Омилия

Ночь не вечна, и разлука тоже,
Бесконечно сердце, если любит…
Что-то размечтался я, похоже,
Засиделся ночью на Youtube.

Ставлю лайки и качаю песни,
Получаю море позитива.
И чем дальше ночь, тем интересней,
Хорошо до одури ленивой.

А с рассветом молнии, как сабли
Засверкали, споря с тишиною.
Тучи в небе, словно дирижабли
Закачались грозно над рекою…

Так хотелось стать богоугодней,
Отмолчаться одинокой рыбой…
Вот и думай, кто ты есть сегодня,
Где всегда есть выбор: либо, либо.
2017

Я почти не помню деда.

Помню только: Волга, небо,

Я – мальчишка-непоседа,

Тот, которого всегда

«Мой разбойник» называл он,

Обнимал рукой беспалой,

И вихров моих касалась

Колким снегом борода.

     Мелет мельница года…

Я всего-то немного и знал его. Собственно, как оказалось, все знали его немного. Хотя, кажется, в подобных случаях это обнаруживается довольно часто.

Теперь я даже не помню точно, как его по-настоящему звали. Наверное, теперь это тоже не очень удивительно. Зато я помню нечто другое. И мне кажется, что это стоит того, чтобы его помнить.

Бывает коснётся тревоги проклятая грусть,
и жмёшься в себя, говоря: ну, и пусть! ну, и пусть...
Рыбёшкой об лёд, стараясь терпеть - не тужить,
иначе не выжить, а нам ведь приказано жить.
Дорога всё в гору, дышать не могу. Не могу!
Довольно дорог, я иначе из жизни сбегу
на дальний чердак или в дикий потерянный лес -
Алисой уйду дорастать до желанных небес.

Вроде не так давно это и было, а вот поди ж – лет пятнадцать минуло с того случая. Произошла эта история в самом начале нового, третьего, тысячелетия на Русском Севере. Один молодой человек, пережив встречу со Христом, решил непременно связать дальнейшую жизнь со священническим служением Его Церкви. Единственное, в чем по возвращении со срочной службы в армии он не был уверен, это какой пастырский путь избрать: стать белым семейным батюшкой, разделив все тяготы и труды с верной супругой, либо иеромонахом, посвятив себя молитве, служению и аскетическим подвигам. У нашего героя была невеста, которая, к счастью, полностью разделяла взгляды своего возлюбленного, а в ревности по Богу, пожалуй, даже и превосходила его.

Исчезнет шлейф ушедших лет

И грез ночных развеет прах.

Но горькой памяти скелет

Таит, как риф в тумане, крах.

Торчит желание отомстить,

Не спит, как злая вошь.

И как всю жизнь не тосковать

О том, что не вернёшь?

Прозрачный лес скрипичных птиц

Закапан солнца акварелью,

Истканный в воздухе свирельном

Блистанием слепящих спиц.

Цветные карамельки витражей.
Икона "Утоли моя печали"...
А в Храме пару юную венчали.
И я стоял, поодаль, у дверей.

"Венчается раб Божий..." Имярек.
И я ему завидовал немного.
Но лик с иконы поглядел - так строго!
Будь счастлив - незнакомый человек!

Сияли витражи. И в Божий Храм
Струились, по косой, цветные нити.
Я у дверей стоял, безмолвный зритель.
Да много ли для счастья надо нам?

Два голубка на белом рушнике.
Меняют кольца... Всё в Господней воле.
Малинов звон с высокой колокольни...
Свеча дрожит у жениха в руке...

А я стоял... и плакал у дверей.
А беды - потихоньку отступали.
Икона "Утоли моя печали".
Цветные карамельки витражей...

Мерцает мобильный дисплей голубой,
Имён в нём всё меньше и меньше.
Как будто безжалостно смыло водой
Знакомых, приятелей, женщин.

Уйдёт этот вечер, и страхи минут
В цветочном умрут аромате.
А следом ночные желанья придут,
Которые  вечно некстати.

На фоне усугубляющегося экономического кризиса всё очевиднее проступает кризис духовный, который, вероятно, первичен. Равнодушие людей к ближнему маскируется, прикрываясь психоэмоциональным флёром и красивыми словами, за которыми часто пустота. О том, как сохранить живое сердце в непростых условиях нашего времени мы беседуем с кризисным психологом из Минска Константином Владимировичем Яцкевичем.

— Как бы вы охарактеризовали нынешнее время? В чём его главные вызовы и угрозы?

К 60-ти летию со дня смерти

А я пил горькое пиво, улыбаясь глубиной души…
Как редко поют красиво в нашей земной глуши…

АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ

Я не современный человек и люблю читать книги не по мобильнику, а вживую, делая на страницах карандашом пометки, отчеркивая понравившиеся места на полях ногтем, если под рукой не оказалось карандаша, загибая листы, оставляя в минуту раздумий книгу на столе разогнутой,– в общем, делая все то, за что, страшно вытаращив глаза, ругают визгливым шепотом строгие библиотекарши…

Зная такую мою слабость, близкие мне люди иногда дарят мне книги. Так вот недавно у меня появилась книга «Александр Вертинский. «Дорогой длинною…»», которую я тут же с интересом прочитал… Я люблю Вертинского…

Однажды, подходя к зданию Патриархии, Святейший Павел заметил у входа много иномарок и поинтересовался, чьи это машины. Ему сказали, что это машины архиереев. На что Патриарх с улыбкой сказал: «Если они, зная заповедь Спасителя о нестяжательстве, имеют такие машины, то какие же машины у них были бы, если бы этой заповеди не было?»
«Четыре истории о Сербском Патриархе Павле»
Юрий Максимов

Бывает же такое: любящие вроде люди от души хотели сделать приятное, а вместо этого получился целый мешок проблем. Такой вот неутешительный вывод сам собой напрашивался отцу Георгию, когда он со своего балкона рассматривал полученный на юбилей подарок.

   Хотя тема и заявлена, однако здесь не предполагается направленной речи о пользе поэтического мировосприятия. Может быть, поэтому и не выказывается далее в этом тексте какой-то логически построенной последовательности или аналитически выверенной системы, хотя, разумеется, существует определённая последовательность, соответствующая, может быть, стадиям взлёта утки с поверхности болота.

Узенькая дорога у села Калюткино шла между обрывами – по обе ее стороны все было изрыто, котлованы, карьеры, ямы, воронки... Земля на срезах коржами: слой красный, слой розовый. Едешь, будто в раскаленный ад спускаешься. Съежился я весь от такого пейзажа, дрожью обкатился.

– Глину роют! – просипел таксист, заметив мое внимание к карьерам. – Вы к кому едете-то?

– В храм ваш едем Сретенский...

– А, к ненормальной!

– Почему ненормальной?

Водитель лишь ухмыльнулся в ответ.

Я живу не собой... Не собой —
всё своё я давно растеряла.
Пусть толпятся несчастья гурьбой,
их для гибели всё ещё мало.
Дальний свет не слепит мне глаза,
ближний враг или друг — всё едино.
Собирается в сердце гроза,
но душа покрывается льдиной —
жажда правды который уж год
ищет Богом посаженный плод.

Сокрытый между пристальных деревьев,

Неслышным шагом тёмно-синий вечер

Вдруг облекает в символ сокровенные явленья:

Там тонкий пламень замедляет бег над грудой сучьев,

Где над поляной молчаливо простирая плечи,

Приникли будто – в Невещественном согреться, –

И озаряет их морщинистые кроны

Как бы последний предзакатный луч...

                                                                    И –

Это время для безмолвной песни.

Когда на верхи тёмных сосен

Взбегает ветер сизокрылый,

И сыпкий дождь ковылье косит

Своею свежестью унылой,

Твой тихий шаг, как тёплый облак,

Росою облекает камень,

Где сад, как верный славы облик

Твоими насаждён руками.

Блажен, кто Божьим Словом ранен:
Сладка ему святая боль,
А мир земной и чужд, и странен,
И жизнь его — скорбей юдоль.

Но уповающий на Бога
Вовек не будет посрамлен:
Господь порою взыщет строго,
Но и возносит тоже Он!