— Слушать ветер можно часами, — Странник всматривался в темное небо, выискивая ближайшее к земле скопление звезд — далекие плеяды, — но услышать звездный ветер можно только там, где трава достигает роста человека, а земля хранит осколки метеоритов. И только рядом с астроблемами — местами падения звездных камней.
— И много таких мест на земле?
— Много, просто их никто не замечает. Ходят, топчут, ругаются, а не видят главного.
— Главного для чего? — у Зары все внутри вскипело от таких слов, словно она и была хранительницей астроблем, а люди грубо проходили мимо, отрекаясь от звездной пыли.
— Главное никогда не бывает персональным, это не номер люкс в пятизвездочном отеле на берегу лазурного моря. Главное — это сердце, которое отсчитывает секунды, иногда отставая от времени, иногда спеша его опередить.
— А как же жить в таком мире?
— Жить…да многие и не живут. Они проходят километры пути, наматывая на сердце одни иллюзии. Не понимая радости настоящего, люди пытаются выстроить песочные замки заблуждений, даже не подозревая, что жизнь — это не ожидание мифического счастья, и даже не память о великом прошлом…Жизнь — это здесь и сейчас. Ты любишь смотреть на ветер, колышущий нити трав?
— Да, конечно! Это — целое море.
— Но большинство остается на острых скалах своих обид. Им невдомек, что у волн листвы есть особое чувство ритма, возвращающее в реальность. И когда ты поймаешь этот ритм, то забудешь о всех обидах, причиненных временем. Время не обижает, оно лишь обозначает твои слабости и выхватывает обиды, пытаясь увести от настоящего или вернуть в тебя в саму себя. Главное, не терять вдохновения. Можно управлять собою до тончайших движений пальцев или расчета слов, но быть неспособным овладеть собою на секунду соприкосновения с миром в его противоречиях.
— Как такое возможно?
— Люди странным образом выбирают среднее, не пытаясь пройти чуть дальше, чем нарисовано на ближайшем плакате. Это и есть — сон. Так вся наша жизнь и проходит в борьбе с теснотою собственного сердца. Люди, и хорошие, и добрые, и умные, и глупые, не способны уживаться между собою, и ткань жизни разрывается на каждом шагу, расшвыривая и время на осколки отчаяния, обид, ненависти... А сшивать эту живую ткань очень сложно, тут нужен особый портной с редким чувством любви.
А в это время волна накатывала на волну, а растоптанные накатом стихии жизни никто не считал. Так решались земные задачи главенства. Просто и без изысков. Гибли миллионы, а кто-то довольно потирал руки, предвкушая очередную победу в игре, которую навязала миру хитрость.
— Я, кажется, понимаю, о чем вы говорите. Мир подобен зеркалу. Ты смотришься в него и думаешь, что ты — это ты. Но зеркало это кривое. Оно искажает и тебя и мир вокруг тебя. Шипы становятся розами, розы — шипами. Тайна — обыденностью, а суета — радостью. Поддавшись отражению, ты начинаешь играть в игру, которая предложена тебе миром, не понимая, что игра эта — не твоя. В этой игре ты — пешка. На шахматном поле лживого времени истину прикрывают безумной радостью. Но разве подлинная радость смеется над смертью? На людей смотрят плакаты. Обложки журналов. Улыбки актеров. Зеркала искажений одевают пелену на глаза путников. Но свобода — не улыбка глянца. Свобода — это понимание боли времени. Умение разглядеть за глянцем страдание. А страдание мира велико.
— Да, ты права. Познав страдание мира, ты обретешь себя, — Странник подкинул сухие ветки в костер, — ибо только так раскрывается человеческое. Только так время распутывает клубки отчаяния, предлагая человеку особую вязь — вязь любви.
— А разве в мире есть такие искусные ткачи, которые могут связать время любовью?
— Есть, конечно. Разум слепца течет по накатанным рельсам, принимая игру за собственное озарение в поисках того, что хочется вопреки всему, что происходит. Да и то, что происходит, успешно прикрывается желаемым. Так и прозябает разум в пустых мечтах о рекламной гармонии, даже не пытаясь осознать, что подобные мечты — это продукт согласия общества на предмет его обмана.
