сказки". Такое желание вызнала у него случайная картинка в книжке, изображавшая горы, водопад и странного карлика-уродца на первом плане, - и маленького Ваню "охватило вдруг поэтическим волнением".

Это поэтическое волнение приходило к Бунину в течение всей его писательской жизни всегда неожиданно; поводом обычно служило какое-нибудь мелькнувшее воспоминание, образ, слово...

Когда началась бунинская проза? Очень рано, с детских дневничков, где мальчик записывал свои переживания, впечатления и в первую очередь пытался выразить свое повышенное ощущение природы и жизни, которым был наделен с рождения.

Нынче я гость небесный
В стране твоей.
Я видела бессонницу леса
И сон полей.

Где-то в ночи подковы
Взрывали траву.
Тяжко вздохнула корова
В сонном хлеву.

Расскажу тебе с грустью,
С нежностью всей,
Про сторожа-гуся
И спящих гусей.

Руки тонули в песьей шерсти,
Пес был сед.
Потом, к шерсти,
Начался рассвет.

20 июля 1916

Ночного гостя не застанешь...
Спи и проспи навек
В испытаннейшем из пристанищ
Сей невозможный свет.

Но если — не сочти, что дразнит
Слух!— любящая — чуть
Отклонится, но если навзрыд
Ночь и кифарой — грудь...

То мой любовник лавролобый
Поворотил коней
С ристалища. То ревность Бога
К любимице своей.

2 июля 1922

        1

Весна, я с улицы, где тополь удивлен,
Где даль пугается, где дом упасть боится,
Где воздух синь, как узелок с бельем
У выписавшегося из больницы.

Где вечер пуст, как прерванный рассказ,
Оставленный звездой без продолженья
К недоуменью тысяч шумных глаз,
Бездонных и лишенных выраженья.

1918

Препонам наперерез
Автобус скакал как бес.
По улицам, уже сноски,
Как бес оголтелый несся
И трясся, как зал, на бис
Зовущий, — и мы тряслись —
Как бесы. Видал крупу
Под краном? И врозь, и вкупе —
Горох, говорю, в супу
Кипящем! Как зерна в ступе,
Как вербный плясун — в спирту,
Как зубы в ознобном рту!

До́роги — хлебушек и мука!
Кушаем — дырку от кренделька.
Да, на дороге теперь большой
С коробом — страшно, страшней — с душой!
Тыщи — в кубышку, товар — в камыш…
Ну, а души-то не утаишь!

6 июня 1918

1

Есть рифмы в мире сём:
Разъединишь — и дрогнет.
Гомер, ты был слепцом.
Ночь — на буграх надбровных.

Ночь — твой рапсодов плащ,
Ночь — на очах — завесой.
Разъединил ли б зрящ
Елену с Ахиллесом?

Елена. Ахиллес.
Звук назови созвучней.
Да, хаосу вразрез
Построен на созвучьях

Мир, и, разъединен,
Мстит (на согласьях строен!)
Неверностями жен
Мстит — и горящей Троей!

Почему, с целью показа сущности поэзии, выбраны работы Гельдерлина? Отчего не Гомер или Софокл, не Вергилий или Данте, не Шекспир или Гете? Ведь сущность поэзии реализована также и в произведениях этих поэтов, причем даже более полно, чем в рано и внезапно обрывающемся творчестве Гельдерлина.

Может быть. И все-таки избран Гельдерлин и только он. Но возможно ли вычитать всеобщую сущность поэзии в работах одного-единственного поэта? Ведь всеобщее, что означает: то, что значимо для многого, мы можем получить лишь в сравнивающем рассмотрении. К тому же нужен образец возможно большего многообразия поэтических сочинений и видов поэзии. Притом поэзия Гельдерлина — лишь одна среди многих других. Ее одной никоим образом недостаточно, чтобы задать масштаб для сущностной определенности поэтического творчества. А потому наш замысел неудачен с самого начала. Это так лишь постольку, поскольку мы понимаем под "сущностью поэзии" то, что собрано во всеобщем понятии, одинаково значимом для всякой поэзии. Однако это всеобщее, одинаково значимое для всякого особенного, всегда есть равнозначное[и безразличное—das Gleichgultige], та "сущность", которая никогдане может стать существенной. Однако мы ищем именно это существенное сущности, то, что принуждает нас к решению относительно того,примем ли мы поэзию всерьез и (как мы это сделаем), принесем ли мы ссобой (и каким образом) предпосылки для того, чтобы находиться вовладениях поэзии.