Тральщики налетели неожиданно. Обычно налеты начинались после полудня, бойцы любили хорошо выспаться и позавтракать. Но сегодня что-то изменилось. В батальоны устрашения набирали тех, кто был готов на все ради смерти. Конечно, за смерть выдавали награды и вешали фотографии героев на железных проржавевших стендах, установленных на окраинах полузаброшенных городов Срединной Земли. Но платой был жалкий скарб, награбленный в перерывах между стычками с кочевниками и повстанцами. Непрерывный бой барабанов в наушниках заглушал последние остатки разума. Впрочем, никто не страдал от глупости просто потому, что понятия и их определения давно перепутались в головах большинства. Люди превратились в толпу, которую вели на заклание, толпу которую лишили памяти и морали, напичкав инстинктами и страхом. Война собрала всех шакалов в одно черное воинство, не ведающее правды и сострадания. Тех, кто сомневался в предложенной правде, казнили или бросали на передовую.
— Мы успеем проскочить поле? — Вера пригнулась к высокой траве, нервно уцепившись за торчащий из земли осколок бомбы.
— Нет, здесь есть вход в пещеру. Скоро место, где мы стоим, захватят зыбучие пески, ничего хорошего. Пойдемте скорее, — предупредил Старец, — я думаю, иногда природа учит мудрости или практичности. Не стоит бороться с переменчивыми ветрами или песками, суть которых — непостоянство, если можно найти убежище. Это как как с обманутыми людьми. Ведь чаще человек наказывает себя сам, идя на поводу тщеславия или обиды и умножая тем многое непонимание в мире, которого и без этой обиды хватит с лихвой на века вперед. Ведь нельзя же сосчитать все песчинки на морском берегу, так и не перечтешь того, чего никогда и не было в достатке — понимания между людьми. И кто хочет быть понятым, не понимая сам, лишь распускает ткань мира, сшить которую предстоит только мудрецу, которого никто и не видел, а лишь узнали о нем по плодам его дел. И даже когда и встречались с мудрецом лицом к лицу, не замечали, проходя мимо в суетной спешке за собственной правотой. Но натыкались на таких же упрямцев, шагающих по пустыне. И многие из шагавших приобретали несчетные блага на том пути, но то не был плод тяжелых трудов, а лишь то, что падало из рук споткнувшихся. И называли блага наградою, не ведая от кого и получена она, а лишь создавая собственную империю сознания, пустынную в начале ее истоков. Борьба должна быть только борьбой за жизнь и правду. Все остальное — это глупое упрямство, гордыня, которая всегда приводит к поражению, или интересы глупцов, пожелавших стать властителями мира или сама глупость, надевшая блестящие погремушки, на которые всегда слетаются сороки.
— За шумом тральщиков не слышно, как разговаривает лес, — заметил Горец.
— А как разговаривает лес? — спросила Вера.
— По-особенному. Конечно, лес не разговаривает так, как делают это люди. Но ведь не обязательно использовать слова, чтобы выразить жизнь, лес общается на особом языке звуков, а не слов. Это даже и не язык, а шум пространства. Никто не знает, о чем расскажет, например, листва в следующее мгновение. Это могут быть звуки прошлого, что каким-то таинственным образом слышимы до сих пор: например, заброшенная хижина, впуская внутрь ветер, скрипит по вечерам. И только редкими ночами, забытыми нами ночами, этот скрип не смешивается с шелестом листвы, удивленно застывшей в безветренную погоду. Не знаю, но говорят, что иногда лес даже начинает плакать детским голосом, так, как будто зовет родителей или возлюбленную, знакомою только ему одному. Может, это потерявшиеся странники ищут дорогу домой. Иногда он переполняется тишиной, но такой густой и вязкой, что через нее плохо слышно собеседника. В такие мгновения лучше молчать, молчание и откроет больше, чем сотни самых громких голосов и привычных звуков.
— А что это за пещера? — поинтересовалась Валя.
— Это древний карстовый провал, настолько древний, что точно никто не может сказать времени его образования. Она имеет выход на вершину холма, но добраться до него практически невозможно: конусообразная форма уходит вверх на несколько сотен метров. Это пещера ласточек.
— А почему она называется пещерой ласточек?
— По утрам стаи птиц покидают свои гнезда и летят по спирали, набирая высоту, пока не достигнут выхода из пещеры и не покинут ее пределы. Каждый вечер ласточки возвращаются в пещеру, пикируя стаями вниз до уровня своего гнездовья в пещере. Это очень красивое зрелище. От криков птиц всегда стоит невообразимый шум, но как только они достигают гнезд — затихают, и пространство наполняется тишиной и шелестом крыльев. Как же хорошо по вечерам слышать такую тишину, она живая и не пугает никого, обратившегося к ней. Но птицы уже улетели, мы подождем их внизу. У нас много времени, которое можно потратить на разговор или просто помолчать.
— Ой! — Вера испуганно вскрикнула, наступив на что-то очень мягкое и вязкое. Она посветила вниз и увидела под ногами густой зеленый мох, мягкий и глубокий, как ковер. Проход начал расширяться, пока не разошелся своими известняковыми стенами по сторонам, открыв взору широкое пространство пещеры, — какая красота!
— Не все странники попадают сюда, — заговорил Старец, — только те, что прячутся от налета тральщиков.
— Тральщики — откуда они появились?.
— Эти нелюди. Они утратили связь времен и поколений, заменили все это виртуальной картинкой счастья, плюнули на могилы предков и пошли воевать за чужие интересы.
— Но ведь это безумие!
— Безумие становится нормой в мире безумцев. И ведь правда то, что сказали, что будут люди еще долго кривляться, умиляясь собственной глупости. И возведут глупость в достоинство, заявив, что только так можно стать свободными. И станут делиться глупостью, рисовать линии и кляксы, глубокомысленно называя ветер, родивший их, деревом. Но кляксы не прорастут цветами, а кривые линии не выпрямит даже и топор. Что толку высчитывать квадратуру у круга, который никто и не старался нарисовать. Там, где не было мысли, не будет и достойного плода, а только лишь кляксы на потеху дождю. А когда смоет песчинки с горы, то и поглотит их море, как поглощало тяжелые камни и гребни скал. И останется лишь тихая водная гладь, чтобы начать все сначала.
— А ведь и правда это, и уже много раз в веках говорилось, что человек — ложь, проклинает за мелочь, и за мелочь же любит, обманываясь. Что толку обижаться на это, ибо сказано уже много веков назад, что ветер бушует в сердцах многих, и ветер этот рушит мир не только в сердце самого человека, но и вкруг его. Сегодня благодарят, а завтра начнут злословить, а все это — один ветер, слабеет тогда, когда на землю падают листья. Разве что муж с женою станут одним, или мать с сыном не утратит связи и тогда, когда тот повзрослеет и станет мужем. Но ведь так любить положено испокон веков и заслуга в том только одна — исполнение положенного, — заметил Старец, отряхивая пыль с дырявых поношенных ботинок.
— Копающий яму брату не понимает одну простую истину — яма вырыта и падут в нее многие проходящие, и тот, кто и выкопал ее, падет также, возопив о несправедливости громче всех. А все от того, что каждый слеп на оба глаза, когда думает, что только так он утвердит свое. Зло продолжается злом, злом же и оправдывает себя. У злого нет зрения, и глух он и не ведает любви, как ветер, срывающий крыши со всех домов в округе в неистовом порыве силы. А силы кончатся — и умолкнет, как и всякая ярость, забывшая то, за что и загорелась она. А дома будут сметены, ибо ярость рождает лишь ярость, если не натыкается на любовь. А устоят только те, кто протянет руку друг другу, вытягивая мир из оков смерти. Вот и мы устояли только потому, что не приняли безумства.
— Ты прав, и как ветер роняет листья, так время роняет жизни в вечность. Кто и с чем туда уходит — тайна, и тайна эта роднит всех лишь в одном — повторении. И многим мудрецам не удалось решить простых вопросов, а дурак всегда проходил мимо, даже и не понимая, что прошел. Простоту понимали мудростью, а мудрость считали глупостью. А ведь всего не счесть, коль тайны вечности не поддались уму мудреца. Во времени все спуталось, и в ссорах ищут мира, а в мире отыскивают ссор. Но ветер слабеет лишь тогда, когда падают листья. И все повторяется снова, и снова проходят мимо правды, забывая примерить страдания ближнего на себя, подумав, что минует и это. На этом стоит любое зло, оно наивно полагает, что творящего минует ответственность, — Старец пошел вглубь пещеры, — и правда чаще убегает от уст, боясь самой себя. Так ветер умолкает, потеряв силу, а волны, ударившись о берег, исчезают в глубинах земных. Все идет по своему кругу, но круг этот не вечен для проходящих, хоть вечно повторение пути. А идущие мимо чаще и не замечают повторений, убежденные, что все, встреченное на пути — особый подарок им. Но подарок этот уже давно разделен меж всеми, и только мудрый понимает, что и для всех он — лишь мгновение. И в трудах многих так мало сложено мудрости, все отдают за звонкую монету, покупая ожидание того, чего сами и не видели, но завидовали, прослышав про счастье соседей. А ведь и в малом ответ прост — радость сердца. И тщета ссор, подслушанных гостем, подточит любую мудрость, ибо мудрый проходит мимо заблуждений и ссор, признавая право каждого ошибаться. И нет правды среди двоих или троих, которые свое доказывают, забывая о брате. Ибо нет среди них любви, а один лишь укор и злоречие.
— А почему же люди молчат, если понимают происходящее? — Вера нагнулась и подняла сухую крючковатую ветку, которая успела окаменеть от времени.
— Потому что говорить о прозрении нужно тем, кто готов к этой правде. Как можете вы описать синий цвет никогда не видевшему его? Или дать намек на тонкий, неуловимый аромат розы тому, кто не знал даже запаха васильков? Есть вещи, которые не имеют знаков в нашем языке, их не описать, а все эпитеты будут лишь скользить по их истинному значению, не приоткрывая даже капли истинной сути.
Неожиданно пещера затряслась, что-то грохнуло, и сверху посыпались мелкие острые осколки породы.
— Это осыпаются старые штольни. Говорят, в них запрятаны книги мудрости древних времен, забытые настоящим. Хотя, ведь любая мудрость затеряется во времени, если человек перестанет ее искать. Таков закон умножения глупости.
Пыль медленно оседала на каменный пол, резвясь в лучах света, падающего из верхних проемов пещеры.
— А что это такой за закон? — Вера пыталась ладонью поймать мелкие частицы каменной крошки, которые словно повисли в воздухе, даже не пытаясь упасть на пол.
— Обычный закон, каких много, — тихо произнес Старец.
— Ну не скажите! Я о таком первый раз слышу.
— Это не значит, что закон особый.
— А существует закон любви? — полюбопытствовала Вера.
— Да, — просто ответил Горец, — самая настоящая любовь не разделяет явления, события и людей...она незаметно дарит то общее, на чем стоит мир — продолжение человека в человеке...
— Вы говорите о детях? — Вера невольно погрустнела и пристально, словно желая понять всю правду сказанного, посмотрела на говорящего.
— И о них тоже. А еще я говорю о пространстве. Там, где двое любят, нет места тьме. Любовью продолжается жизнь, любовью она и начинается. Так движется время, так оно заканчивается. Вы только представьте, если вдруг в мире хотя бы на одно мгновение прекратится любовь, что тогда будет?
— Люди и так уже утратили эту способность, — горько заметил Старец.
— Не совсем. Они лишь добавили к любви свои заблуждения. И забыли о том, что истинная любовь требует жертвы. Когда любишь, нужно поддерживать это чувство, питать его в своем сердце и сердце того, кого любишь. Это закон сохранения чувств.
— А сколько всего законов на острове? — Вера пыталась ладонями поймать мелкие пылинки, что мелькали в лучах солнца, проникая из верхних слоев пещеры. Неожиданно появилась ласточка, она планировала на потоках воздуха, словно лист, медленно приближаясь к путникам.
— Скоро вернутся многие ласточки, чтобы покормить птенцов. Вы слышите? — Старец поднял вверх указательный палец, обращая внимание на отдаленный, растущий шум.
Сверху раздавался едва различимый писк. Он несся со всех сторон, погружая пространство в особое беспокойство, понятное только тем, кто знал причину этих звуков.
— Как здорово! — Вера улыбалась, прислушиваясь к беспокойному гомону птенцов.
— Вот вам и подтверждение закона сохранения чувств, — тихо произнес Старец, — точнее, продолжения жизни.
Сверху начали планировать маленькие птицы, их становилось все больше и больше, пока свет солнца не оказался приглушенным, а гомон оглушительным.
— Пойдемте дальше, не будем беспокоить эти милые создания, они заняты серьезным делом — продолжением жизни. Что может быть важнее для времени? И что лучше украсит эту пещеру?
— А куда мы пойдем? — полюбопытствовала Вера, заворожено всматриваясь вверх.
— В комнату истины, — спокойно произнес Старец.
— Комната истины? — Горец нервно хихикнул, — то есть, получается, что истина прописалась в конкретном помещении и, попав в него, можно ее познать?
— И так и не так, — загадочно ответил Старец, — истина не имеет конкретного места пребывания, она универсальна для мира и каждого его направления. Просто есть места, где истина становится очевидной. Как, впрочем, есть и такие места, где ее невозможно увидеть ни при каких условиях, хотя она и находится там. Это не связано с самой истиной, а лишь с теми, кто ищет ее. Вот, например, тральщики бомбят города и гибнут дети. Тогда истина проступает и через их ложь о мире. Плоды их дел говорят о том, что все, чего они ищут, это смерть миру и людям.
— Но ведь им верят? — Вера откинула прядь тяжелых волос со лба, — им верят и идут убивать. Зачем? Ведь и смерть детей обращают лишь к собственной выгоде, лицемерно надевая маски сочувствия к тем, кого и за людей не считают.
— Ты права, увы....Чтобы человек добровольно согласился стать обезьяной, достаточно назвать обезьяну человеком. Рано или поздно граница лжи станет невидимой, а игра в подмены спутает мысли. И снова кто-то, хитро улыбнувшись, скажет, что так и было. Память великих героев растворится в многочисленных подделках, умело замазанных глянцевым лаком лжи. Ложь нарядят в модные одежды, объявив все происходящее торжеством достижений современной цивилизации, уже разрушенной хаосом. Такие дивиденды получит разум, переставший думать. Но и в этом фантасмагоричном пространстве кукол и кукловодов останется место человеку, но только с твердым упованием на Истину. У вас никогда не возникало ощущения абсурдности бурлящего вокруг вас мира? Эпоха наступающего хаоса, поместив человека в виртуальную среду планшета и парализовав его разум декларацией прав человека, где витиевато-расплывчатыми фразами-мантрами утверждается неизбежность тотального освобождения от всего, кроме права человека оставаться Божьим человеком, показала свой оскал: сетевые революционные технологии погружали мир в бойню, декларируя примат права силы над правом выбора, который был лишь прикрытием силы. Право выбора становилось разменной монетой в политических играх, теряя независимость разума в хитрой сети подмен. Но высший пилотаж хитрости — дать игроку почувствовать самостоятельность принимаемого решения, умело ограничив его шаги алгоритмами внешних переменных, чья функция при любом раскладе отражает лишь одну константу игры — стратегию невидимого хозяина. Но любая стратегия любого революционного процесса не учитывает главную переменную — ни одна система не может быть замкнутой и защищенной от возможности подхвата игры новым революционным хозяином или от того, кто назовет вещи своими именами. Так может продолжаться бесконечно. Этот иррациональный фактор часто оказывается неучтенным.
— Что-то мне не по себе, — Вера приблизилась к Старцу и взяла его руку, словно прося у того поддержки.
— Не бойтесь, — заговорил он, — сердце указало вам путь, поблагодарите его за такой подарок. Не все удостаиваются подобной чести. Идите внутрь, комната истины еще никогда никому не вредила.
