Историко-драматическая постановка в 5-ти действиях
Действие 1-е
Сцена оформлена в виде комнаты: посередине простой деревянный, без скатерти, стол, на столе керосинка; по бокам стола по стулу, за столом скамья-лежанка; слева от стола печь-голландка, справа – рукомойник с полотенцем; на полу, в углу, патефон и стопка пластинок; визуально стол, печь и рукомойник выглядят как обрамление для стены, которая в дальнейшем послужит экраном для показа фото-киноматериалов.
Звучит веселая народная музыка для частушек (балалайка, гармонь), под нее на сцену выходят трое парней в солдатской форме и фуражках и одна девушка, в простом платье; один из парней и девушка, пританцовывая, поют попеременно частушки.
Девушка:
Я ковыль траву косила
Ковыль ножки заплетат,
Я богатого любила
Бедный лучше завлекат.
Парень:
Загорели огоньки
В кругленьком домочке,
Заперта моя матаня
Дома на замочке.
Девушка:
Женится, венчается
Моя ягодиночка
Он недолго наживет
Повянет, как травиночка.
Парень:
Сине море, сине море,
Сине море глубоко.
Бойких девушек уводят
За березник далеко.
Девушка:
Не кукуй, кукушка, в поле,
Не давай грибам расти,
Не дают миленку воли
Меня на дом привести.
Парень:
Брат, забрели, брат, забрели
Наши головы с тобой,
Брат на брата поглядели
Покачали головой.
Во время пения парнем последней частушки, девушка вдруг нахмурившись останавливается и поет последнюю частушку почти со слезами.
Девушка:
Я любила четверых,
Тебя, залёта, пятого,
Никого так не любила,
Как тебя, проклятого…
Резко садится за стол и уткнувшись в платок начинает реветь.
Федор (в недоумении): Фрось, ты, это, чего?
Фрося (сквозь слезы): Уйди!
Федор: Ачё я такого сделал-то? На ногу, что ли, наступил?
Фрося: Уйди, окаянный!
Федор: Вот тебе здрасьте: веселились-хороводились, ажна слеза прошибла!
Фрося: Дурак ты, Федька!
Федор: Да чё «дурак-то»?! Ты объясни по-человечьи, кака муха тебя укусила!
Семен: Ох, девка! Ох, семисёлка! Как хахаря-то осадила!
Федор: А ты чё лезешь-то? В чужой сарай нос не сувай.
Семен: Я чё? Не моя борона, моя дело сторона.
Федор: Ну вот и помалкивай.
Семен: Токмо ты и вправду, Федя, дурак.
Федор: Чего-о-о?!
Семен: Атово! Кто ж на свиданках частушки армейски-то поет? Кака ж баба реветь не станет? Э-эх, Федя, не буди медведя!
Федор: И то правда… Фрось, ты, этого… прости, не хотел я… Ну да, ну дурак…
Фрося: А ты, Семён, Федюнючку мово не забижай, не дурак он вовсе.
Семен: Так ты ж сама…
Фрося: Сама да не с ума. Была бы с ума, по-другому бы назвалА.
Семен: Это как же?
Фрося (нежно, с любовью): Дурачок.
Семен: Не одно и то-ж?
Фрося (прислоняясь к жениху, нежно так): Не, дурачок-то он свой, роди-и-имый!
Семен (махая рукой): Эх!
Фрося: Федь, а, Федь?
Федор: Чего, Фрось?
Фрося: Скоро?
Федор: Чего, скоро?
Фрося: Ну, ты же сам говорил…
Федор: Чего говорил?
Фрося: Говорил, как революцию сделам, так сразу и поженимся.
Федор: Ну да, говорил. Только… рано еще, Фрось.
Фрося: Чё рано-то? Вона, на кажной улице кумачи висят, богатеев всех в кутузку посажали. Стало быть, революцию – сделали.
Федор: Сделать-то сделали, да… недоделали.
Фрося: Как это, недоделали? Вы ж сами баете, шо, царя у нас таперича нету, и вся власть народна.Чёешо надо-ть?
Семен: Хм! Говорил батя: «Курица не птица…»
Фрося: Ага, «гусыня не лебедица». Знаю я вас, мужиков: на сеновале вы все мастера, а как революцию рОбить, так – «недоделали».
Семен: От шлында, а!
Федор: Говорят, же тебе, не время еще! Вона, в Челябе белочехи с офицерьем засели, а по Тагилу и Верхотурью казачье рыщет. Не ровен час, к нам пожалуют.
Фрося: А и чаво. Одни уже такИ пожаловали. Дулися, дулися, да все-то и сдулися!
Федор: Ага, «сдулися». Ты хоть знашь, сколько Дутов наших бойцов положил? А этих вдесятеро больше прежних будет.
Повисла тяжелая молчаливая пауза, которую прервал третий боец: он решительно встал и как на митинге торжественно произнес:
Борис: Ничего товарищи, – одолели Дутова и с этими врагами большевистской революции справимся.
Фрося: Гляди-ко, прямо командир какой.
Борис: Я еще не командир, товарищ… Фрося.
Фрося (со смехом, как что-то нелепое, будто пробуя новое слово на вкус, но совершенно не понимая его значения): «Товарыш»… Нешто мы теперя все – «товарыши»?
Борис: Конечно, все. В республике Советов каждый друг другу – товарищ.
Фрося: И господа тож?
Борис (с усмешкой): Нет, господа нам не товарищи. С господами теперь покончено.Потому что мы больше не рабы, мы – свободные люди свободной страны.
Фрося: Федь, ты слыхал? Мы – свободные люди.
Федор: Слыхал, и чё?
Фрося: Так может мы все-таки…
Федор (с раздражением): Я ж тебе говорил, – не время сейчас!
Фрося: Ну ладно, ладно, чё ты пыхтишь-то, как самовар какой! Нет, так нет. (с ехидцей) Доделывайте вашу…«революцию».
Борис: Не «вашу», товарищ Фрося, а нашу с вами, пролетарскую революцию.
Фрося (недовольно вздыхает, мол, надоел уже, умник): Охти мне.
Девушка встает и начинает мечтательно прохаживаться по комнате, подходит к печке, берет чайник, посуду и, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию, ставит их на стол.
Фрося (поет): «Исаие, ликуй! Дева име во чреве и роди Сына, Эммануила, Бога же и Человека. Восток – имя Ему…»
Семен (недовольно): Ты чё поешь, чё поешь-то!
Фрося: Чё хочу, то и пою. Петь, шо ли, нельзя? «Его же величающе…»
Борис (с укором): И правда, товарищ Фрося, зачем вы это? Революция ведь!
Фрося (сердито цикая): Прилепился, шо банный лист… И шо, ежели «революция»? Сами-то вон, шо есть мочи глотки дерёте (комично басом, вытянувшись по стойке смирно): «Это есть наш последний...»!
Борис: Как вы можете сравнивать? Это песня – революционная, а это… (запинается, пытаясь подобрать слова).
Фрося (обезоруживающе-уверенно, будто помогая Борису произнести правильные слова): А это песня церковная. У нас знаете, как в деревне говорят? «Кто Исаию не поёт, тому Бог мужа не даёт» (делает мину «вот так вот! »).
Семен (с усмешкой): Да токмо ты не то поёшь.
Борис (выходя из состояния растерянности): Да, не время теперь и… не место.
Семен (не обращая внимания на слова Бориса): Глас-то там совсем другой, – торжественной!
Фрось: Ой-ой-ой! А ты прямо-таки все гласы знашь!
Семен (удивившись, что ему не доверяют, хватает за руки Фросю и Федора, ставит их рядом друг с другом, приговаривая; Федор недовольно повинуется, Фрося сконфуженно хихикает): А ну-ка, голубки, идить, идить сюды… Во-о-от, во-о-от, вставайте тута… Ага, вот… Рядышком, рядышком! Во-о-от, хорошо.
Семен берет в руки винтовку, что повергает в ужас остальных: Борис вскакивает со стула и медленно пятится к краю сцены, Федор с открытым ртом каменеет, а Фрося, сжавшись в комок, зажмуривается, «прирастая» всем телом к жениху.
Семен (не замечая, что всех напугал, проверяет затвор ружья – нет ли патрона, потом берет ружье вертикально, наподобие пономарской свечи, встает перед напуганной до смерти парой, поворачивается к ним спиной и командует): Шаго-о-ом марш!
Имитируя ту часть венчания, где молодые идут вокруг аналоя, Семен, представляющий собой пономаря, сделав страшно серьезное лицо, ведет за собой Федора и Фросю, голося, что есть мочи: «Исаие, ликуй, Дева име во чреве и роди Сына Эммануила…» Фрося страшно довольная таким поворотом дела, с улыбкой до ушей, едва сдерживая смех, и Федор, подыгрывая невесте, важно выступают вслед за гудящим «Исаию» Семеном. Процессия следует вокруг стола, мимо Бориса, который смотрит на все это с нескрываемым недовольством. Наконец, недовольство Бориса выливается в гневную реакцию:
Борис (с истерическим надрывом): Немедленно прекратите этот цирк!
Процессия останавливается, все переживают чувство неловкости момента: все, вроде, было хорошо, непонятно, что спровоцировало такую реакцию Бориса. Семен, выйдя из роли, откашлявшись, как ни в чем не бывало, повертев винтовку в руках, ставит ее на место; Фрося, бросив опасливый взгляд на Бориса («Дурак, что ли?»), принимается хозяйничать за столом; Федор, в недоумении пожав плечами, снова садится возле стола, изредка поглядывая на хлопочущую невесту. Закончив хлопотать, Фрося садится рядом с женихом.
Фрося: Федь, а, Федь! А вы шо, и вправду Царя с Царицей охраняете?
Федор: Ну да, охраняем…
Фрося: А царевны, шо ль, тоже с ними?
Федор: И царевны с ними, и малой – царевич – тоже. Да все они тут.
Борис: Никаких царей и царевен здесь нет, товарищ Фрося. Есть только бывший Царь, гражданин Романов, и его семья.
Фрося: Ну, бывший, так бывший, шо с того? (ласково глядя на Федора) Главное, шо супружница его рядом, и детки. (Подпирает подбородок ладошкой, мечтательно вздыхая)Ох, и везучий же!
Федор: Кто?
Фрося: Да Царь… (поворачиваясь в сторону Бориса) бывший.
Федор: Чё это, везучий?
Фрося: А то! Цельных четырех девчонок нарожал, и на тебе, – дал Бог мальчонку! Эх, кабы мне тако счастье, как у Царицы!
Семен: Эка, занесло девку! Ты ужо и в царицы метишь!
Фрося (гордо задирая нос): Ашо, чем я хуже? Вона и в Писании говорится: «Царь и воин, богатый и убогий в равном достоинстве вкупе предстоят».
Семен: Так то ж про шо говорится? Про Страшный суд! На нем-то все и равны. А здесь – погоди, выше себе не лезь.
Фрося: Ну и пусть. А я все равно хочу, шоб как у Царицы – четыре девки и парень. Я вот и фотокарточку их сберегла, (бросая влюбленный взгляд на Федора) на сча-а-астье.
Борис: А вы нас, товарищ Сапрыкин, Страшным-то судом не пугайте. У рабоче-крестьянской власти свой суд есть.
Семен: Да? Эт какой же?
Борис: Народный – самый справедливый суд на земле. Или вы со мной не согласны?
Семен: То, что на земле-то? Да не-е-е, – согласен, конечно. Я и сам из крестьян, известное дело…
Борис: А вы бы, товарищ Фрося, шли уже себе. У нас здесь, как ни как, служба.
Фрося: Угу. Как сало наше кушать, так милости просим.
Борис (смущаясь): Да нет. За провиант, конечно, спасибо, но… поймите…
Фрося: Да чё уж там, ладно-ть. Пойду ужо: скоро табун встречать, да Зорьку доить. Служить себе на здоровьечко! (обращаясь к Федору, грозно)А ты мне смотри, на царевен-то не заглядывайся, не то…
Федор: Да ты что, Фрось, я этого… не тово…
Фрося (мол, знаю я вашего брата): Тово, тово! (важно, по-царски) Ладно, прощевайте, служивыя!
Семен (подыгрывая, вскакивает и кланяется в пояс): Ох, и ты ж нас прости, Ефросинья, свет, Ивановна!
Глядя на эту сцену Борис недовольно вздыхает и обращается к Федору.
Борис: А вам, товарищ Мерзликин, пора в караул. Получите оружие и распишитесь.
Федор (нехотя): Есть, получить оружие. (расписывается) Ну, я пошел.
Семен (передразнивая): Тютя, – «пошел»! Сколько тебя учить? «Разрешите идти, товарищ замначохраны! »
Федор: «Разрешите идти, товарищ замначохраны…»
Борис: Идите, товарищ Мерзликин. Товарищ Сапрыкин сменит вас через два часа.
Действие 2-е
Семен: Эх, кулёма, фотокарточку-то свою оставила… (усмехается) «На щастье! » (задумчиво рассматривает фотографию; покачав головой) М-да! Какой человек, какой человек!
Борис: Что? Ты это о ком?
Семен: Да Император… ну, бывший-то… Николай…
Борис: Обычный человек, ничего особенного. Такой же, как и все.
Семен: Хм! Да не скажи. Ты б знал, кака у него память!
Борис: А ты откуда про память-то его знаешь?
Семен (делает жест рукой, мол, погоди, сейчас расскажу): Давеча, стою я в карауле. А оне, стало быть, Император… бывший, со своёй августешей супружницей прогуливаются. Ну вот, пошли оне до забору, значить, а как назад вертались, так он, Николай-то, ко мне подошел, и так это зорко в глаза мне и посмотрел… Меня тут, брат, прям оторопь взяла, так страшно стало, ажна пот выступил… М-да… вот…
Борис: И что? Что дальше было-то?
Семен: Ах, ну да… Дальше он меня, по-доброму этак испрашиват: «Ты, говорит, братец, не служил ли в гвардейском Его Величества кирасирском полку? Что-то мне лицо твое больно знакомо». У меня от такого обхождения с души-то и отлегло. Вытянулся я во весь фронт, да как рявкну: «Так точно, Ваше Императорское Ве-ли-че-ство! ».
Борис: Да как ты мог?!
Семен: (заикаясь и разводя руками): Не знаю… Не удержалси… само как-то получилось… ну…
Борис (передразнивая): «Само получилось»… А если бы начальник караула услышал?
Семен: Эт точно… Да он и сам мне говорит…
Борис (испуганно): Кто, Авдеев?
Семен: Да нет, Император – бывший… Говорит мне: «Что ты, братец? Я, мол, не император уже, зови меня, просто, Николай Александрович». А я и говорю: «Так точно, Николай Александрович: рядовой Его Величества кирасирского полка Семен Сапрыкин. Я Вас тоже запомнил: Вы с генералом Брусиловым аккурат перед боем в наш полк пожаловали».
Борис: С Брусиловым?
Семен: Ну да, с генералом Брусиловым. Мы ж тогда под его командованием так по австриякам шарахнули, шо еще немного и… А, шо там вспоминать…
Борис: Вот именно: империалистические войны еще никому счастья не принесли, одно только горе, разруха и обнищание.
Семен: О! ты щаспрямо как большевистский агитатор, он таки ж речи у нас в окопах баял. Речи, речи… (хитро прищурившись, покручивая ус) Он нам речи, а мы ему картечи.
Борис: Чего-о-о?!
Семен: (машет рукой, мол, проехали): Да ладно, дело прошлое...Ну а чаво? «А ля гер ком а ля гер», как хранцузы говорят.
Борис (недоумевая): Агде это вы французский учили?
Семен: Гостил у нас один казак хранцузский, от него и нучился.
Борис (со смехом): Он что, в вашу деревню прямо из Парижа пожаловал?
Семен: Да нет! У тово казака дед с Наполеоном Рассею воевать пришел. Ну, тут их как подобат встренули и домой спровадили. Да токмо дед евошний в наш полон угодил. А опосля так прижился, шо сам оказачился, женился на местной девке, да и остался себе жить в Рассее. Вот от него он энту поговорку-то и выучил: «На войне», стало быть, «как на войне».
Борис: Гляди-ка – история!
Семен: Да-а-а, какой человек…
Борис: Ты все про Императора? … Тьфу, ты, – про Николая Романова?
Семен: Про кого ж еще? (вздохнув, помолчал секунду и так это доверительно)А ты знашь, що он мне напоследок сказал? «Благодарю, говорит, солдат, за службу! Россия тебя не забудет! » Не поверышь, у мене, вот тута вот, ком в горле встал, в глазах туман, но я это так шепотом: «Рад стараться …» (последние слова «Ваше Императорское Величество» Семен произнес одними губами, после чего, сдерживая нахлынувшие чувства, плотно сжал губы и махнул кулаком).
Борис: Ну уж нет… Как так можно? Ты, боец революционной красной армии и этому тирану честь отдавать? Э-эх! Несознательный ты элемент, товарищ Сапрыкин!
Семен (недовольно): «Тирану»… Слово-то выискал. «Самодержец» – знаю. А это какое-т ругательно, прямо…
Борис: А кто же он еще? Тиран, самодур, кровопийца!
Семен: Ну, ты уж совсем.
Борис: Да, да, – кровопийца! Правильно его народ назвал – царь Николай Кровавый.
Семен (с усмешкой): Прямо так уж и народ…
Борис (по нарастающей утвердительно): Народ. Народ! Тот самый народ, который сотнями на Ходынке подавило (притворно-почтительно) в честь юбилея дома Романовых.
Семен: Так они ж…
Борис: Тот самый народ, который с хоругвями и иконами пришел к царскому дворцу, да только там и остался, пулями пострелянный и казацкими шашками порубленный.
Семен: Так это ж…
Борис: Тот самый народ, который как скотину в вагоны загоняли и в киргизские степи везли…
Семен: Так то же переселенцы, они же сами…
Борис: Сами?! А столыпинские галстуки они тоже сами на себя вешали? На эту бойню братоубийственную сами побежали или он их погнал – (отчеканивая каждое слово, будто забивая гвозди в крышку гроба) царь Николай Кровавый?
Семен: Братоубийственную? Это кто ж нам братья-то, немцы чё ли? Ты говорить-то говори, да не заговаривайси… Таких братьЁв иметь, тоды враги зачем… Хм, хороши братья… Воевать, так воевать, – бери штык, выходи в поле: стреляй, коли, руби, – это я понимаю! Но когда ты, гнида, газ на наши окопы пускашь – не брат ты мне, а душегубец!
Борис: Они тоже люди подневольные, – им приказали…
Семен: «Приказали». Нам тож много чё приказывали, да токмо своя голова на плечах.
Борис (с усмешкой): Ты что, Сапрыкин, приказы не выполнял?
Семен: Не то шобы, но, была одна оказия.
Борис: И что, арестовали?
Семен: Знамо дело, арестовали поначалу, а потом отпустили и наградили.
Борис (с удивлением): Как так?
Семен: А так. Мы в один день с австрияками схлеснулися не на шутку: пушки палять, шрапнель лупит – головы не поднять. А как к вечеру всё затихло, так слышу это я, будто стонет кто в немецком окопе. Ну… не выдержал я, пополз. Гляжу – лежит, сердешнай…
Борис: Кто?
Семен: Кто, кто, ясно кто – солдат ихний.
Борис: А-а-а…
Семен: Лежит, стало быть, за плечо схватилси, в крови весь и стонет, бедолага. Жалко мне его стало: взял я бинт, перевязал его, напоил, да и обратно, к своим. Тут меня господин подпоручик и встренул… (шевелит рукой подбородок) по-нашему. Я говорить, шпиёнов не потерплю. (со смехом)А какой же я шпиён? Ну, шо тут скажешь, – посадили, судить хотели. Потом разобрались и вот… (достает из кармана георгиевский крест) наградили.
Борис: Ну вот, а ты говорил: «не братья».
Семен: Так, э-э-э… все мы братья… во Христе!
Борис: Хм… Да… Только вы, товарищ Сапрыкин, спрячьте лучше это.
Семен: Чаво?
Борис: Награду свою, говорю, спрячьте.
Семен смотрит с удивлением на Бориса, переводит взгляд на крест, аккуратно заворачивает его в тряпочку и кладет в вещмешок.
Борис: И все равно, я настаиваю, что война эта – несправедливая, против всех законов и человеческих и… Божеских, если хотите.
Семен: Ну, не знаю… Батюшка, шо у нас в полку молебны служил, говорил: «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положИт за други своя». Так, мол, в Евангелии и сказано.
Борис: Соврал ваш батюшка.
Семен (с недоверием): Как это соврал? Батюшка?!
Борис: Совсем не про то в Евангелии написано.
Семен (усмехаясь, как будто шутку услыхал): Да ну, нет, нельзя батюшкам врать…
Борис (возмущаясь все больше): Как можно, словами Христа оправдывать кровопролитие? Это же безумие! Христос говорил о том, что нужно быть готовым отдать жизнь за счастье людей, а не убивать их.
Семен: Вон оно как! Мудрено-о-о… Постой, постой, а ты откудова Писание-то знашь? В семинариях чё ли учился?
Борис (неохотно): Ну, учился.
Семен: Так, так, так. Стало быть, ты и попом можешь стать?
Борис: Нет, не могу. Исключили меня…
Семен: За шо это? А-а-а, понял, – за революцию.
Борис: Не за революцию… Из-за Толстого.
Семен: Из-за Толсто-о-ого? Это который граф?
Борис: Это, не граф, Сапрыкин, а великий русский писатель.
Семен: Как же, как же, слыхали: почитай кажный Великий Пост в церкви яво поминають. Выйдет это так, диакон, на солею, гриву свою львиную откинет, да как возопиит (на самых низких тонах, изображая дьякона): «Графу Толсто-о-ому – ана-а-а-а-фема-а-а-а-а! ! ! »
Борис (с раздраженным удивлением): Нет, это невозможно. Как вы попали в Красную армию, Сапрыкин, с такими-то взглядами?
Семен: Как и все: призыв объявили, я и пошел. Старому солдату война, шо мать родна: здесь тебе и стол, и дом. Опять же, обмундирование, новое обешшали… Во, а вот и Федя вертается. Ты чё так рано-то?
Борис: Вы почему оставили пост, товарищ Мерзликин? Вы должны были дождаться товарища Сапрыкина!
Федор: А я чё? Мне начальник охраны, товарищ Авдеев сказал, идите, мол, в караулку, и ждите моих распоряжений.
Борис: Товарищ Авдеев? А кто остался на посту?
Федор: Не знаю… С ним какой-то гражданский, и солдаты: форма, правда, не наша, – мадьяры, что ли?
Борис (в полной растерянности): Мадьяры? …Ну хорошо, а мы… нам-то что теперь делать?
Федор пожимает плечами, ставит винтовку в угол, садится за стол.
Семен: «Шо делать», «шо делать»… «Солдат спит – служба идёть»! Ложись, робяты. Пущай начальство само разбираца, кому царей охранять.
Борис: Да, наверное… Вы, товарищи ложитесь, а мне нужно заполнить журнал караульной службы.
Федор (бросая на стол тетрадь): Вот.
Борис: Что это?
Федор: Нашел под подушкой.
Борис: Под чьей подушкой?
Федор: Царевишна одна прятала. Анастасия Николаевна, кажись.
Борис: И что, вы это читали?
Федор: Да, куды уж мне? Вам принес, – может там чё-нибудь контрреволюционное!
Борис: Хорошо… Спасибо…. Я посмотрю.
Семен (расположившись на ночлег): Скажи мне, Федор, брат ты мой во Христе, ты ж у нас родом из Петербурга?
Федор (сооружает себе лежанку): Ну да, – путиловские мы.
Семен: И батя у тебя, говоришь, настояшшый рыволюцонер.
Федор: Самый что ни на есть, один из первых стачечников в 905-м был. Пять лет потом, по милости «николашки», на каторге гнил.
Семен: За шо ж яво так? За то шо на поклон к Царю с иконой пошел?
Федор (с ехидной усмешкой): Ага, щас, – с иконой. Да батя с братьями всю ночь бомбы рядили, да пистолеты чистили.
Семен: О как!
Федор (с лихой гордостью): А ты думал! Только батина команда троих жандармов на тот свет отправила. Я малой еще был – семь годков стукнуло – а и то, с заводскими пацанами витрины бил, да на баррикады харчи таскал. Жаль только, что он сам к нам на площадь не вышел.
Семен: А то чаво?
Федор: «Чаво», «чаво», – пиф-паф и нету его…
Семен (с усмешкой): Пять лет каторги, говоришь?
Федор: Пять лет и ссылка в Сибирь, – всей семьей сюды и приехали.
Семен: Ха!
Федор: Чё лыбишься?
Семен: Пять лет! Да в былые времена за такое…
Федор: Времена теперь наши. И власть наша. Всем народом будем его судить, теперь-то не отвертится.
Семен (с издевкой): Хм, герой!
Федор: Чево-о-о?
Семен: Да ничаво. Спи давай!
Бойцы укладываются спать: Сапрыкин на лавочке а Мерзликин на тулупе, постеленном на полу. Свет меркнет, бодрствует только Борис - садясь за стол, при свете керосинки, начинает читать царский дневник. Фоном звучит балалаечная композиция "Золушка" в исполнении А. Архиповского. Из темноты раздаются голоса государя, государыни и их дочерей (отрывки взяты из дневников и писем Царской семьи).
Вел. Кнж. Ольга Николаевна
Здравствуй, дорогой дневник!
Это моя первая запись. И запись радостная. У нас в семье счастье, наконец-то появился на свет долгожданный брат - Алексей. Вся семья несказанно рада. Но больше всего рада Россия, сегодня огромная толпа приветствовала маменьку с Алексеем на руках…
Имп. Александра Федоровна
Дорогой, милый мой Ники!
Все это утро мы провели в работе. Один солдат умер во время операции – такой ужас! Это первый подобный случай. Все держались стойко, никто не растерялся, хотя мы никогда не видели смерти вблизи. Он умер в одну минуту. Можешь себе представить, как это потрясло нас. Как близка всегда смерть!
Вел. Кнж. Анастасия Николаевна
Золотой мой Папа!
Были мы сегодня в Алексея поезде. Видели много раненых. По дороге умерло трое… Потом мы поехали в Дворцовый госпиталь… Мама и сестры перевязывали, а я и Мария ходили ко всем раненым, с каждым говорили, один мне показал очень большой осколок от шрапнели, вынули ему из ноги... Все говорили, что хотят вернуться отплатить врагу! … Алексей весел, и у него немного нога болит... Спи хорошо и увидь меня во сне...
Государь Имп. Николай Александрович
Нужно моё отречение... Во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я поговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман...
Вел. Кнж. Татьяна Николаевна
Мы тут все ничего.., – ходим в лес, где Папа с нашими людьми спиливают сухие деревья и колют на дрова. Мы помогаем и их носим и складываем в сажени… А раньше сами копали грядки и вышел очень хороший огород… По вечерам Папа нам каждый день читает вслух, а мы работаем или что-нибудь другое делаем. Мы вчетвером ходим теперь бриться, так как волосы страшно лезли после кори и у Марии больше полголовы вылезло – ужас что такое, а теперь так удобно…
Имп. Александра Федоровна
Как я счастлива, что мы не за границей, а с Родиной все переживаем. Как хочется с любимым больным человеком все разделить, все пережить и с любовью и волнением за ним следить, так и с Родиной. Я чувствовала себя слишком долго ее матерью, чтобы потерять это чувство, – мы одно составляем, и делим горе и счастье. Больно она нам сделала, обидела, оклеветала... но мы ее любим все-таки глубоко и хотим видеть ее выздоровление...
Вел. Кнж. Анастасия Николаевна
Ужасно хорошо устроили иконостас к Пасхе, всё в елке, как и полагается здесь, и цветы. Снимались мы, надеюсь выйдет. Я продолжаю рисовать, говорят – не дурно, очень приятно. Качались на качелях, вот когда я падала, такое было замечательное падение! ... да уж! Я столько раз вчера рассказывала сестрам, что им уже надоело, но я могу еще массу раз рассказывать, хотя уже некому...
Вел. Кнж. Мария Николаевна
Скучаем по тихой и спокойной жизни в Тобольске. Здесь почти ежедневно неприятные сюрпризы. Только что были члены областного Комитета и спросили каждого из нас, сколько кто имеет с собой денег. Мы должны были расписаться… Кто бы мог думать, что после 14 месяцев заключения так с нами обращаются…
Вел. кн. Ольга Николаевна:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар -
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей…
...Отец просит передать всем, кто остался ему верен, и тем, на кого эти преданные люди могли бы повлиять, чтобы они не мстили за него – он простил всех и молится за всех, но чтобы они помнили, что зло, которое есть сейчас в мире, станет еще более сильным, и что зло можно победить не злом, а любовью…
Действие 3-е
Во время чтения тетради Борис, положив голову на руки, засыпает прямо за столом. Через некоторое время в караульную комнату входит девушка в русском сарафане, подвязанная по-крестьянски, наглухо, платком, с корзиной лесных ягод. Она осторожно обходит спящих, с любопытством разглядывая их, ставит корзину посередине стола, подходит к Борису и ласково, по-матерински, гладит его по голове. Борис просыпается и, глядя на девушку с недоумением, спрашивает:
Борис: Ты кто еще такая? Что тебе здесь нужно?
От крика просыпаются остальные, все с интересом разглядывают девушку, которая совсем не испугалась строгих интонаций Бориса, а только слегка отошла назад и по-прежнему ласково глядя на него, ответила:
Юродивая: Да вы, батюшка, не серчайте, что сон ваш прогнала! Дурной сон, не нА поле лён, – камнем на сердце ляжет.
Борис: Какой я тебе батюшка? Я – заместитель начальника охраны отряда особого назначения, товарищ Покровский… Борис.
Юродивая (произнося его имя на разные лады, обходит вокруг Бориса и на последнем слове пытается к нему прильнуть): Борис, Бориска, Бо-о-о-речка!
Борис: Э, э, ну-ка прекрати эти ласки!
Юродивая (не обращая внимания на строгий тон, берет Бориса за руку): Нешто ты, батюшка, не знашь: от любви да ласки у людей загораются глазки.
Борис (раздраженно): Убери руки, дура!
Испугавшись, юродивая вскрикивает, отскочив от Бориса мгновенно меняется в лице и начинает издалека его рассматривать, как будто перепутала хорошего знакомца с лихим человеком. Потом вдруг принимает залихватский вид: руки в боки, нос кверху и, выплясывая чечетку, звонко пропевает куплет:
Юродивая: Дура, дура, дура я, / дура я проклятая! /Было нас четыре дуры, / а я дура пятая!
Семен: Т-хе! Юродивая, шо с неё взять!
Юродивая (опять ласково, с душой): А и возьмить, солдатики, возьмить! Я, вот, тут ягодки вам принесла: свеженька, сладенька, аккурат овозля Ганиной ямы нарвала, – ешьте, родненькие, угоша-а-айтесь!
Борис: Она что, и вправду юродивая?
Федор (откликаясь на предложение, садится за стол): Ха! А ты че, юродивых што-ль не видал? У нас в Питере их валОм было, всё вокруг Кронштадского попа роились, (со злобной иронией) «христарадицы». (передразнивая) «Подайте, Христа ради, копеечку на пропитание! »
Семен: Ну и охальник ты, Федя! Грех юродивых забижать, – Бог накажеть. (Федор недовольно замолкает и принимается за малину. Степан присоединяется со словами): Спасибо, милыя, за гостинец, дай Бог те здоровьица!
Юродивая: Вы кушайте, родимыя, кушайте!
Борис: Благодарю, но… я сыт.
Федор: Да вы чё, товарищ замначохраны, садитесь, когда еще на дармовщику-то ягодки поедим!
Борис (глядя, с каким аппетитом сослуживцы уплетают малин, нерешительно): Ну, если только немного.
Федор: Садитесь, садитесь уже, ну!
Борис садится за стол и тоже принимается есть малину. Юродивая встает позади них и ласково смотрит на солдат, как мать на своих детей. Неожиданно идиллия прерывается испуганным воплем юродивой.
Борис: Что! ? Что еще такое?!
Юродивая: Кровь!
Борис: Что? Где? Какая кровь?
Юродивая (придушенным голосом): Руки, руки у вас в крови…
Борис (кричит по нарастающей, отмахиваясь от протягивающей к нему руки юродивой): Дура, дура, дура! ! !
На последнем возгласе Борис отталкивает девушку, и та падает на пол. Федор, с отвращением рассматривавший свои испачканные чем-то красным руки, опасливо принюхиваясь к ним, хватает корзинку и бросает ее на пол возле юродивой.
Федор: Я же говорил, они все ненормальные (хватая за девушку ворот). В психическую ее надо!
Семен: Не трожь девку, ухарь! Испужал совсем. Не вишь, штоль, блажит она.
Неожиданно юродивая выпрямляет спину и глядя куда-то перед собой заводит унылый погребальный плачь, раскачиваясь при этом взад и вперед, издавая тягостный стон после каждого четверостишия:
А и плачить матуш-и-ка,
А по сыня своём-а.
Ой, и где ты родинуш-и-ка
Почивати прялёг-а.
Ой, у чис-тома полюш-и-ке
В мать-саро-ё-й зямле-е
Гробова доска ляжить,
Да сосновыя-а…
Где ты царь-и-мо-и-й батюш-и-ка
Со царицаю,
Со царевач, белай цвет,
Похоронена…
Борис (испуганно): Это она чево, это… зачем?
Семен: Юродивая! Знать Бог так на душу ей положИл.
Борис: Что «положил»?
Семен: А мне почем знать? Токмо… не к добру энто, товарищ замначохраны.
Борис: Давайте без суеверий, товарищ Сапрыкин. Девушка просто больна…
Федор (мол, я ж говорил): Психическая…
Борис: Да, товарищи, помогите девушке, отведите ее домой. Ты где живешь, на какой улице?
Юродивая: Я, батюшка, с мертвыми живу, на Предтеченском.
Борис (вопросительно глядя на Семена): …?!
Семен: Говорю, блажит она, – на кладбище она живет, на Ивановском, при храме Иоанна Предтечи, так, милая?
Юродивая радостно машет головой.
Борис: Ну и ведите, ведите ее туда… Развели тут мистику, понимаешь.
Солдаты собираются и уводят юродивую, по пути переговариваясь:
Федор (недовольно): По ночам спать положено, а не по кладбищам шастыть.
Семен (подтрунивая): А ты чё, Федь, мертвяцов боишьси, да?
Федор (обижено): Ну тя к лешему! (обращаясь к юродивой) Пошли уже, «христарадица».
Хватает девушку за руку, но она, сделав шаг, вырывается и подбегает к Борису.
Юродивая: Помолитесь, батюшка, за рабу Божию Аксинью. Я ж вам ягодки на помин святых душ принесла.
Борис (медленно, со страхом): Каких таких душ?
Юродивая (медленно, монотонно, как будто в состоянии транса): Там, где кровь их падёть, / полынь-трава не растёть, /токмо сладка ягодка, / точно Богу ладонка…
Борис (сглотнув, от нервного напряжения, сдавленным голосом): Сумасшедшая…
После ухода солдат и юродивой Борис нервно ходит по караулке, ворча себе под нос.
Борис: Сумасшедшая, су-ма-сшедшая! Тоже мне, нашла батюшку: «помолись, да помолись». И этот туда же: «Бог ей на душу положил». Тьфу, темнота деревенская! Мракобесие, да и только…. Точно – мракобесие!
Борис садится на лавку, растерянно оглядывается по сторонам. Вдруг успокоившись, говорит самому себе с некоторой горечью разочарования:
Борис: Да и нет там ничего… Пустота.
Произнеся последнее слово, Борис ложится на скамейку и засыпает.
Действие 4-е
Звучит фрагмент саундтрека «Гибель Иуды», за ней – композиция Шнитке «Мелодия к вымышленной пьесе». В комнату входит некто в одежде приказчика: жилетка, сапоги, в руках счеты, под мышкой толстая бухгалтерская тетрадь, за ухом перо. «Приказчик» деловито ходит по комнате, что-то рассматривая, всюду заглядывая – в сумки, чайник, книжки, вещмешок, бурча себе под нас какие-то расчеты и совершенно не обращая внимания на спящего Бориса. По временам, он злорадно посмеивается, по временам недовольно хмыкает и супится. Борис просыпается, садится на кровати и протерев сонные глаза, начинает наблюдать за «приказчиком». В какой-то момент «приказчик» подходит к изумленному Борису и посмотрев прямо на него, строго произносит:
Приказчик: Ай-яй-яй, нехорошо, нехорошо… Вы позволите? (вычурно-вежливым тоном, предлагая Борису встать и отойти в сторонку).
Борис: Да, конечно…
Борис растерянно встает и отходит, продолжая наблюдать за незнакомцем, который принимается за подсчет лежащих на скамейке вещей.
Приказчик: Так-так, – тулуп овчинный – один, шинель солдатская – одна, вещмешок – тоже один. Все сходится! Жаль, жаль… (громко обращаясь к Борису, как к глухому)Ну и народец нынче пошел – совсем воровать перестали!
Борис: Это же хорошо! Будем строить новое рабоче-крестьянское государство чистыми руками!
Приказчик: Плохо, товарищ Покровский, пло-хо!
Борис: А это… почему?
Приказчик: Чистыми руками, уважаемый, вы только царство небесное построите. (широко улыбнувшись)А оно вам надо?
Борис: Надо, конечно надо, но только мы здесь его построим, на земле.
Приказчик: Эка хватил – царство небесное, и на земле! Ни-чего не получится!
Борис: А ты… а вы откуда знаете?
Приказчик: Да кто ж этого не знает! В наше время Томасов Моров и Кампанелл всяческих разве что деревенские попы не читают, (передразнивая, басом) «ибо – ересь! » Не, без воровства не обойтись.
Борис: Да что вы такое говорите?!
Приказчик: Да вы сами посудите, милейший, как за серьезное дело браться, с дырой кармане? То-то и оно – капиталец нужен. Пусть самый дерьмовый, на понюшку табаку, но, чтобы фунты, доллары, марки, рубли на худой конец. Так ведь?
Борис: Так. Но мы же…
Приказчик: Но вы люди честные и руки марать не хотите.
Борис: Нет, конечно!
Приказчик: А потому строительство новой жизни откладывается на неопределенный срок. Финита ля комедия, господа! Революция, о необходимости которой так долго говорили большевики не совершилась.
Борис: Что же делать? Не будем же мы уподобляться тиранам и кровопийцам, веками грабившим русский народ!
Приказчик: Вот вы и верните награбленное народу. И тут уже без воровства.., нет уж, позвольте, без натурального грабежа и разбоя, – а возможно и без (трагически прикладывает руку ко рту, вытаращив от ужаса глаза, произносит вполголоса) убийства – никак не обойтись.
Борис: А как же нравственный императив..?
Приказчик: К черту, к черту нравственный императив! И старика Канта туда же. Надо же, выдумал: «Человек всегда должен быть целью и никогда средством». Ошибка, грубейшая логическая ошибка! А почему? Все только и носятся с этим никому непонятным человеком: «Человек – мера всех вещей», «Человек – это звучит гордо! », «Се – Человек! ». А ведь если подумать, что такое этот ваш человек? Голая абстракция, ничтожный атом мироздания, прах, ветром возметаемый, плесень на окраине вселенной, червь! – а все туда же…
Борис: Подождите, но… разве революция не для блага человека, не во имя его попранного достоинства?
Приказчик: В этом-то и ошибка, милейший: революция, она во благо человечества, а не какого-то там… человека.
Борис: А разве это не одно и то же?
Приказчик: Стыдно, стыдно, товарищ Покровский! Вы же философский класс закончили, а в простейших силлогизмах путаетесь. Что ж, давайте поупражняемся: представьте себе, что в ваших руках сейчас находятся ВВС…
Борис: Что?
Приказчик: ВВС – Весы Высшей Справедливости. (ставит Бориса в позу «весов», которую тот послушно принимает)На одной чаше весов – благо всего человечества, на другой – благо отдельно взятого человека.
Произнося эти слова медленно и крайне серьезно, как во время следственного эксперимента, Приказчик вкладывает поочередно в правую руку Бориса кобуру от пистолета, а в левую фотокарточку Царской семьи.
Приказчик (хитро прищурившись): Чувствуете разницу?
Борис со страхом и изумлением смотрит на свои руки, переводя взгляд с одной руки на другую.
Борис (будто опомнившись, бросая на стол и то и другое, с раздражением): Не буду я ничего взвешивать. Итак понятно, что благо человечества превыше всего!
Приказчик: Браво, браво, юноша! Человечество – вот, тот вселенский организм, та многоликая монада, на которую должен устремлять взор всякий социальный реформатор и революционер! За него и умереть не страшно, да и убить незазорно.
Борис: Кого… убить?
Приказчик (начиная поедать малину): Ну, не знаю… Врагов революции, например.
Борис: Революция, конечно, дело святое. Но так нельзя!
Приказчик: Что?!
Борис: Да, так нельзя! Убивая своих братьев, мы уподобляемся Каину!
Приказчик, подавившись малиной, вдруг начинает кашлять. Борис подбегает к нему и хлопает по спине.
Приказчик (откашлявшись, и высмаркиваясь в гигантский платок): Вы не перестаете меня удивлять, юноша.
Борис: А что я такого сказал?
Приказчик: Вы имели несчастье упомянуть имя праотца Каина всуе, милейший. А что вы о нем знаете? «Каин убил Авеля и Бог прогневался на него».
Борис: Что же тут неверного?
Приказчик (возмущенно крича): Все, все неверно! (вытирая шею платком, и немного успокаиваясь) Нет, что касается фактажа, оно, конечно, есть. Но каковы посылки, каковы выводы!
Борис: Не понимаю…
Приказчик: Хорошо, объясняю. Из-за чего Каин убил Авеля?
Борис: Из-за зависти.
Приказчик: Положим, что так. Но вы посмотрите на почву, взрастившую зависть Каина: Каин – старший сын Адама и Евы, труженик полей, работает, что называется, не покладая рук. Причина тяжелой работы – гнев сами знаете Кого. Это Он повелевает произрастить земле волчцы и тернии, в то время, как Каин, опаляемый лучами солнца и мокнущий под дождями на семи ветрах, пытается хоть как-то прокормить себя и своих близких… Вы следите за ходом моей мысли?
Борис: Да, все так, но…
Приказчик: Подождите, я еще не закончил. Что же Авель? Этот молодой человек не ровня своему старшему брату, – он пасет овец. Целыми днями Авель проводит на лоне первозданной природы, ничуть не заботясь о завтрашнем дне. Он беспечен, легкомыслен и дерзок.
Борис: Ничего такого я не читал. Откуда вы это взяли?
Приказчик: Экзегетика, юноша, всего лишь экзегетика! И вот, в один прекрасный день Каин и Авель устраивают жертвоприношение Богу. Дальше вы и сами все знаете. Но возникает вопрос: что должно было произойти с точки зрения ВВС?
Борис: Вы хотите сказать, что Бог поступил несправедливо по отношению к Каину?
Приказчик: Именно, именно это я и хотел сказать! Так кто же виноват в том, что Каин стал первым человекоубийцей в истории? Так-то, милейший!
Борис: Любопытно, конечно, но как-то уж совсем шиворот-навыворот получается! Вас послушать, так и в зависти Каина тоже Бог виноват.
Приказчик: Определенно виноват, как же еще! И потом, кто сказал, что зависть – это плохо? Да если хотите знать, зависть – главный движитель цивилизации!
Борис: Нет, это уже слишком!
Приказчик: Хорошо… Вот ответьте, что заставляет человека стремиться к улучшению качества жизни?
Борис: Ну, не знаю: желание общего блага, понятие о совершенстве....
Приказчик (по нарастающей): Вот! Вот! Совершенство! А как узнать, что такое совершенство, где найти, так сказать, достойный подражания образец? Вот тут-то, как раз, и нужна человеку зависть!
Борис: Бред!
Приказчик: А я говорю вам, зависть и только она поможет, – истинный бог! Ну вот смотрите: у вашего соседа жена красавица; и вы, глядя в окно по вечерам на их семейную идиллию, с грустью напеваете себе под нос, что-то вроде: «Ах какая женщина, какая женщина, мне б такую».
Борис: Но это же…
Приказчик: Зависть, милейший, за-висть!
Борис: Ну и какой же здесь прогресс?
Приказчик: А такой: (слащаво-пошло) в один прекрасный день ваши взгляды встречаются, и красавица жена бросает своего 40-летнего старикашку и отдает себя вам, молодому, цветущему юноше.
Борис: И это вы называете цивилизацией?
Приказчик: А что, правило естественного отбора еще никто не отменял.
Борис: Да, но как-то странно вы его понимаете.
Приказчик (тоном учителя, пытающемуся объяснить бестолковому ученику нечто): Что тут странного, что?! Один построил дом с мезонином, и вот уже растет по соседству новый дом, каменный, многоэтажный. Прогресс?
Борис: Прогресс.
Приказчик: У этого урожай небывалый, – сам десять с десяти пудов зерна собирает. А его сосед… нет, – брат единоутробный! – , костьми ляжет, но через год сам двадцать соберёт. Прогресс? Не-сом-нен-но! Этот кандидатскую защитил, а тот уже ночами не спит, как бы докторскую степень заполучить. Этот написал повесть, а тому уже роман подавай! И так далее, и тому подобное! (далее усиленно жестикулируя, показывая ускоряющееся вращение невидимого колеса, и с каждым утверждением говоря все громче) Кружиться, кружиться, кружиться колесо цивилизации все быстрее, без остановки: бедные хотят быть богатыми, глупые – умными, уроды – красавцами, рабы – царями! И что же это за сила такая движет всеми, а-а-а-а?!
Борис (заикаясь от неожиданного вывода): З… З… Зависть?
Приказчик (тяжело дыша и вытирая пот, как после очень тяжелой работы): То-то и оно, молодой человек. Будь моя воля, я бы сделал зависть первой заповедью строителя коммунизма.
Борис (подавая полотенце умывающемуся Приказчику): Не получится.
Приказчик: Это почему?
Борис: Россия – православная страна, здесь все верят в Бога.
Приказчик (иронически): Я вас умоляю! Зависть, в отличие от религии, естественное человеческое чувство, и в церкви ее не меньше, чем в каком-нибудь… Мариинском театре.
Борис: Это так, но есть христианская мораль, заповеди, наконец.
Приказчик: «Не пожелай жены ближнего твоего…» М-да! И это таки проблема. И нам с вами, юноша, предстоит ее решать.
Борис: По моему мнению, главная проблема, на пути построения новой жизни, это вера в Бога.
Приказчик: А вы что, атеист?
Борис: Да, я сознательно порвал с религией еще на 3 курсе семинарии…
Приказчик: Жаль, очень жаль.
Борис: Я вас не понимаю.
Приказчик: Вынужден вас огорчить, мой юный друг, атеист из вас никудышный.
Борис: Да что вы такое говорите!
Приказчик: Да, да, да – никудышный! Ни черту кочерга, ни Богу свечка. Да вы сами подумайте, кому этот ваш атеизм нужен! Ну не верите вы в Бога, что с того?
Напрасен труд, суЕтна красота,
за гробом только тлен и темнота…
Не жизнь, а унылое прозябание в ожидании неизбежного конца.
Борис: Что же вы предлагаете?
Приказчик (воодушевляясь, вполголоса, будто сообщая какую-то великую тайну): Истинный атеист, юноша, атеист настоящий, окончательный, он в Бога не верит, но живет так, как будто Он есть!
Борис: Я вас не понимаю...
Приказчик: Объясняю. Допустим, вы всех убедили, что Бога нет, так?
Борис: Так. И что?
Приказчик: А люди, как жили себе, так и живут по-христиански.
Борис: А разве это плохо?
Приказчик: Да если они будут жить по-христиански, любой проповедник их в два счета на свою сторону перетащит!
Борис: Об этом я как-то не подумал…
Приказчик (передразнивая): Не подумал… Если уж серьезно браться за дело, дорогой мой товарищ, то надо не лекции по научному атеизму читать (хотя и это не помешает), а ломать самый образ жизни. В старые мехи,: factumest, новое вино не вливают.
Борис: И как это сделать?
Приказчик: Все очень просто! Объявите добродетель пороком: целомудрие – ханжеством, милосердие – глупостью, смирение – малодушием. Со школьной скамьи учите детей, что гордость – это достоинство, ненависть – священна, подозрительность – долг. А еще лучше убедите их в том, что человек произошел… (закрывая рот, стыдливо хихикает) от обезьяны… хи-хи… Все остальное они сделают сами!
Борис (возмущенно): Но это невозможно!
Приказчик: Согласен, работа прямо-таки адская. Но что поделать, у нас нет другого выхода. (довольно потирая руки) И вот тогда, и только тогда, когда вы перевернете все их понятия о морали, когда не оставите Богу ни единого места в их душах, люди окончательно перестанут верить в Бога. Понимаете? На-всег-да!
Борис: Но… но если не останется ничего святого, как человеку жить? Он должен во что-то верить.
Приказчик (с трепетным наслаждением): О-о-о-о, а это пункт самый наиважнейший – во что верить, а главное, в кого верить, когда прежнего Бога уже нет. (с пафосом, по восходящей, звучит «Полет валькирий») И вот тут-то на пьедестал восходите вы – гиганты мысли, вершители человеческих судеб, буревестники революции, её апостолы и пророки! (пафос зашкаливает, кажется, что звучат фанфары, поют хоры, гремят раскаты грома) Вас будут обожествлять грядущие поколения: вас будут ваять в бронзе и граните, в честь вас назовут города, площади и проспекты, вам будут петь гимны, и воссылать хвалы! Ибо вам, вам надлежит слава, честь и поклонение во веки веков!
Борис (медленно выпрямившись): Да вы сумасшедший!
Приказчик (в состоянии экстаза, принимая слова Бориса за похвалу): Попробуй тут не сойти с ума, когда перед тобой такое… разверзается! Ха-ха-ха! ! ! Но согласитесь, логически моя позиция безупречна.
Борис: Да, но это дьявольская логика.
Приказчик (с каменным выражением лица, как бы самому себе): Я так и знал…: (неожиданно падая на стол и начиная отчаянно рыдать) О горе мне, о я несчастный!
Борис: Ну вот, сперва юродивая, теперь этот... Вы знаете, вам надо идти.
Приказчик (продолжая истерику): Куда, куда мне теперь идти!
Борис: Домой…
Приказчик (глядя вверх с воздетыми над головой кулаками, кричит): А кто ж меня теперь домой-то пустит?!
Борис: А-а-а, у вас пропуска нет! Так я сейчас выпишу, вы не беспокойтесь.
Приказчик (сморкаясь в свой огромный платок и жалобно умоляя): Выпишите голубчик, выпишите, очень вас прошу, очень мне домой теперь нужно. (опять глядя куда-то вверх, злобно кричит) Только не очень-то и охота!
Борис: Вы, простите, где работаете?
Приказчик: Душеприказчики мы.
Борис: А это что, служба такая?
Приказчик: Служба-с, служба-с. Как говориться, «служить бы рад, прислуживаться тошно! ».
Борис: Ну да, ну да… А как название вашей организации?
Приказчик: Название очень простое, кратенькое такое – А-Д.
Борис: АД? Это что, аббревиатура какая-то?
Приказчик: Ага, аббревиатура! «Артель душеприказчиков», сокращенно – АД.
Борис: Если не секрет, чем вы там занимаетесь?
Приказчик (неожиданно воодушевляясь, с неподдельным интересом): О-о-о, работы у нас много! Мы арендуем, сдаем в наем, покупаем. Некоторым клиентам удается заложить свой товар под 1000 процентов годовых! А какие бонусы по окончании срока договора – ммм-мечта! Кстати, для вас у меня есть интересное предложение…
Борис (с подозрением): А как ваше имя?
Приказчик: Что? Имя? … Так, это… как же… Да вы пишите, просто – товарищ Немо.
Борис: Фамилия?
Приказчик: Жюльверн.
Борис (строго): Бросьте уже дурачиться, товарищ! Как ваше настоящее имя?
Приказчик (со злобным прищуром): Что-то вы много вопросов задаете, милейший. Я же вам сказал, мое имя: Немо Жюльверн Абсурдович…
Борис бросает перо и заносит руку для крестного знамения. Приказчик хватает его за руку и злобно шипит:
Приказчик: А вот этого не надо, не надо. Вы бы лучше прилегли, товарищ Покровский, а то на вас лица нет.
Приказчик, приобняв Бориса, отводит его и, очень осторожно, укладывает на лежанку, после чего медленно крадучись, собрав все свои вещи, уходит из комнаты. Последние действия происходят на фоне музыкального отрывка «Гибель Иуды».
Действие 5-е
В комнату, переговариваясь, входят провожавшие юродивую Семен и Федор. Борис спит.
Федор: Да шоб я еще раз ночью на кладбище пошел, – да не в жисть!
Семен: А куды ты денешьси, коль начальство прикажет? Пойдешь, как миленький! Э-эх, Аника-воин, мертвецов испужалси.
Федор: Ничё я не «испужалси»… Только, жутко как-то, холодно. Б-р-р-р.
Семен: Испужалси, испужалси, я ж вижу. Ты, Федь, мертвых не бойси, они, покойныя, все такия спокойныя, тихия. Лежать себе по гробе, аки младенцы во утробе. Эт живых надо бояться, а мертвых не-е-е…
Федор: Да надоел ты уже со своими мертвецами! Вот и отправляйся к ним, коль такие хорошие.
Семен: Дык, ясен день, придет мой час – отправлюсь. Ох, и отдохну тоды, наляжуся – вволю! (подтрунивая над Федором)А гробик такой сухонькый, а землица така мяхка!
Федор (с раздражением): Тьфу на тебя, Сапрыкин, всю душу уже вынул.
Борис (просыпаясь): А где товарищ Немо?
Семен и Федор (переглянувшись, хором): Кто?!
Борис: Ну, который из АДа?
Федор: Да вы что сговорились, что ли?
Семен: Ты чё, Федь, я ж с тобой был.
Борис: Я ему еще пропуск выписал на имя… этого… как его…
Семен: Поня-я-ятно. Никак приснилось чё, товарищ замначохраны?
Борис: Приснилось? Да, конечно… (облегченно усмехнувшись) Такое только присниться может.
Семен: Ну вот, а Федюня ужо подумал, что эт вы про… этих…
Федор (недовольно): Хватит, уже Сапрыкин, хватит!
Борис: Не поверите, братцы, как будто только что за этим столом сидел! И говорил всё так складно, про Канта, про Каина…
Семен: Э-э-э, еще не тако присниться может. Я молодой был, в деваху одну втюрилси – по уши! Есть, пить не мог, – токмо об ней все и думал. Засыпаю я, значить, раз в тятиной избе с энтими мыслями, и сниться мне, будто райский сад кругом, благоухание, а навстречу мене любава моя идёть и тако мне лыбиться, аки невеста. Я ей, выходи за меня! А она мне, хрю, говорит…
Федор: Чево-о-о?!
Семен: Хрю, говорить, прямо как хавронья кака. Проснулся я, вижу, – лежу я ужо в сарае на сене, а рядом отцовски свиньи копошаться.
Федор (начиная смеяться): Ну ты даешь! Райский сад, благоухание! Ха-ха-ха!
Семен (довольно гогоча): Ага, аж в носу швербить! Гы-гы-гы!
Федор: Выходи за меня, да?
Семен: Ага! А она мне, хрю… Гы-гы-гы!
Федор: Хрю-ю-ю! Ой, не могу, лопну щас! А-ха-ха-ха!
Всем смешно, напряжение спадает, Борис тоже посмеивается то ли над рассказом Семена, то ли над своим сном. Когда все более-менее успокаиваются, Борис как бы сам себе говорит с удивлением:
Борис: Сон. Надо же! И откуда юродивая знала..?
Семен (не расслышав вопроса Бориса): Юродивая-то? Да все в порядке, товарищ замначохраны, доставили мы яё на Ивановский. Там у нее и хибарка имется. Да, ешо на послед сказала, мол, передайте поклон отцу Борису, я за него Бога молить буду.
Борис (с недоумением выпрямляясь): Это какому отцу Борису?
Семен (растерянно): Дык, это… вам, стало быть. (разводя руками, словно оправдываясь) Юродивая!
Повисает тяжелая пауза, Борис поднимается и растерянно ходит по комнате, что-то обдумывая. Семен подходит к умывальнику, моет руки, лицо, ворча себе под нос.
Семен: Юродивыя, они такия… Говорять, говорять, а людЯм потом тревога, беспокойство… Ачё беспокоиться? … Чё уж Бог даст, то и будить...
В это время тяжелыми шагами, с прямой спиной и каменным лицом, в комнату входит человек, во всем похожий на Приказчика, но в черном пальто в кепке, с портфелем в одной руке. При виде его Борис столбенеет в ужасе, Федор, бросает ленивый взгляд.
Федор: О, здрасть.
Семен (еще не видя вошедшего, вытирая лицо полотенцем): Кого там еще нелегкая принесла?
Вошедший застывает на входе как памятник, с каменным лицом глядя перед собой. Тут уже Федор и Семен обращают на него внимание, и все смотрят на вошедшего, ожидая, что он скажет. Но вошедший молчит. Потом снимает кепку и смотрит по сторонам. Федор услужливо бросается к нему и, приняв фуражку, вешает ее на вешалку. Вошедший немедленно переводит взгляд на стул, стоящий к нему спинкой. Тут уже Семен подходит по-деловому, отодвигает стул, чтобы вошедшему было удобно присесть. Вошедший, не обратив ни малейшего внимания на проявивших вежливость людей, садится на стул, достает из портфеля какие-то бумаги, берет одну из них и начинает что-то писать. Остолбеневший Борис приходит в себя и выдавливает:
Борис: Товарищ Немо?
Вошедший, не выпрямляясь, бросает из-под бровей оценивающий взгляд на Бориса, потом берет одну из бумаг и протягивает ему.
Вошедший (тихим голосом): Читайте.
Вошедший продолжает писать, Борис читает вслух.
Борис (читая): «Мандат. Выдан исполкомом Уральского Областного Совета рабочих и крестьянских депутатов члену коллегии Уральской областной чрезвычайной комиссии…» (с удивлением смотрит на вошедшего)
Вошедший: Читайте, читайте.
Борис: «Предъявитель сего назначается командиром отряда особого назначения, осуществляющего охрану дома инженера Ипатьева, и содержащихся в нем под арестом бывшего российского императора Николая Романова и членов его семьи в количестве семи человек…» А как же товарищ Авдеев?
Вошедший: Авдеев? А вам еще не сказали? Авдеев арестован.
Борис: Как? За что?
Вошедший: За халатное отношение к службе, либеральное отношение к арестованным, потакание воровству и систематическое пьянство. Этого хватит?
Федор: Ну дает! А еще красный командир!
Семен: Так это кажнаго можна, за пьянство-то…
Вошедший (с холодным спокойствием и железной уверенностью, вперив взгляд в Федора, с расстановкой): Можно, если нужно.
Семен недовольно посупился.
Борис: А что теперь будет с нами?
Вошедший: Не знаю. Все будет зависеть от того, оправдаете ли вы доверие партии и мое лично. Точное и своевременное исполнение моих приказов будет означать, что вы остаетесь в отряде, получаете денежное довольствие, провиант и обмундирование.
Федор (обрадованно): О, я ж говорил! А шинели, шинели новые будуть? А то моя вся уже заплатах, аккурат десятый год ее ношу.
Вошедший (с расстановкой): Все, что полагается бойцу рабоче-крестьянской армии.
Федор радостно потирает руки, э-э-х!
Вошедший (продолжая озвучивать условия): Неточное и несвоевременное испонение моих приказов будет означать саботаж, и караться по законам военного времени.
Федор: А это как?
Вошедший (подойдя вплотную к Федору, равнодушно пожав плечами, и глядя прямо в глаза, как удав): Карцер, тюрьма, расстрел. Этого хватит?
Федор (медленно сглотнув, сдавленным от страха голосом): Так точно, товарищ….
Вошедший (так же, без эмоций): Ну вот и хорошо. А сейчас садитесь и ознакомьтесь с первым вашим приказом. Предупреждаю, задание особо секретное, весьма ответственное и одновременно почетное. За исполнение его вас будет ждать особое вознаграждение, и, не побоюсь этого слова, вечная слава героев революции.
Семен: Ну, наконец-то! А то сидим здеся, почем зря порты протирам. Чё делать-то нужно?
Вошедший: Прочитайте и распишитесь.
Федор: А, чё там читать, коль вознаграждение полагается. Где тут крестик черкнуть?
Вошедший показывает Федору место на бумаге, тот что-то быстро черкает, Вошедший быстро выхватывает бумагу и внимательно рассматривает подпись.
Семен: Не-е-е, так не пойдёть. Скажить толком, чё за задание?
Вошедший (с холодным равнодушием): Подписывать будете?
Семен, насторожившись, глядя недоверчиво, подходит к замершему с бумагой в руке Вошедшему, берет ее и глядя на Вошедшего пятится к Борису.
Семен (по-деловому, с ударением на «прочитат»): А вот пущай вначале товарищ замначохраны прочитат, он у нас грамотный.
Борис (с осторожностью берет бумагу, читает):
«Постановление Президиума Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов.
Ввиду того, что чехо-словацкие банды угрожают столице красного Урала, Екатеринбургу; ввиду того, что коронованный палач может избежать суда народа (только что обнаружен заговор белогвардейцев, имевший целью похищение всей семьи Романовых), Президиум областного комитета во исполнение воли народа, постановил:
расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.
Постановление Президиума областного совета привести в исполнение 17 июля».
После прочтения приговора повисает тяжелое молчание: Борис, с еще большей осторожностью, слово бомбу, кладет бумагу на стол, и, отступив на шаг, с недоумением смотрит на своих товарищей. Молчание прерывает Семен.
Семен: Я, этово… чё-т не понял, кого расстреливать-то собрались? (сдавленным от возмущения шепотом) Царя?!
Борис (сраженный смыслом прочитанного, и все еще с ужасом глядя на бумагу с приказом): Николая Романова…
Вошедший (уточняя): … и всю его семью.
Борис (с едва скрываемым возмущением): Подождите, а семью…, за что семью?!
Вошедший: Семья Романовых – знамя для всей этой контрреволюционной сволочи. Не будет его – им не за кем будет идти… Как так в Евангелии сказано? «Поражу пастыря и рассеются овцы стада…» (не глядя ни на кого,утомленно-презрительно) Подписывать будете?
Семен: Да скажить вы ему, товарищ замначохраны, чё ж мы, изверги каки, детишков-то…?!
Вошедший (метнув злобный взгляд на Степана, холодно, с наигранной почтительностью, протягивая перо и указывая на лежащую на столе бумагу): Товарищ Покровский, прошу.
Борис медленно подходит к столу садится, еще раз смотрит на приказ, переводит испытующий взгляд на Вошедшего, опять смотрит на бумагу, берет перо и что-то пишет.
Семен (ошарашенно глядя на пишущего Бориса, медленно и тихо): Товарищ замначохраны…
Борис встает из-за стола и отходит в сторону. Вошедший обращается к Семену.
Вошедший (резко, командным тоном): Вы?
Семен (с гневом, решительно, по-военному): Я с бабами, да робятишками не воюю.
Вошедший (сверля Семена глазами): Кто не с нами, тот против нас…Так-с, хорошо! (беря бумагу и вглядываясь в нее) Думаю будет достаточно… Что? (замолчав на мгновенье, взъярившись) Покровский, черт подери, что вы тут такое понаписали?! Вы что, под трибунал захотели?! А-а-а, понимаю, вы убежденный идеалист. Хотите и в революции поучаствовать, и чистеньким в рай войти? Не выйдет… Вы двое арестованы, и будете доставлены в тюрьму ГубЧК товарищем…
Федор (заискивающе): Мерзликин моя фамилия!
Вошедший: … товарищем Мерзликиным. Вашу дальнейшую судьбу будет решать реввоенсовет. Все. Идите.
Федор (выслуживаясь): Есть, товарищ начальник охраны… (строго, как к преступникам) Ну, пошли, што-ль?
Борис и Семен, конвоируемые Федором, уходят. Вошедший, оставшись один, начинает расхаживать по комнате, рассматривая предметы обстановки. Неожиданно в комнату забегает Федор, и, запыхавшись, громко обращается к Вошедшему.
Федор: Товарищ начальник охраны, простите ради Христа! А вознаграждение деньгами будет или провиантом? Мне бы к свадьбе…
Федор не успевает закончить, как Вошедший разражается бурей гнева.
Вошедший: Ради кого?! Ради кого?!
Федор (трясясь от страха, не понимая причины гнева начальника): Р..р..ради Христа…
Вошедший: Что же вы за народ такой, а-а-а?! Что бы не делали, всё вам Боженьку подавай! Ненавижу! Ненавижу! ! Не-на-ви-жу! ! !
С каждым словом загоняя Федора в угол, пока тот не падает на пол, скорчившись от страха и закрываясь руками от, нависшего над ним с кулаками и трясущегося от гнева, Вошедшего. На пике ненависти Вошедший замирает и замолкает, резко выпрямляется и все тем же железным и тихим голосом приказывает.
Вошедший: Заправьтесь, товарищ Мерзликин. Выполните приказ – получите вознаграждение. Идите.
Федор (едва стоя на ногах от пережитого, мямля и суетясь): Благодарю, благодарю покорно! Вы не сомневайтесь, товарищ… будет сделано. Спаси вас… э-э-э… Я пошёл…
Федор пулей вылетает из комнаты. Вошедший остается в комнате один и продолжает лениво рассматривать обстановку. Найдя патефон, он ставит его на стол и, установив пластинку, заводит механизм. Звучит оперная музыка. Вошедший рассеянно оглядывается и неожиданно его взгляд останавливается на фотокарточке царской семьи, лежащей на столе. Он пристально смотрит на нее, а потом, оглядевшись по сторонам и найдя подходящее место, приколачивает фото к стене рукояткой пистолета. Отступив назад, Вошедший замирает перед фото, подобно художнику, разглядывающему свою картину, с пистолетом в правой руке вместо кисти. Неожиданно он делает реверанс, и склоняет голову в манерном поклоне, подражая придворному этикету французского двора эпохи Возрождения. Выпрямившись он начинает танцевать в такт музыке в том же дворцовом стиле, кружась по комнате и совершая различные балетные па. По ходу танца Вошедший покидает комнату, музыка замолкает, но пластинка продолжает крутиться, издавая характерное шипение...
(продолжение, как возможный вариант окончания последней сцены)
Когда кажется, что все уже закончилось, в комнату, крадучись, входит юродивая, и, подойдя к патефону, останавливает механизм. Она обходит комнату и по очереди прикасается к разным предметам: от прикосновения к балалайке, звучит задорная народная музыка, под которую девушка начинает отплясывать; от прикосновения к шинели, звучит военный марш царской армии, и юродивая изображает марширующего бравого солдата; увидев фотографию, юродивая становится перед ней на колени; под песнопение «Разбойника благоразумного», девушка, постепенно склоняясь, ложится на пол и замирает в позе младенца.
