1. Философия абсолютного процесса.
В то время как на западной окраине греческого мира Пифагор и элейцы развивали свои умозрительные учения об умопостигаемой природе вещей, на крайнем востоке, в Ефесе, ионийская стихийная философия получила новое развитие в лице Гераклита (приблиз. до 475).
Элейцы, исходя из определения истинно-сущего, как неизменного и неподвижного вечного единства, отрицали всякий генезис, движение, происхождение и уничтожение вещей, доказывая невозможность какого бы то ни было процесса в абсолютном. Всякое видимое изменение, движение или происхождение они признавали мнимым, все видимое множество явлений — призрачным и ложным. Гераклит, напротив того, изобразил абсолютное сущее, как безусловно подвижное, находящееся в процессе абсолютного изменения, становления, — генезиса. Абсолютное Гераклита есть самый этот генезис; истина есть путь и жизнь, а жизнь есть вечно текущий процесс: она вечно рождается, происходит, исходит из себя. Элейцы с своим понятием неизменной сущности, субстанции, представляют статическое начало в древней метафизике; Гераклит, глубоко проникнутый религиозной идеей греческих мистерий, разрабатывает метафизическую динамику.
Пифагорейцы признают в основании мира ряд противоположностей, сводимых к двум существенным и неизменным противоположностям предела и беспредельности, которые никогда не переходят друг в друга, но существуют абсолютно и сочетаются друг с другом в гармоническом единстве. Гераклит не допускает неизменных, противоположных друг другу начал в абсолютном: он мыслит самое абсолютное в вечном течении от себя к своему другому, от своего другого — к себе; абсолютное вечно переходит от противоположности к противоположности, обращая одну в другую. Борьба внутренне присуща, имманентна божеству, абсолютной истине: иначе вся действительность, весь мир явлений в круговороте вечной жизни и движения, борьбе стихий, не был бы объясним из абсолютного. И скрытая гармония также имманентна, внутренне присуща абсолютному в его многотрудной борьбе: иначе действительная организация космоса, его стройное течение, общее согласие его явлений — были бы также не объяснимы. Абсолютное, расходясь в себе, сходится с собою; единое, различаясь от себя, согласуется с собою, осуществляет гармонию в различии.
Погруженный, как и его предшественники, в созерцание потока явлений, Гераклит признал высшим законом сущего самое изменение, самый процесс вечного изменения и течения. Все вещи изменяются, каждый момент чувственного бытия есть уже момент протекший; и как время течет неустанно, так и все сущее в сфере времени, которое объемлет собою все. Движется небо, движется воздух и вода, движется все вещество. Наши чувства движутся, и самые восприятия суть движения; движется, изменяясь, наше сознание, и самая речь наша, чтобы выразить истину и жизнь, течет сообразно им, неустанно. Наши тела текут как ручьи, и материя вечно возобновляется в них, как вода в потоке. И как нельзя дважды войти в одну и ту же струю, так нельзя дважды, т. е. в два различных момента времени быть в одном и том же теле, находиться в одном и том же состоянии. Быстрота неустанного изменения то расточает, то вновь собирает бренное естество; и не сперва расточает, чтобы впоследствии снова собрать; но в одно и то же время это естество составляется и уничтожается, приходит и уходит.
Таким образом то, что становится в этом процессе, не может даже постичь постичь бытия, ибо генезис, процесс становления, никогда не прекращается н не останавливается: все есть и не есть, все течет и ничто не пребывает.
Все изменяется вокруг нас, и уже по одному этому мы не можем сами не изменяться: все деятельно различается от нас, все различается в себе самом. И если бы уничтожилось изменение, движение, то уничтожился бы переход от различия к различию; если бы уничтожился этот переход — уничтожилось бы и различие, все различное перестало бы в действительности различаться. Где есть жизнь, существование, там есть и различие, изменение, движение, там нет абстрактного неподвижного «бытия» элейцев, как нет отвлеченных противоположностей пифагорейского учения. Гераклит равно осуждает Пифагора и Ксенофана: что истинно есть, то живет и следовательно движется в роковом круговороте, в котором одна противоположность переходит в другую. Если элейцы учат, что поистине все неподвижно, все пребывает и стоит, то на деле ничто не стоит и не пребывает, все движется и течет в силу абсолютного закона жизни. Если элейцы учат, что только обманчивое свидетельство чувств внушает нам мнение о действительности изменения, движения и множества вещей, то, по Гераклиту, лишь мертвенные человеческие чувства являют нам вещи неподвижными, относительно неизменными. Все устойчивое и пребывающее есть лишь призрак воображения, обман чувств. Все, что кажется неизменным и неподвижным, вечно и неустанно течет, ни мгновения не пребывает одним и тем же, но переходит в свое противоположное.
День становится ночью, ночь становится днем, жар переходит в холод и холод в жар, зима в лето и лето в зиму, голод в насыщение и насыщение в голод, болезнь в здоровье и здоровье в болезнь, видимое в невидимое и невидимое в видимое, жизнь в смерть и смерть в живот. Бог смерти, Гадес, и бог жизни, Дионис — один и тот же бог; загробное, подземное солнце — есть то же солнце небес.
Все становится из всего, в силу абсолютности закона изменения. Целое и не целое, сходное и различное, согласное и не согласное, — все одно: одно из всего и все из одного. «Одно и то же и живо и мертво, и бдит и спит, и молодо н старо: то изменяется в это; это, изменяясь, снова становится тем». Одно и то же: удовольствие и страдание, знание и незнание, великое и малое, верх и низ; ибо все меняется в всеобщем круговороте, в творческой игре Вечного Младенца. Ибо, как дитя играет с песком, пересыпая его, образуя и рассыпая его, так нестареющая Вечность играет с миром. Как из одной глины мы можем лепить фигуры и снова смешивать их, чтобы снова и безостановочно лепить одну за другою; так и природа из одного и того же вещества сначала создала праотцев, потом отцов, потом нас, и создаст еще других вслед за нами. И этот поток генезиса никогда не остановится в своем непрерывном течении, точно так же как и обратный поток разрушения, — мрачные волны Коцита и Ахерона. Ибо первая причина, показавшая нам свет солнечный, — она же влечет нас к сени смертной. Один и тот же — Гадес и Дионис, одно и то же — генезис и разрушение; ибо все божеское и человеческое нисходит и восходит, умирает и оживает. Абсолютное истинное, есть все: „Бог есть день и ночь, лето и зима, война и мир, голод и насыщение. Одно и то же и свет и тьма, видимое и невидимое, старость и юность, жизнь и смерть, начало и конец, добро и зло.
Гераклит понял мир, как процесс и попытался объяснить его из идеи абсолютного процесса. Истина есть путь и жизнь. Гераклит гипостазировал вечный ход этой жизни: он провозгласил генезис как процесс — самою истинной сущностью ее.
В этом особенность Гераклита, сделавшая его столь любезным всем Гегелианцам. Он овеществил, материализовал процесс вечного изменения, превратив действие в действующую субстанцию. Доселе основною стихией полагалось какое-либо одно вещество, пребывающее неизменным во всем различии своих видимых форм и проявлений (сгущений и разрежений); Гераклит признал такою основою или сущностью самый процесс. Ио так как процесс этот есть основа всего чувственного мира, его живая сущность, так как он представляется действующей субстанцией, то Гераклит естественно отождествил свое понятие генезиса с понятием природы, понятие процесса с представлением стихии. Процесс изменения, генезис, есть стихия, из которой все возникает, в которую все разрешается.
Такою стихией является Гераклиту огонь, который есть ничто иное, как процесс горения. Гераклит разумеет здесь отнюдь не одно чувственное пламя, но именно процесс, деятельное начало процесса — его «существенную форму», выражаясь языком Аристотеля. Огонь вечно подвижен и все движет; он не только изменяется, но и сам все изменяет, сходит с неба и восходит к небу, угасая и воспламеняясь. Огонь Гераклита есть то, что движет все; он есть производящее начало изменения, его душа и причина; все, что живет, что изменяется, то горит. В силу общего свойства античной интуитивной мысли, Гераклит не мог понять всеобщий процесс генезиса абстрактно в форме отвлеченной категории Гегелевской «логики»; абсолютный генезис представлялся ему стихийным, реальным процессом горения вечного, божественного огня. Генезис есть жизнь, огонь есть душа вещей.
Итак, все изменяется, все течет и горит. Но всякое изменение есть переход от чего-либо к чему-либо другому, при чем второй момент вытесняет первый и постольку отрицает его собою; процесс явлений, в своем вечном круговороте, обусловлен всеобщей борьбой и враждою всего сущего. Все состоит из противоположностей, борющихся и переходящих друг в друга в живой стихии горения. Единое согласуется с собою в вечном противоречии, и гармония мироздания вытекает из сочетания противоположных колебаний.
В силу вечного закона, все сущее имеет свою противоположность по необходимости, роковым образом. Иначе обособление, индивидуальное существование отдельных вещей не было бы полно и нарушало бы единство и гармонию целого. Оно не было бы полно, не было бы возможно во всей бесконечности материального мира, если бы основывалось на частном исключении, а не на всеобщем законе борьбы или противоположения. Вместе с тем обособление отдельных вещей нарушало бы единство и гармонию целого, если бы эта гармония не поддерживалась непрестанною борьбою уравновешивающих друг друга противоположностей, если бы каждая вещь не имела свое противоположное и не переходила бы в него по порядку времени, по закону рокового колеса жизни. У Гераклита, как и у Анаксимандра, единство абсолютного осуществляется в роковом движении, уничтожая все обособившееся. Все рождается, обособляется борьбою и все побеждается, разрушается ею: «Война — отец всего, царь всего: одних оказала богами, других людьми, одних — свободными, других — рабами» (Fr. 44). «Должно знать, что Война всеобща, что Раздор — справедливость, что все и происходит, и уничтожается в силу Раздора» (Fr. 39).
Таков божественный закон сущего: без борьбы нет противоположностей, без противоположностей — не чему соглашаться, нет гармонии, жизни, космоса — есть только одно отрицательное единство, мертвенная неподвижность элейцев.
Мы встречаемся с новым понятием абсолютного. Впервые оно постигается как живой процесс, впервые момент отрицания, противоречия, мыслится как имманентный акт абсолютного, как одна из его сил. Формула, утверждающая, что абсолютное согласуется с собою, расходясь с собою, различаясь в себе, что сущее — вечно в согласии и разногласии, — заключает в себе умозрительную идею высшего порядка, которая должна войти так или иначе во всякую метафизику, признающую конкретное, живое, абсолютное. Правда, что такая идея выражена Гераклитом лишь в чисто языческой форме: борьба естественно присуща божественному, абсолютному, в силу самой его языческой ограниченности; борьба есть теогоническое и вместе космогоническое начало, или вернее самый роковой процесс мира, его фатальный закон: война и Зевс — одно и то же. Проникнутый эллинским мистицизмом, Гераклит упрекает самого Гомера, желавшего, чтобы вражда исчезла из среды богов и людей. Борьба, война страшна нам, а не Богу. Бог ею и в ней осуществляет гармонию, а без борьбы все бы погибло и исчезло. Для Бога — все справедливо и прекрасно, тогда как люди одно принимают за зло, другое — за добро. «Есть скрытая гармония, превосходнейшая явной: в ней бог смешал и утаил глубоко различия и разницы».
Все движется и определяется утверждением и отрицанием, все отчасти утверждается и отрицается, все есть и не есть, ибо ни одна вещь не есть та или другая определенная вещь, но становится, вечно созидается противоположными силами.
Противные стремления взаимно удерживают и поддерживают друг друга, служат друг другу опорой. Отдельные вещи суть лишь видимые некоторое время точки пересечения противоположных течений. Ничто не есть по себе: все только становится. По учению скептиков противоположные определения кажутся присущими одной и той же вещи; по учению Гераклита, такие определения действительно присущи им в процессе генезиса. Поэтому и самое абсолютное начало его имеет в себе не только положительную силу единства и гармонии, но также и мощь отрицания, различения, раздора и борьбы.
2. Огненное слово (Логос) Гераклита.
Абсолютное есть огонь; но эта стихия получает определение совершенно противоположное прежним: она качественно изменяется. Неизменные стихии других ионийцев качественно не изменялись, но образовывали мир путем сгущения и разрежения; «беспредельное» Анаксимандра выделяет из себя стихийные различия, от века в нем заключавшиеся, но эти различия в нем не объяснимы, не переходят друг в друга. Огонь Гераклита непрестанно превращается в самые различные формы, переходит во все стихии, чтобы рождать единичные вещи и, вновь возгораясь, разлагать их. Он проникает вселенную, все питает и все пожирает, все наполняет, все объемлет, во все изменяется. По выражению самого философа, огонь обменивается на все вещи и все вещи на огонь, как золото на товары и товары на золото.
Абсолютное определяется как огонь и вместе как процесс, в котором сущее, различаясь в себе, расходясь с собою — с собою же сходится.
Метафизическое понятие воплощается в непосредственном представлении. Истинный закон всего сущего есть вечный генезис; но мысль о развитии без развивающегося, об изменении без изменяющегося была невозможна: в основании этого процесса есть нечто, подлежащее ему, нечто пребывающее, из чего образуется и преобразуется все сущее, все что становится и течет. Это подлежащее, этот субъект есть огонь; но он не различается от своего действия, он — одно с ним, всецело уходит в него.
Некоторые писатели, старые и новые, приписывают Гераклиту учение о тождестве противоположностей. Древние порицают его за отрицание логического закона противоречия, Гегель и Лассаль восхваляют его за признание тождества бытия и небытия. На деле Гераклит, как мы видим, не признавал своего процесса безосновным. Одному и тому же субъекту в разных отношениях могут быть приписаны различные, даже противоположные предикаты, без всякого логического противоречия. Абсолютному субъекту, сущему во всем, могут быть приписаны все возможные противоположные предикаты. Он сам в себе различает их и сам в себе соединяет их, вечно переходя от одного противоположного определения к другому. Эта различающая сила абсолютного и есть мировой закон, причина существующего и вместе его разумное основание. Поскольку абсолютное есть самодеятельное, живое начало, поскольку оно само в себе различает противоположное и само к себе возвращается, оно есть не объективная субстанция только и не просто материальная стихия, но субъект, сущий для себя.
Подобное раздвоение в себе, выхождение из себя и возвращение к себе — есть форма самосознания, сознательности вообще.
Гераклит был разумеется далек от такого результата, добытого позднейшей метафизикой путем анализа сознания; но тем не менее он признал непосредственно разумный характер огня в мировом процессе: различающая сила абсолютного есть его Логос или Слово; точнее само абсолютное, самый огонь — есть всеобъемлющий Логос, все проникающий, все различающий и все образующий. Так, между прочими именованиями, Гераклит впервые назвал скрытый разум вещей.
«Противоречие бытия есть великая загадка вселенной; и в этом противоречии, которое всеобще, которое превосходят всякое человеческое понимание, именно и скрывается всеединая высшая мудрость. В том, что кажется нам иррациональным, в видимом безумии природы скрывается объективная разумность, всеобщий закон, тайная мысль. Загадка вселенной имеет свою отгадку, свое Слово: по этому слову все вершится, им зиждется все (Fr. 1), в нем мудрость и сила, разумное основание и причина всех вещей, ибо оно все различает и все согласует. Истина — тайна и загадочна по существу своему: она заключает в себе противоречие, что непостижимо рассудку человека; Истина не есть чистое тождество, отвлеченное единство Ксенофана и Парменида: она различается в себе самой, исходит из себя, переходит в свое другое, потому что она живет. «Единое разумное» и «мудрое», единое божественное не хочет называться единым, но хочет имени Зевса, имени Жизни.
В этом — смысл и слово великой загадки. Все загадочно, потому что все живет; все загадочно — значит есть Слово, есть разумное основание вещей, без которого противоречие было бы абсолютно неразрешимо, и никакое согласие не имело бы места. Задача философа состоит именно в том, чтобы понять, до какой степени все загадочно, до какой степени противоречие всеобще; и чем глубже, чем сильнее проникается он этим сознанием, тем более понимает он, что есть разумный смысл вещей, тем вернее изрекает он живую природу Истины. Истина неуловима и прячется от человека; человек видит только мертвое, только то, что относительно неизменно и тождественно; истина скрывается от него, потому что она жива. Не из толков людских, не из книг, не из песен бродячих рапсодов познается она; чтобы найти крупицу золота, много земли нужно взрыть (Fr. 8); чтобы найти живую истину, мы должны сами мужественно исследовать все разумное, восходя от известного к неизвестному (Fr. 95), ожидая неожиданного (Fr. 7), познавая безумие человеков. Мы должны учиться у самой природы разуметь тайное согласие в видимой розни и борьбе, скрытую гармонию, возвращающуюся к себе из своего противоположного (ηαλίντροηος ἁρμονίη). Мудрость же состоит в том, чтобы познать Слово сокровенной Истины, ее разумный смысл. Так впервые в метафизике выступило понятие божественного Слова-Логоса, которое непрерывно развивалось в ней, пока не получило среди неоплатоников определения второй ипостаси божества, Сына Единого сверх-существенного Отца, пока не раздалось положительное откровение Евангелия: «Слово плоть бысть».
Слово (λόγος) значит первоначально изречение, речь (не имя или название — такого значения оно в древности не имело ни у греков, ни у евреев); затем логос означает суть речи, ее разумный смысл или содержание, а вместе следовательно и то, что связывает отдельные слова, — разумную связь или отношение их. Таково значение этого термина и у Гераклита: Логос есть разумная связь мирового целого, его объективный закон, внутренняя мысль и смысл мирового процесса (ratio, raison).
Последующая философия различила между внешнею причиною (causa) и разумным логическим основанием (ratio): абсолютное Гераклита есть и то, и другое, и разум, и причина. Как начало жизни, огонь есть всеобщая мировая душа, божество; из него вытекает все различие и все согласие вещей, все разумное в природе и всякое разумение в одушевленных существах: постольку он и сам разумен. О личности, личном самосознании огня — речи быть не может, потому что греки никогда не выработали понятия личности и даже не имели слова для его обозначения. Самый анализ форм сознания в его различных формах начался лишь после Сократа. Поэтому мы уже а priori можем предполагать, что Гераклит мог приписать своему началу лишь общую неопределенную разумность и наши источники вполне подтверждают такое предположение. Логос или мысль (γνώμη) Гераклита имеет то объективное значение смысла, закона, то субъективное значение разумности (τὸ φρόνιμον). — Как бы то ни было и в этом неопределенном, зачаточном понятии Логоса, в котором метафизическое еще так непосредственно смешано с физическим, заключается вся грядущая метафизика, греческая и христианская. Св. мученик Иустин философ называет Гераклита наравне с Сократом христианином до Христа.
Первоначально, в философии, как и в откровении, божественный Логос является человеку преимущественно в своей отрицательной силе, в своей огненной мощи. Евреям явился Он как «огонь поядающий»; Слово Божие к евреям было законом и звучало в огне и курении дыма. Им создано все: но Господь Вседержитель и Создатель мира есть преимущественно Законодатель и Судия его. Таков и Логос Гераклита: прежде всего это «огонь поядающий».
Вседержитель и создатель мира (его демиург), он есть преимущественно его закон (νόμος); и всякое положительное законодательство, все человеческие законы вытекают из этого единого божественного закона, черпают в нем свою силу; он же — всемогущ, всему довлеет, над всем превосходствует. Он есть справедливость (Δίκη), управляющая закономерным течением всех вещей; всякое отклонение, всякое беззаконие подпадает его карательной силе. И если бы самое солнце отклонилось от предначертанного ему пути и перешло за его пределы, то Справедливость и Эриннии — служительницы ее, настигли бы его (Fr. 34).
Справедливость имеет здесь прежде всего карательное значение. Гераклит, подобно Анаксимандру, признавал, что мир, в силу рокового закона, должен вернуться в субстанцию, из которой он возник; Гераклит учил о конечном воспламенении всей вселенной, о погружении всех стихий в огонь, из которого впрочем долженствует возникнуть новый мир. «Огонь» придет внезапно, все рассудит и все возьмет; ничто не укроется от него, ибо он никогда не заходит: ибо «молния окормляет мир»;
Логос является преимущественно критической, различающей силой; как мы видели, справедливость есть раздор и возбуждает борьбу. Слово вносит не мир, но разделение, и только в этом разделении осуществляется сокровенная гармония. — Как необходимый закон, как вечное правосудие, осуждающее всякое исключительное самоутверждение (ὕβρις), всякое обособление и отклонение,— Логос естественно заключает всю вселенную под одно осуждение и всю ее обрекает своему пламени. Над этим законом Гераклит ничего не знает; он безусловен и всеобщ; в нем весь смысл и правда мироправления, он объективно, всеобщим образом разумен, судит все, предопределяет все. Закон есть необходимость (ἀνάγκη), он имеет в себе причинность; закон внутренне присущ целому и всем частям, и потому управляет вселенною как ее Судьба (εἱμαρμένη).
Таков Логос Гераклита. Быть мудрым значит знать его, тот, закон, ту мудрость, то слово или ту мысль, «которая в силах управлять всем во всем». Но этот Логос, как и самый процесс изменения, представляется Гераклиту в форме физического, эфирно-огненного тела. Евреи тоже представляли себе Бога в молниевидной славе, но отличали божественную духовную телесность Шехины, благодатный и освящающий небесный огонь — от физического огня. Гераклит различал между чистым огнем высших астральных сфер, огнем, из которого образуются боги и души — и видимым жгучим пламенем; но, как все эллины, он непосредственно сливал природное с божественным, физическое с духовным. Отдельные духи, — боги, демоны, души суть такие же частные формы огня, такие же моменты его процесса, как и все материальные вещи. Отсюда естественно философия Гераклита получает пантеистический характер. Логос не отличается от своего тела, это последнее — от чувственной стихии, материи видимого мира, точно так же как субъект действия сливается с действием (или процессом) и с результатом действия — на что уже было указано выше.
3. Физика Гераклита.
Рассмотрев таким образом основные начала Гераклитовой философии, перейдем к его учению об устройстве природы. Мы уже знаем ее основной закон — закон абсолютного изменения, движения, генезиса, закон вечного круговорота жизни и смерти. Мировой процесс есть процесс божественного огня, в котором гармония рождается из противоречий, жизнь цветет из разрушения, насыщение возникает из голода.
Мир один для всех; его никто не создал, ни люди, ни боги; он был и есть и будет всегда — вечно живущее пламя, которое мерой угасает и мерой воспламеняется.
Все стихии, все вещи суть лишь видоизменения (τροπή, ἀμοιβή) огня, который сначала угасает в воздух, воду и землю, чтобы затем, воспламеняясь, переходить из земли в воду, воздух и огонь. Прежде всего образуется собственно вода и она-то есть сперма, семя будущего мира, как у Фалеса и Анаксимандра. Вода, путем дальнейшего охлаждения, образует из себя землю, — наиболее отдаленную форму угасшего огня; испаряясь, она же образует из себя частью воздух, частью материальное, жгучее пламя, огненный вихрь (πρηστήρ). «Душе смерть стать водою, воде смерть — стать землею; из земли же становится вода, из воды или огня — душа» (Fr. 59). «Смерть огня — рождение воздуху, смерть воздуха— рождение воде» (Fr. 31). Если дух есть огонь, то земная материя есть угасший дух; души, напротив того, суть воспламенившееся вещество.
Несмотря на строгий монизм Гераклита, в его физике проглядывает роковой общегреческий дуализм. Теплому, деятельному началу огня противолежит холодная, косная влага, из которой образуются остальные стихии. Во всякой вещи есть огонь и вода: первый все движет и оживляет, вторая все питает. Самый огонь питается водою, поглощая ее испарения; самая вода оживляется и движется огнем, разлагаясь и умирая без внутреннего движения. И ни одно из этих двух начал не может вполне вытеснить другое, иначе все настоящее устройство вещей должно уничтожиться.
Путь от огня к земле Гераклит называет путем книзу, (κάτω ὁδὸς), куда спускается отяжелевшее, косное вещество; путь от земли к огню — есть «путь кверху», куда поднимается оживляющееся, возгорающееся пламя, стремящееся к первоначальной небесной чистоте. Сверху, над небесами, находится сфера божественного огня, внизу — земля, которую Гераклит вероятно представлял себе плоской — подобно своим предшественникам. От земли и воды поднимаются испарения, частью сухие, восходящие до неба и питающие собою солнце и звезды, частью влажные, входящие вместе с первыми в состав земной атмосферы, которая простирается до луны. Различие дней и ночей и времен года — зависит от увеличения или уменьшения того или другого рода испарений. Самые светила небесные суть подобные чашам сосуды, отверстия которых обращены к нам; в этих сосудах скопляются сухие пары, которые зажигаются при восходе, угасают на закате.
И солнце обновляется каждый день, причастное силам Диониса. Фазы луны и затмения объясняются простым поворотом небесных сосудов. Астрономия Гераклита — несомненно грубее предшествовавших и современных ей учений; значение эфесского мудреца заключается не в его физике, а в философии генезиса, которая кладет свою печать на все его миросозерцание.
Путь вверх и путь вниз — один и тот же (Fr. 91), ведет через те же посредствующие ступени от земли к небу и от небесного огня к земле. В один период мироздания преобладает течение книзу, прогрессивное погашение огня, в другой — течение кверху или прогрессивное воспламенение, которое оканчивается совершенным возвращением всей вселенной в огонь, после чего следует новый период постепенного угашения. Путь книзу, разделение противоположностей, ведущее к генезису мира, Гераклит называл враждою и войною; единение, ведущее к воспламенению— согласием и миром. Период погашения, соответствующий созданию мира, является как бы периодом оскудения, истощания божества (χρησμοσύνη, mundus indigentia dei), воспламенение вселенной (ἐκπύρωσις) — периодом полноты, избытка, насыщения (κόρος). Эти два периода чередуются в определенной мере (μέτρα), в определенные сроки. Гераклит признавал для круговорота вселенной — космический год, зимою которого является наибольшее угашение огня, а летом — его наибольшее преобладание.
Самая вселенная делится на две части: верхнюю, небесную сферу божественного, чистого и разумного огня, и нижнюю, подлунную сферу погасшего вещества, холодного, тяжелого и сырого. Верхняя сфера есть область божественной жизни, проникнутой стройной гармонией; подлунная — область смерти и мрака, область страдания, из которой угасшее божество должно снова воскреснуть по истечении данного круга времени.
Все остальные подробности Гераклитовой физики сводятся к его учению о генезисе, о гармонии, осуществляющейся в борьбе противоположных сил и стремлений. В целом, как и в частях, в мировом цикле, как и в каждом моменте времени, все течет, все изменяется в одном неизменном круговороте. То, что кажется неподвижным, пребывающим телом или существом, есть лишь видимая точка пересечения противоположных стремлений пли же однообразная по своему течению струя изменения: так пламя светильника, по-видимому неподвижное и неизменное, есть лишь наиболее чистое проявление вечно движущегося, вечно текущего процесса. Вселенная, как мистический кикеон, сохраняется лишь в движении: иначе она разлагается и дает сгустившийся осадок.
В целом, как и в частях, все определено внутренним законом, как некоторым мудрым Словом; мир Гераклита ограничен или лучше сказать закончен в себе этим законом; абсолютное, расходясь и различаясь само с собою, возвращается к себе, как в каждый данный момент, так и в целом мирового процесса. В таком понятии определенности и законченности мира Гераклит возвышается над Анаксимандром, ибо это понятие прямо предполагает конкретное самоопределение, т. е. Логос в абсолютном.
Учение Гераклита о происхождении стихий можно назвать алхимическим сравнительно с учениями других греческих физиков: ибо те признают либо одну качественно неизменную стихию, либо несколько таких элементарных стихий, при чем все вещества и твари образуются из их соединений. Подобные учения о качественной неизменности элементов, особенно теория атомистов, могут быть названы химическими, сравнительно с алхимической изменяемостью огня Гераклита.
Средневековые алхимики также считали основною текучею формою вещества — огонь, посредством которого и через который все во все переходит.
4. Психология, тика и религия.
Огонь Гераклита есть живая стихия в своей единой истинной форме; чем более он отделяется от этой формы, чем более различается он от себя, тем более он гаснет и умирает. В всеобщем воспламенении огонь есть полное согласие и примирение всех противоречий, возвращение от смерти к жизни; точно так же и в частных существах — оживляющая их душа, то, что связывает и соединяет, гармонически согласует их части — есть то, что всего ближе к чистому божественному огню, к всеобщему началу жизни и движения.
Душа, по Гераклиту, есть эфирное тело, особого рода огненное испарение или дыхание, аналогичное астральным телам.
Неизвестно, каким образом он представлял себе происхождение душ — как непосредственное отделение небесного огня, окружающего мировое целое, или наоборот, как воспламенение испарений внутри существ. — Гераклит признавал, невидимому, аналогию между строением мира и человека, между макрокосмом и микрокосмом. Закон один в целом и в частях, единство есть в целом и не целом. Путь вверх — от воды к огню, и путь вниз — от «души» — к воде и земле — везде один и тот же.
И в человеческом организме есть органы, соответствующие питательному началу влаги (желудок), и есть органы, которые, подобно светилам, являются восприемниками или сосудами разумного огня, питающегося воспламененными испарениями (сердце, мозг). Чем чище, «суше» огонь, горящий в человеке, тем он сильнее, божественнее; если он горит нечисто, значит в нем есть земные и влажные частицы: он заглушается плотскими испарениями. Дух подавлен и осквернен плотью. «Сухая душа есть самая мудрая и наилучшая»: такая душа владеет своим земным телом и проницает его, сверкает из него, как молния из облаков. У пьяницы напротив душа сырая, отсырелая (Fr. 70), будучи отягчена винными парами; тело не слушается пьяного, он валится с ног, ибо грубая материальная оболочка сгущается вокруг души и застилает ее свет.
Без внутреннего огня — тело безжизненный труп, который тлеет, разрушаясь внешним образом. Имея в себе огонь, как источник жизни, одушевленное тело постоянно восстановляется и питает свой внутренний огонь, посредством вдыхания сухих испарений, — внешнего всеобъемлющего огня, разлитого в окружающей нас атмосфере. Такое воззрение приводит нас к чрезвычайно важному и глубокомысленному учению Гераклита о родовом вселенском характере одушевленной жизни и сознания, как существенного ее отправления.
Душа есть вечная, божественная часть в нас. В силу своей огненной природы она находится в тесном, существенном общении с целым, со всем окружающим ее огнем, который есть во всех вещах и все проницает. Ее связь, или вернее единство с этим всеобщим огненным Логосом так тесно, что мы не можем и уловить или найти предел индивидуальной души.
Признав разумность абсолютного огня, признав вселенский Логос, Гераклит постиг в гениальной интуиции и всеобщность разумного начала в душе человека. Что истинно, то вселенски истинно; истинное знание есть всеобщее. «Единая мудрость состоит в том, чтобы знать ту мысль, тот разум, который может управлять всем во всем... (Fr. 55). Такое знание не может быть эмпирическим, субъективным, личным, не может иметь основания в отдельной душе, но предполагает всеобщий разум, Логос.
Поэтому, если человек может познавать «единое мудрое» (ἔν τὸ σοφὸν μοῦνον Fr. 12), вселенское и божественное, то это не иначе как посредством приобщения к вселенскому божественному Логосу.
Эта истина была выражена Гераклитом в следующей форме. «Разум есть судия истины; но не всякий разум, а всеобщий и божественный... Окружающая атмосфера исполнена разумности и Логоса. По Гераклиту, мы становимся разумными, втягивая в себя этот божественный Логос посредством вдыхания. Во сне мы впадаем в беспамятство; пробуждаясь, мы снова в сознании. Ибо во время сна закрываются поры наших чувств (чрез которые мы сообщаемся с внешним миром и воспринимаем его в себя): поэтому находящийся в нас разум отделяется от своего соединения (συμφυΐα) с всеобъемлющим (с атмосферой); коренное органическое соединение поддерживается только дыханием (μόνης τῆς κατὰ ἀναπνοὴν προσφύσεως σφζομένης οἱονεί τινος ῥίζης). Отделенный, таким образом, наш разум теряет память, которую он имел перед тем. Но в пробудившемся человеке разум снова высматривает как бы сквозь окна, через чувственные пути и, соединяясь (σνμβαλών) с окружающей средою, снова облекается логической силой. Подобно тому как уголья сами воспламеняются вблизи огня и потухают, будучи отдалены от него, так и обитающая в нас часть всеобъемлющей атмосферы, посредством разобщения, изолирования от атмосферы, ей внешней, — становится почти безумной; но она делается снова однородной (разумной природе) целаго, вступая с нею в общение (σύμφυσις) через посредство достаточного количества открытых пор. Это целое, всеобщий и божественный разум, приобщаясь которому мы становимся разумными, есть критерий истины».
Таким образом индивидуальный разум имеет свой корень (ῥίζα) в разуме всеобщем и есть как бы отпрыск этого всеобщего разума, с которым он срастается (συμφυΐα).
По евангельскому сравнению, Логос есть как бы лоза, индивидуальные умы — отдельные гроздья, которые лишь из лозы черпают свою силу и соки, ибо они имеют познание всеобщее и истинное лишь по приобщении к Логосу, а без него не могут ни познавать, ни даже помнить что-либо. Сам собою, оторванный от целого, изолированный от всеобщего Логоса, человек не может возвыситься над субъективными видениями, бредом или сном. Когда слабеет связь человека с Логосом, с вселенским разумным огнем, разлитым в окружающей атмосфере, — человек утрачивает объективное сознание: для бодрствующих есть один и тот же мир, общий для всех; каждый спящий погружается в свой собственный. Так днем мы видим единый свет солнечный, просвещающий всех; ночью каждый зажигает себе свой собственный светоч (Fr. 75). Тайная, коренная связь (συμφυΐα, ηρόσφυσις) человеческой души с Логосом не прекращается и во сне, поддерживаясь дыханием; и во сне мы участвуем тайно в космической жизни целого. Когда же и дыхание совершенно останавливается, огонь погасает в человеке и наступает смерть. Ибо бодрствующий горит больше сонного, и сонный — больше уснувшего мертвым сном.
Не во сне только, но и в бодрственном состоянии человек иногда изолирует свой личный разум, создает себе собственный, мир. Чувственные страсти и влечения, оскверняющие душу, самомнение (οἤησις), высокомерие (ὕβρις) и суемудрие (πολυμαθίη), пристрастие к частным людским мнениям, — все это отдаляет нас от чистого и всеобщего источника мудрости. Надо следовать вселенскому, всеобщему; слушаться не людей, а Слова; разум один и всеобщ, а люди живут, как бы имея свой собственный разум (Fr. 58) и результатом такого «идиотизма» или своемудрия — является ложь и заблуждение.
Мышление, как и речь или слово — обще всем; поэтому всякая разумная речь (заключающая истинное знание) должна опираться на безусловно всеобщее, на то, что имеет всеобщность и необходимость закона, и притом закона природного, божественного, не условного постановления какого-нибудь государства. Отсюда — лишь разумное, логическое познание имеет безусловную достоверность. Чувственное познание, напротив того, нечисто, относительно и частно, будучи обусловлено единичными впечатлениями, взаимодействием воспринимаемого предмета и воспринимающего органа. Эти два противоположные стремления, сопровождаемые противоположными друг другу токами вещества, взаимно, удерживают друг друга и производят обманчивую видимость неподвижных, устойчивых предметов, пребывающих явлений. Само по себе преходящее чувственное восприятие не заключает истинного всеобщего знания, будучи лишь субъективным аффектом чувственности: лишь разум может различить истинное в восприятии, познать тожество и согласие в видимом единстве. Благороднейшие из чувств, зрение и слух — лгут человеку; они плохие свидетели для души, которая не разумеет их показаний. А между тем субъективным показаниям чувств более всего доверяет человек, следуя внушению плоти. Если бы весь мир воспламенился и разрешился бы в дым, он и тут бы, хоть носом стремился бы разнюхать его.
Нравственные правила Гераклита также основываются на его учении о Логосе. Надо следовать разуму и природе, надо соблюдать всеобщее (ἕπεσθαι τῷ ξυνῷ). Мнений много — закон один, и все положительные людские законы из него черпают свою силу и правду, свою общеобязательность. На законах основано общество, в них люди познают, что есть справедливость (Fr. 80), и за их господство и сохранение народ должен стоять как за стены своего города (Fr. 20).
Единство закона предполагает и единство власти (Fr. 56): Гераклит осуждает произвол тирании, но всего более противится демократии, как господству толпы.
Глубокий пессимизм отличает философию Гераклита — «вечно плачущего» философа, как его прозывали в древности. Мир есть угасшее, опустившееся божество, отдельные души — заполоненные частицы небесного огня. Подобно Якобу Бёме, Гераклит признает, что всякая плоть есть труп или наполовину мертва (Fr. 53). Человечество исполнено безумия и влачит, пресмыкаясь, скотскую жизнь, питаясь землею, как черви. Люди родятся, чтоб жить и умирать и производить детей в наследие смерти. С детства учатся они творить беззакония по закону, неправду по правде, учатся обману, хищению, насилию. Кто не творит по сему — тот худ, кто творит по сему, тот хорош. Идут на площадь, обманывают друг друга при купле и продаже, и кто больше всех обманул, тому больше всех удивляются. Упиваясь вином и неистовствуя, они бегают, борются, лгут, воруют, обмеривают, думают одно, говорят другое, неустойчивые, изменчивые в мыслях своих. Все предались алчности, все гонятся за призрачным счастьем в суетных желаниях, в плотских заблуждениях и страстях; но худо человеку иметь все то, что он желает иметь! (Fr. 47).
Болит ли кто из них, они зовут врачей: те режут, жгут, истязают больное тело и требуют за это мзду, которой никогда не могут заслужить (Fr. 90). Согрешил ли кто, они приносят кровавые жертвы, думая грязью их омыть, свою грязь; они молятся стенам, на которых написаны образа богов, не зная, каковы суть боги и герои (Fr. 61). В ночных оргиях Вакха шествуют они с неистовыми воплями за мерзким фаллосом, а не знают они, что один бог Гадес и Дионис (Fr. 81).
Никто не внемлет голосу Божию, никто не следует вселенскому закону, не ведает божественного слова. Вместо того, чтобы тушить высокомерие, как пожар, лечить самомнение, как падучую болезнь, каждый живет, как бы имея свой собственный ум, предпочитая безумие человека мудрости Божией.
Никто не внимает себе, и люди не знают, что они делают наяву, как не помнят того, что делали во сне: поэтому никто не знает слова истины, хотя все вершится по этому слову; слышат ли люди его или нет, они не разумеют его и, как ослы, золоту предпочитают солому. Они увлекаются всякой обманчивой речью и глухи к слову истины, не умеют ни слушать, ни говорить, ни скрыть своего невежества. Появится ли между ними кто-либо лучше их, они не терпят его, изгоняют его из своей среды и лают как псы на то, чего они не знают. Казни заслуживают они и не избегнут возмездия все лжесвидетели, все измышляющие ложь.
Люди учатся и не научаются, стремясь к суетному познанию. Но они не умеют от известного восходить к неизвестному и потому не ведают того божественного разума, по образу которого все создано, которому я сами они бессознательно подражают во всякой разумной творческой деятельности. Самые мудрые из человеков — хуже детей, ибо истинная мудрость есть безумие людям, и мудрость человеческая — пародия божественной. Как поймут люди, что нечто сущее в борьбе и противоречии с самим собою, может быть согласным себе? Как поймут они, что все сходное различно, все различное согласуется, все говорящее безмолвствует, все разумное — безумно? Ибо условное, шаткое мнение людей, то, что они ставят себе законом, различествует от природы вещей, установленной разумом богов.
Обличая людей с суровой силой пророка, с презрением философа, мрачный мудрец любил детей, играл с ними, прислушивался к их лепету, к проявлению их наивной непосредственной разумности. В образе играющего младенца представлялось ему вечное Божество, правящее миром: младенцу принадлежит царство (παιδὸς ἡ βααιληίη Fr. 44).
Врачество от зол человечества Гераклит видел в мистериях и признавал их теургическую силу. Вся философия Гераклита есть в известном смысле философия мистерий, вечного генезиса, обновления и палингенезии, философия «воспаленного круга жизни» — колеса рождения. Ефес был одним из центров эллинского мистицизма: помимо культа Дианы ефесской, чрезвычайно своеобразной богини, вполне соответствующей типу великих матерей — олицетворению стихийной природы, мы находим в этом городе элевсинские таинства и культ Аполлона. По словам Страбона, Гераклиту, как старшему из Ефесских Кодридов, принадлежало священное право предводительства в церемониях элевсинской Деметры, и дошедшие до нас фрагменты из его сочинений свидетельствуют нам, насколько он любил украшать свою речь мистическими образами, заимствованными из этих таинств. Чрез посредство мистерий открывается человеку путь кверху, через них преимущественно мы познаем и обретаем в смерти живот.
Гераклит — глубоко религиозный мыслитель не только в безусловном, но и в эллинском смысле. Он называет верховную божественную мудрость — Зевсом, он признает Аполлона, как его пророка, признает, по-видимому, всех богов и героев и утверждает, что мир полон демонов и душ. В учении о бессмертии он стоит всецело на почве мистерий. Последовательно или нет, он признает индивидуальное бессмертие человеческой души, перенося на нее (как на демонов и богов) то, что, по справедливости, можно приписать лишь единой мировой душе. Боги мыслятся им антропоморфно, как и следует ожидать, раз самый Логос разлит в воздухе. Конкретные образования огня — боги и демоны обладают бессмертными эфирными телами: люди суть смертные боги, боги — бессмертные люди; смертные бессмертны и бессмертные — смертны. Наша жизнь есть смерть богам, наша смерть — жизнь им.
Как смерть огню — вода, и смерть воде — огонь, так жизнь человека есть умирание истинной жизни, погашение божественного, его материализация; и наоборот смерть человека есть воскресение жизни, освобождение и пробуждение божества — смерть смерти. В силу вечной необходимости, в силу закона изменения, души переселяются, проходят «путь книзу», воплощаются и затем оставляют тела, в которых они томились, чтобы возвратиться к своему горнему источнику. Такое представление напоминает пифагорейское и несомненно однородно с ним по происхождению. Умирая, человек переходит от худшего к лучшему, особенно тот, кто умер за отечество (Fr. 63, 64). Всех ждет за гробом справедливое воздаяние (Fr. 65).
Повидимому, Гераклит признает Лествицу духов между верховным Божеством и человеческими душами; так, есть демоны хранители не только живых, но и усопших, и боги пекутся о людях, возвещая им сокровенную истину (Fr. 10, 11). Вера в оракулы объясняется из признания коренного субстанциального единения человеческой души с божеством: в силу такого нераздельного сообщения человеческой души с божественным разумом, человеческая душа может познавать божественное предопределение, когда она особенно чиста от чувственных аффектов; избранная душа становится как бы органом божества и, в исступлении, вне себя, вещает его волю (Fr. 10), «не открывая и не скрывая, но указывая истину» (Fr. 11).
5. Результаты философии Гераклита.
Нам нет нужды настаивать более подробно на мистической стороне философии Гераклита; она есть всецело мистическое учение, и Гераклит может быть назван эллинским Якобом Бёме — мистик, с которым он имеет столько общего.
Греческие мистерии и философия Гераклита взаимно объясняют друг друга: единство Гадеса и Диониса, жизни и смерти, — составляет их общее положительное содержание. Мы не хотим приурочить Гераклита к какому-либо одному определенному мистическому культу: с своим учением об абсолютном процессе жизни он является нам философским истолкователем эллинской мистической идеи вообще. Но если пифагорейская мистика преимущественно вдохновлялась дельфийским богом, то бог Гераклита имеет более стихийный, оргиастический характер, более приближается к восточно-вакхическому типу, к типу Кабиров и Гефеста. Впрочем, и Аполлон, ревностно чтимый в Эфесе, оказал свое влияние на Гераклита, как бог гармонии и лука и вместе как бог скрытого разума вещей.
Несмотря на грубую космографию, физика Гераклита и его психология имели несомненное влияние, следы которого можно видеть и у пифагорейцев; всю жизнь, всякое развитие и одушевление вещей они сводили к деятельности божественного огня: он один объясняет должным образом вечный круговорот явлений. Но пифагорейцы никогда не возвысились до понятия абсолютного генезиса, которое в стихийной силе развил Гераклит.
Его вечная заслуга состоит в том, что он первый постиг процесс в абсолютном, постиг абсолютное, как жизнь, а также и в том, что он первый обрел Слово в абсолютном. Правда, что Гераклит не отделял абсолютного от субстанции физической природы; его философия есть все еще философия божественного тела, которое он признавал вездеприсущим. Поэтому и абсолютная «жизнь» Гераклита есть лишь обоготворенное, всепожирающее пламя генезиса, а воскресение и загробная жизнь — непрестанное душепереселение.
Но несмотря на всю материальность языческого представления о Логосе, самое сознание его всеобщности заключает в себе идею высшего порядка, которая долженствовала впоследствии разложить все язычество. Со временем Логос явился сверхприродным, нематериальным началом. Позднейшая метафизика примирила элейское учение о чистом и неизменном едином вечном бытии с учением о живом, вечно рождающемся Логосе; она признала единое сверхразумное и сверхсущественное бытие, как источник Логоса, вечно рождающагося от него в живом процессе. Таким образом Логос был отделен от материи, отличен от природы, от естественных законов и процессов: он стал сверхприродным началом. Природа же перестала быть непосредственно божественным телом; напротив того, ее материя явилась сперва чем-то абсолютно противоположным божеству, и только христианство, в идее реального вселенского богочеловечества или церкви, примирило материю и природу с Божеством. Глубокое и плодотворное учение Гераклита не могло не найти многочисленных последователей. По свидетельству Платона, который сам был учеником одного из них, Кратила, школа Гераклита была значительно распространена в Ионии еще в IV веке, мало-по малу переходя в софистику в своем отвлеченном развитии.
Признание процесса в абсолютном — совершенно необходимо, ибо без него нет примирения между абсолютным и явлением, между безусловным и относительным; без такого реального процесса нет посредства между божеством и миром. Первая философия, признавшая такой процесс — признала и Логос, который по существу есть посредник. Но зато, кроме процесса, генезиса, Гераклит ничего не признавал, утверждая его исключительно, отвлеченно: процесс сам себе причина, сам себе материя, сам себе закон и слово. Нет ничего кроме этого вечно горящего пламени, ни над ним, ни под ним. Такой процесс есть роковой и в сущности вовсе не разумный, ничем не объяснимый. Логос Гераклита не есть еще свободный личный разум: это закон, объективное изречение (γνώμη), это загадочное слово и сказанное и несказанное, сокровенное в тайне; кто держит его в себе, или кто изрек его, кто положил закон? В фрагментах Гераклита нет не только развитого учения о Логосе, но даже твердо установленной терминологии для его обозначения. Логос Гераклита является нам всего более темным, пророческим предчувствием истины.
Далее, исходя из учения о вечном изменении генезиса, философ не задавался вопросом о том, каким образом существует хотя бы относительная устойчивость, каким образом в вечном круговороте вещества пребывают неизменными индивидуальная, или хотя бы родовые формы вещей. Каким образом самый огонь может быть истинно сущим, будучи вечно становящимся, изменяющимся? Может ли быть какая-либо субстанция или сущность, если нет ничего неизменного?
Если все есть генезис, то ничего сущего нет и бытие упраздняется вовсе (τὸ δ᾽εἶναι πανταχόθεν ἐξαιρετέον — что привело последователей Гераклита к полнейшему скептицизму. Так напр. Кратил основательно замечал, что не только дважды, но даже и однажды невозможно войти в один и тот же поток. Ибо если изменение, движение абсолютно, то нет ничего, что было бы «одним и тем же»: если ничто не пребывает, то все непрестанно становится другим, а вместе с тем никакого пребывающего субстрата для изменения быть не может. Посему никакое истинное познание невозможно и ничего нельзя утверждать ни о чем: нет ничего, что могло бы подлежать утверждению, нет ничего, что могло бы о чем-либо утверждаться, ибо все изменяется и течет, ничто не может быть фиксировано. По словам Аристотеля, Кратил, в выражение своего крайнего скептицизма, уже не говорил, а только двигал пальцем, знаменуя вечное движение. Все это сводится Аристотелем к отрицанию закона тождества (А=А), к признанию его невозможности: противоречие было признано абсолютным. Этот результат, из которого возникла софистика Протагора, побудил бывшего ученика Кратила, Платона, отделить метафизическое от физического: если все чувственное течет и не пребывает, не допускает о себе познания, то всеобщее, пребывающее, абсолютное не есть что-либо физическое, не есть какая-либо стихия, но идеал. Эмпирическая действительность, даже в том случае, когда она язычески обоготворяется нами и признается абсолютной, обосновывает в себе лишь свое распадение, свою внутреннюю ложь и противоречие. Поэтому она сама из себя не объяснима, призрачна и обманчива, и предполагает для своего обоснования и объяснения идеальное, метафизическое начало. Сама по себе в своем отвлечении она есть ложь и в себе не стоит.
Сам Гераклит, признав недостоверность чувственного познания и направив мысль на созерцание всеобщего, универсального, должен был прийти к сознанию того, что истинная мудрость отрешена от всех вещей (Fr. 18 ὁκόσων λόγους ἤκουσα, οὐδεὶς ἀφικνέεται ἐς τοῦτο, ὥστε γινώσκειν, ὅτι σοφόν ἐστι πάντων κεχωρισμένον.
Трубецкой С.Н. Метафизика в Древней Греции
