Вы здесь

Инна Сапега. Произведения

Недотепа

«Вообще-то Ленька никакой не ботаник, он просто ужасно умный. До такой степени умный, что ничего кроме своих книжек не замечает». — думала Зоя, глядя на своего соседа по парте.

Они сидели вместе уже не один год. Как-то, кажется, в пятом классе, мудрая классная дама посадила девочку-болтушку к тихому отличнику. И Зоя стала сидеть с Леней.

Уже тогда Ленька был каким-то странным. Он всегда ходил в очках в толстой роговой оправе, в темном шерстяном костюме и с сумкой через плечо. На переменах, когда весь класс срывался с мест, орал, визжал и стоял на головах, он сидел за партой, уткнувшись носом в очередную книгу по истории — и с таким упованием её читал, будто находился у себя дома на диване. И даже если Макс, известный задира, подбежит и бахнет его здоровенным томом по голове, он только поднимет свои глаза, несколько раз моргнет, улыбнется, и снова примется читать.

Визит в деревню

Ехать в вагоне поезда
(простой состав
подмосковная электричка)
рассеянно смотреть за окно,
где мелькают чьи-то дома,
проносятся чьи-то жизни.
Не о чем особо не думать,
кроме того, что плечо ноет от тяжести,
да ещё болит голова:
городская усталость дает о себе знать, наверное.
Через час пробираться по полупустому вагону —
в тамбур, к выходу,
потому что
поезд уже замедляет ход перед знакомой станцией.

Письмо молодой девушке

Я хочу написать тебе письмо, моя хорошая. Хочу, наконец, рассказать тебе о своих мыслях по поводу твоего решения переехать жить к своему другу. Ты уж не серчай на меня.

Мы живем в мире, где люди избегают говорить правду. Нет, не для того, чтобы не ранить другого своей оценкой, а просто потому, что мы стали совершенными эгоистами и больше всего мы хотим казаться приятными, чтобы с нами было легко, и чтобы другие нас не трогали. И потому обычно мы избегаем называть белое белым, а черное — черным. Мы просто улыбаемся, жмем плечами и проходим мимо. Равнодушные.

Тебе восемнадцать лет. Ты только начинаешь жить. Юная, мечтающая, современная. Ты говоришь, я его люблю, и мы хотим жить вместе. Но создавать семью ещё рано. А вдруг вы не подойдете друг другу? Да и надо сначала найти хорошую работу, закончить институт...

Стихотворения Лазаревой субботы и Страстной Седмицы разных лет

БРАТ МОЙ, ЛАЗАРЬ, УМЕР...

Уже смердит:
четыре дня во гробе.
он умер,
не уснул
его уж нет...
Наш Лазарь —
брат —
четыре дня, как умер.
он был бы жив,
когда бы Ты был здесь...
Он был бы жив,
а хочешь — жив он будет,
Ты можешь всё —
скажи — восстанет он.
Уже смердит...
Ты плачешь? —
как Ты любишь!
Отвален камень.
«Лазарь! Иди вон.»
2011

В конце пути

И снова небо сыплет манну —
ложится снег на грудь земли,
и кажется, что слишком рано
подходим мы к концу пути
Поста Великого. И вскоре
мы в церковь вербу понесём
и Бога встретим, и проводим
Его на Крест, и вновь распнём…
И снова будем ждать прощенья
и светлой радости Христа,
и верить, чуя Воскресенье,
что смерть — бессильна, жизнь ж — проста:
растает снег, цвет пустит ветка,
древо подарит первый плод,
настанет Пасха, в сердце где-то
душа растает, оживёт…

Мусоровоз

Одиночество — это состояние души, которая ждёт отклика и его нигде не находит. Крик, который не отзывается эхом.

Если отклика не будет слишком долго, его перестаёшь ждать, и сам уже не кричишь. И вроде боль — та, что тянет под левым ребром, смолкает, взамен себя впуская в грудь холод и равнодушие.

Он заглушил мотор. От дешёвых сигарет во рту стояла горечь. Открыл дверцу. Выпрыгнул из кабины. Сплюнул.

Поднял со снега жестяные банки из-под газировки. Швырнул их в бак. Контейнер не переполнен. Просто люди перестали быть людьми. Бывает.

А на Сретение пошёл снег...

А на Сретение пошёл снег,
большими белыми хлопьями.
Шёл домой седой человек
узкими снежными тропами.
Шёл седой человек, размышлял:
«Скоро время наступит сказать:
Отпусти меня, Боже, сейчас.
Отпусти Ты меня. Умирать»,
А ещё он подумал о том:
«Внука утром сноха приведет».
Они попьют чай, а потом
он мальца на колени возьмёт,
и как некогда Симеон,
он на миг перестанет дышать,
этот милый малыш — это он -
внуку жизнь за ним продолжать.

Моя душа кроилась не за раз...

Моя душа кроилась не за раз,
Не в день, не в миг, не в один час,
Не при зачатьи иль в рожденьи —
Она кроится и сейчас.
Пейзажем русским,
Русской думой —
То радостной,
А то — угрюмой.
Словами, встречами, делами —
То прозою, а то —  стихами.
Моей семьёй — такой родною,
И смехом детским, и слезою.
Глупой обидой и прощеньем,
Нежданным тихим вдохновеньем.

Оркестр

Как-то Мастер решил смастерить музыкальные инструменты. Они получились очень разные. Кто-то большой, кто-то — маленький. Кто-то изящен, а кто-то пузат. Один — блестящ, другой — не очень.

Когда клей высох и краска впиталась в дерево, Мастер вдохнул в каждый инструмент свою музыку — неповторимую и прекрасную мелодию. Тонко заплакала скрипка, нежным ручейком полилась песня флейты, спокойно и широко разлился напев фортепиано.

Инструменты ожили и заговорили друг с другом и со своим Мастером. Оркестром звучала их музыка, где каждый голос вливался в другой, обогащая и углубляя общее пение.

Даже если...

Даже если идёт война,
Если страх всюду и смерть,
Кто-то должен заваривать чай,
Кто-то должен хлеба испечь,
Кто-то должен кроватку качать,
Кто-то плакать, а кто-то — петь,
Кто-то должен в другого стрелять,
кто-то должен другого жалеть.
Кто-то должен крестить лоб,
Проводя свои ночи в мольбе,
Кто-то должен стирать пот
На чьем-то горячем лбе.
Кто-то должен могилы рыть,
Кто-то должен ещё рожать.

Бабий бунт

Феминизм — это не просто борьба женщин за свои права, это борьба с Богом. Целенаправленная наступательная борьба человека с Богом. Смысл этой борьбы — доказать, что человек в Боге не нуждается, что он сам может всё для себя решать, выбирать и жить по своему хотению. Феминизм стоит в одном ряду с движениями за однополые браки, «свободную любовь» и ювенальные реформы.

И в какую бы красивую одежу мы не рядили бы феминистские идеи, они все же остаются богоборческими.

Нет, поймите меня правильно. Мне тридцать четыре года. Я живу в столице. У меня высшее образование. Я привыкла к определенной самостоятельности, имею свои суждения, и да, я зачастую спорю со своим супругом. Я — не образец смирения и послушания. И не считаю, что женщиной можно потакать, её эксплуатировать или подавлять. Но... мужчина и женщина не равны. И не могут быть равны априори. Мы — разные и в наших различиях — наше совершенство.

Не буди. Три стихотворения о душе и её цене

ЕСЛИ Я...

Если я не могу согреть,
то согреюсь сама едва ли.
Если я не хочу стерпеть,
значит я нестерпимой бываю.
Если я не могу простить,
мне прощенья искать не стоит.
Если я не могу любить,
то чего же тогда я стою?

Слепая страсть

Впервые он увидел её на одной из улочек города.

Она была одета в неприметный черный плащ, и его широкий капюшон почти полностью закрывал её лицо. Не слишком высокая. Не слишком низкая.

Кажется, она ничем не выделялась из толпы. Однако он заметил её.

Заметил её узкие белые руки, прячущиеся в складках плаща. Её по-особому прямые плечи. Её парящую походку. Легкую, тихую, словно её ступни вовсе не касались земли.

Он долго стоял посредине улицы, провожая незнакомку взглядом.

Неплодная

Её руки месили тесто. Две тонкие, но сильные руки, почерневшие от времени и солнца, мяли, катали, комкали и снова мяли белое пушистое тесто. Тесто поддавалось теплу рук и, послушное, становилось мягче и нежнее. Когда-то и она была такой же мягкой и нежной. Такой же белой, такой же податливой. Женственной и легкой.

А теперь стала стара, суха и черства. Как постная лепешка.

Сарра усмехнулась от этой мысли. Окунула пальцы в муку, стала ловко раскатывать хлеб в круглые лепешки и прикреплять их к стенкам раскаленной печи. От жара лепешки почти сразу подрумянивались и приобретали золотистую корочку.

Зарисовки о словах. Невыдуманные истории из жизни

О суждении и осуждении

Моё воцерковление началось с поездки в один далекий женский монастырь со студенческой группой. Целый месяц мы жили в этой восстанавливающейся обители и помогали сестрам в их хозяйстве.

На второй день по нашему приезду, к нам подошла благочинная и спросила, знает ли кто из нас церковно-славянский язык? Нужна помощь в чтении Псалтыри по ночам. Естественно, на тот момент я не знала ни языка, ни Псалтыри, но по какому-то мановению, я подняла руку. Не знаю, что мною тогда двигало, наверное, желание быть полезной, и мысль, что раз уж я знаю иностранные языки, мне не составит особого труда прочесть церковно-славянский. А может, просто моё невежество или гордыня. Так или иначе, я оказалась в числе четырех девочек, которые три раза в неделю ночевали в храме, чтобы по очереди читать положенные Кафизмы. Мы разделились по двое, и по два часа читали: одна девушка — кафизмы, другая — помянник. Затем наоборот. Через два часа нас сменяла другая пара сестер. Затем снова мы. И так до утра.

Страницы