Реактивный Гути

...Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, что быть мудрым...

1 Кор. 3, 18.

...Потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков.

1 Кор, 1, 25.

Я всего-то немного и знал его. Собственно, как оказалось, все знали его немного. Хотя, кажется, в подобных случаях это обнаруживается довольно часто.

Теперь я даже не помню точно, как его по-настоящему звали. Наверное, теперь это тоже не очень удивительно. Зато я помню нечто другое. И мне кажется, что это стоит того, чтобы его помнить.

В конце школы, в девятом классе (а тогда всего учились десять классов), я один год ходил в секцию лёгкой атлетики. А попал я туда так. К нам однажды на урок физкультуры пришёл тренер – посмотреть, есть ли кто способный. А я в тот раз что-то пробежал довольно хорошо (вобщем-то, просто никому не хотелось особенно бегать), и пришёл первым. Ну вот, он меня и пригласил. Конечно, было приятно, что на тебя обратили внимание, да и стадион был недалеко от того места, где мы сначала жили в том городе – вобщем, места знакомые – я и пошёл.

Мне там понравилось. Хорошая была секция, и тренер хороший. Может, староват чуть-чуть, поэтому сам он уже не очень мог показать, как и что нужно делать, но это возмещалось тем, что там были ребята постарше, которые и могли всё показать. Они все уже давно у него занимались. Звали тренера Виктор Карлович. Все его здорово любили, но он иногда мог быть и суровым, и если что не так – отправит круги бегать. Ноги потом становились как воздушные шары. И вот, увидят ребята, что он идёт в твою сторону, явно зачем, и обычно скажут: «Ну всё, карлец тебе настал».

Но речь сейчас не о тренере, хотя он тоже, может быть, стоит, чтобы о нём что-нибудь рассказали. Как вы уже слышали, группа у нашего Карлыча была из ребят уже нешкольного возраста, я был один из младших, а может быть, и самый младший, но атмосфера была хорошая, никто никогда никого не пинал, как говорится. И вот, одним из таких старших и был Гути. Как я сказал, все эти ребята вобщем-то всегда помогали новичкам. И мне, конечно, тоже, но как-то так получилось, что Гути возился со мной больше всех. Вообще, по-моему, из него, если бы он только захотел, мог бы получиться отличный тренер. По крайней мере, мне было всё понятно.

Так вот. Как говорили, прозвище его за ним закрепилось неизвестно как давно. Некоторые, наверное, даже не помнили его настоящего имени. А я так и не узнал его, как-то так получилось.

Прозвище его родилось из двух слов. Был у него в своё время какой-то любимый спортивный персонаж по фамилии Гутьеррес. Гути про него всем постоянно рассказывал, так что его тоже стали звать Гутьерресом. Ну, а кроме того, как вы увидите, наш Гути постоянно падал, но у него никогда не случалось серьёзных травм, что после его эффектных падений – этак кубарем по обочине – всем казалось удивительным, и его прозвали гуттаперчевым.

Но, как известно, длинных прозвищ не бывает. Вообще, язык у современных людей делается всё более и более краткословным, так что скоро, наверное, будем изъясняться междометиями, как какие-нибудь островитяне на инглиш-пиджин. Так вот, нашего гуттаперчевого гутьерреса сократили до Гути. А ещё когда во всех красках стал проявляться его характер, так это и вовсе в применении к нему стало незаменимым словом.

Дело в том, что он иногда начинал говорить и вообще себя вести как ребёнок. Тогда ребята с досады обычно ему говорили: «Гу-ути-гути-гути-гути-гути» (типа: «у, ти пусенька»). И махнув рукой отходили. Но ему это как будто даже нравилось.

Вообще, надо сказать, Гути был одним из таких людей, которых очень трудно описывать и вообще что-либо о них говорить. Кажется, вот уже сказано всё хорошо и правильно, всё вроде бы совпадает, но... Что бы ты ни делал, всё равно чувствуешь, что у тебя ничего не получилось, осталось что-то такое главное, что ты упустил, и ты хорошо понимаешь, что ты упустил, но объяснить его не можешь. Ещё хуже бывает, когда рассказывая о подобном человеке чувствуешь, что ты не только не достиг совершенства, но ещё и прилично наврал. Поэтому самый совершенный рассказ, случается и так, может состоять даже из нескольких незначительных слов. Но своих слов. Нужно только уловить что-то такое... всегда ускользающее, как жизнь, когда хочешь дать ей определение.

Поэтому бывает так, что ты скажешь про кого-нибудь, например: глаза у него были совсем светлые, но не белёсые какие-нибудь, а как свет... наверное, голубые? А тебе тыкают в нос его цветную фотографию и говорят: ну что ты врёшь, смотри, они у него карие, ну, или там серые, как у всех.

Или, допустим, спрашивают тебя: «как он выглядел?», конечно же, подразумевая под этим, какая у него была внешность. А ты начнёшь описывать, какую, например, он носил отчётливую кожаную куртку, или какая у него была чёткая охотничья сумка на длиннющем ремешке, а потом возьмёшь да и скажешь: «Да, знаете, у него и внешности-то, кажется, никакой и не было...» Они станут ржать, а ты думаешь: ну разве понять им, что внешности у него действительно не было?

Так вот было и с Гути.

Вобщем, он был старше, чем я, может, года на три. Вообще-то это была, так сказать, детская секция, но многие из учеников Карлыча ходили к нему и после того, когда уже оканчивали школу, учились где-нибудь в универе, работали, там, и так далее. Приходили просто потренироваться, побегать, например, или мячик погонять, ну, и поговорить, они же все там друзья были.

Что касается Гути, так он учился заочно, но я не знаю, где, а работал, говорили, в детском садике воспитателем. Но я долго думал, что это про него только так говорили, что он из детсада, просто потому что он такой сам был. Ну сами посудите, кто бы его взял воспитателем без образования?

Но это ещё не всё про Гути. Иногда прямо-таки казалось, что самой главной его частью были очки, такие они были громоздкие. Не то чтобы самые большие, какие только бывают, но просто всё вместе – роговая оправа, толстенные большие стёкла, которые были постоянно заляпаны, оттого что очки от общей своей тяжести сваливались у него с носа, и ему приходилось их то и дело поправлять.

Была ещё одна деталь его внешности. Это его шнурки. Они прямо-таки патологически постоянно у него расшнуровывались. И причём в самый, так сказать, ответственный момент. Например, станем мы бегать стометровку на тренировке – всё нормально. Но стоит нам только побежать на остановку, когда подходит автобус, так тут они обязательно расшнуруются, и он жахнется со всего маху на тротуар, так что даже смотреть больно. Но с ним никогда ничего не случалось. Только отряхнётся – и всё. Прямо парадокс какой-то.

Или, например, соревнования какие-нибудь будут. Приедут там гости всякие, полно народу придёт на стадион. Вобщем, момент ответственный. Ну вот, только побежим, наш Гути несётся впереди как олень, мы все радуемся, а он возьми и наступи на свой этот шнурок и – кубарем. Ва-ай! Судьи аж зажмуриваются. А он встаёт, не отряхиваясь, шнурки засунет внутрь шиповок и снова бежать. Так представьте себе, он всё равно первым прибегал! Если конечно дистанция была не слишком короткая. А сильных травм никогда у него не было – небольшие ссадины, ушибы, и всё – гуттаперч. Вобщем, как соревнования – так никогда без происшествий не обходилось. Может быть, поэтому он в больших соревнованиях никогда и не участвовал, так всё, местного масштаба.

Так что нашего Гути все любили.

Вообще, если бы не очки, то он мог бы даже считаться красивым, а так – эти толстые стёкла всё перекрывали.

Глаза у него были голубые, а волосы довольно тёмные, почти чёрные, но всё-таки не совершенно чёрные. Нос – слегка с горбинкой, да и вообще у него были правильные черты лица. Может быть, только был он слегка слишком скуластый. Всегда, как я помню, была у него большая чёлка, постоянно налезавшая на очки, а свитера и водолазки, даже футболки летом он носил всегда с воротником, так что подбородка почти никогда не было видно. Очки у него были с такими стёклами, что так сильно увеличивали глаза, что сами стёкла казались подсинёнными, как, знаете, бывают такие стёкла – «хамелеоны». Только те – коричневатые, а у него получались – синеватые.

Вообще, если бы не очки, то из него мог бы получиться и отличный футболист. Иногда даже казалось, что он просто был из разряда таких, что вобщем было бы совершенство, если бы чуть-чуть ещё, одна деталь – а так – Гути.

Однажды мы играли в футбол (хоть и секция была лёгкоатлетическая, но мы то в футбол, то в баскетбол играли), и так получилось, что мы проигрывали ноль – три, и уже чуть не ревели и выли от злости, что у нас ничего не получается, и уже начали останавливаться, а Гути всё носился по полю как угорелый. Он, понимаете ли, увидел, что у нас руки трясутся! И вот тут как-то мяч и попал к нему. А у него в этот момент куда-то улетели очки, но он шёл в обводку и так увлёкся, что не остановился. И что тут выдал этот Гути! Он накрутил шестерых, и они ничего не могли ему сделать, не только отнять мяч – какое там! – они даже коснуться мяча не могли. А мы только стояли и смотрели. Но когда какой-то идиот из зрителей (а было-то всего человек двадцать) стал ему орать, что он без очков лучше играет, и что, может, он и вслепую может играть, он, выйдя уже один на один и обойдя вратаря, взял и запулил мяч в аут. Все наши как заорут на него. «Простите», – говорит, а сам улыбается своей идиотской улыбкой. Ну что тут сделаешь! Гути есть Гути. И пошёл одевать свои очки. Но мы всё-таки свели этот матч вничью.

Я его потом спросил, зачем он это сделал, а он говорит – и я почему-то не удивился:

– Знаешь, этот вратарик издал какой-то звук... я такие звуки издавал, когда батя собирался меня пороть и делал первый замах... Такой, вобщем, звук какой-то, что я оглянулся, и вижу – а эти шестеро стоят так... опустив руки, и смотрят на меня, как я буду забивать, так, что... И я подумал: «Какой же я гад всё-таки».

Вот такой был наш Гути.

А когда ребята после тренировки ходили пить чай к баскетболисткам, он обычно просился с ними (я думаю, в шутку), и они начинали все ржать над ним и отпускать в его адрес разные похабные шуточки. Ну, и конечно, не брали его с собой. А ему как будто того и надо было. Гути ростика вобщем-то был не очень высокого, хотя был довольно широкоплечим. Такой немного квадратный. Я тоже не ходил с ними, я был их младше года на три, как, впрочем, младше я был и Гути. Мы с Гути тогда обычно шли в одно кафе и покупали мороженое. Кафе это было рядом с большим прудом (а он был совсем недалеко от нашего стадиона), так что его балкон висел над водой. Мы стояли обычно, облокотясь на бордюр этого балкона, и он рассказывал мне разные смешные истории из жизни альпинистов. Я даже одно время думал, что я для Гути – друг, но теперь мне кажется, ему был просто кто-то нужен, чтобы с ним можно было поговорить, кто бы его слушал. Наверное, если бы у него была собака, и она бы умела его слушать, а иногда смеяться его шуткам (впрочем, шутил он хорошо, так что кто хочешь бы засмеялся), то он, наверное, бы и с собакой разговаривал.

А однажды после тренировки он что-то закопался в раздевалке. Наши орут ему: «Гути, скорее, автобус подходит». Он: «ага» – и продолжает копаться. Вобщем, они плюнули и пошли без него. Ведь его же, в принципе, все любили, но если уж он не хочет идти со всеми, то его не заставишь. Но вообще он очень компанейский был человек.

Ну вот. А я решил его поддержать и тоже остался. Только я ждал на улице, чтобы он меня не прогнал. Он выходит: «Ты чего здесь?» Я говорю: «Да вот, на автобус опоздал». Он мне: «Очень старался, наверное, опоздать-то». И вздохнул как-то так. Не понял я его. Потом говорит: «Что, думаешь, я обижусь на них?» Я молчу стою. «Ну ладно», – говорит, – «пойдём, я как раз на такси покататься хотел». А сам смотрит в сторону парка. Там у нас около стадиона парк был очень хороший. Дубы огромные, сосны, берёзы, липы, кустарники разные, лавочки везде стоят. Я и сам любил там погулять иногда. А тогда ещё была осень, вообще очень красиво.

И вот, идём мы потихоньку к остановке, разговариваем, то есть, он разговаривает, а я слушаю в три уха, и вдруг слышу, что он какой-то бумагой шуршит. Я поэтому и посмотрел на него, а так может быть, и не стал бы, и не увидел бы... Вобщем, смотрю я, а он говорит со мной, а сам какой-то листок... даже листочек читает. Потом скомкал и сунул в карман. А сам всё что-то рассказывает мне. И всё в сторону парка посматривает. И вдруг я понял, что он без очков идёт. И совсем не щурится. Конечно, я боялся, что он заметит, и смотрел украдкой. И вдруг он махнул кому-то туда рукой. Потом видит, что я смотрю, и так вдруг улыбнулся стеснительно, как будто он, например, полетать решил для души на досуге, а я его вдруг заметил. «Ладно», – говорит, – «пойдём, старик, довезу я тебя до дома, а то ты до вечера пилить к себе будешь». Ну, это он, конечно, сильно преувеличил, но всё же времени я потратил бы много. Стадион был на самой окраине и автобус этот был последний, специально для спортсменов, к концу тренировок. А сам-то Гути жил недалеко, я слышал, в сталинской пятиэтажке.

Тогда я всё-таки не решился его ни о чём спросить, но как-то потом прямо спросил, зачем он очки-то носит? Но в тот момент он был уже в другом настроении, и сначала принялся делать вид, что ничего не понимает: «Как?» – говорит. – «Зрение у меня...»

Но потом видит, что мне всё ясно, и говорит тогда: «Понимаешь, малыш...»

Он вообще-то странно – называл меня то малышом, то стариком, для него, похоже, это было равнозначно. Конечно, это звучало смешно – какой я для него малыш – я его выше был сантиметров на 10-12. Да и старше он меня был не слишком намного, всего-то года на три.

Так вот. «Понимаешь», – говорит, – «малыш... Это раковина». «Как это?» – говорю я.

Но он объяснил-таки мне. «Ну», – говорит, – «сам подумай, если улитка будет без ракушки, её же кто хочешь съест или ранит. А так у неё ещё есть какие-то шансы».

Чем он жил? Не знаю. Говорю же, где-то он там что-то работал. Кто-то сказал: воспитателем в детском садике. Я сначала думал, что это врут про него, но потом узнал, что, может быть, и правда.

Дело, понимаете, было в том, что у него, оказывается, была сестра. То есть, это-то само по себе – ничего страшного. Но сестра была больная. И даже не просто больная. У неё был парень, с которым она очень дружила. То есть, конечно, не в этом дело, то есть не прямо в этом... Да. Нескладно как-то у меня получается. Да и история-то, собственно говоря, тоже была нескладная. Вобщем, они вот-вот собирались пожениться, то есть гутина сестра со своим парнем, и Гути вообще-то был не против, что тут сделаешь – рано или поздно эти сёстры всегда выходят замуж. Или почти всегда.

И вот, это было весной, в одни из выходных они поехали на скалы. Сестра Гути вообще увлекалась альпинизмом, а он просто сопровождал её. Ну, и, естественно, с ними был этот её жених. Он имел одну неприятную манеру – разговаривать с сестрой Гути, то есть, со своей невестой, как сержант с... Вобщем, командным голосом. Гути его обычно одёргивал, и у них по этому поводу даже бывали стычки. И тут в этот раз получилось что-то такое же. Но сестра теперь почему-то уже не стала молчать, как обычно, а закричала на Гути, что он такой-сякой, портит ей жизнь, и чтобы он не вмешивался. Но он же был ей как отец, хотя и всего на год старше. И он говорит: «Но я же хочу помочь тебе». А она тут и говорит: «Я лучше сдохну, чем попрошу тебя о помощи». Так вот раскипятилась.

Ну вот, тогда, Гути, наверное, первый и последний раз в жизни, психанул и не полез с ними на эту идиотскую скалу.

И там получилось так, что этот парень сорвался, а был он довольно здоровый, и сестра гутина одна не смогла ему помочь. Гути в это время был в палатке и ничего не видел. Только когда она закричала, он услышал и выскочил. А она уже провисела там, после того как этот парень сорвался, довольно много времени. Но всё-таки потом позвала его на помощь. Если бы Гути знал, что так может случиться!.. Вобщем, ей он как-то успел помочь. А парень этот – вот так... В одну секунду. На её глазах. Может, поэтому она и не хотела больше звать кого-то на помощь... Вобщем-то ведь он и неплохой был парень-то, просто манера такая дурацкая была у него разговаривать, может быть, и просто от смущения.

И вот сестра Гути после всего этого помешалась и стала вести себя как трёхлетний ребёнок. И он ухаживал за ней, ну, как мама то есть (и я это ясно могу представить), там, стирал, мыл, и прочее, как с маленьким ребёнком. Ко всему прочему её ещё постоянно тянуло выброситься с балкона. Или ему только казалось? Кто же теперь скажет... Окна её как-то не так привлекали, но Гути всё равно все их запирал на сто запоров. Он очень... не боялся, нет, мне кажется, Гути ничего не боялся, но... Вобщем, Гути есть Гути. И вот, он очень надеялся, что это временное, и что это пройдёт. Но оно не проходило. И он же всё равно – надо знать Гути – считал виноватым себя. Ну и тогда, чтобы научиться, как вести себя с сестрой, он решил устроиться в детский сад, чтобы понять, как думают дети.

Я это уже всё потом узнал, когда сам Гути...

А случилось это так.

Однажды он был по какому-то делу совсем на другом конце города. Городок наш был не очень большой тогда, тысяч, может, сто двадцать жителей, но всё-таки. И вот, какая-то сволочь то ли пошутить решила, то ли ещё что, позвонила ему и сказала, что его сестра ходит по балкону, и, наверное, собирается выброситься. Жили они на четвёртом этаже, кажется. Может быть, это и непонятно было тому человеку (я не знаю, кто звонил, да и никто теперь не знает), почему так – ведь она, то есть гутина сестра, после всего этого никогда-никогдашеньки не выходила вообще никуда из комнаты. Конечно, эта сволочь же не знала, что Гути действительно иногда казалось, что она хотела выброситься, и что он все окна и двери держал запертыми, чтобы это было невозможно. А тут как-то получилось, что он то ли торопился и плохо закрыл, то ли ей как-то удалось это сделать...

И вот, тогда он попросил у кого-то машину – это был «Запор», ну, то есть «Запорожец» – и помчался (насколько можно на этом драндулете помчаться) домой. А ведь он был на другом конце города. Наверное, он думал, что он такой реактивный, везде и всюду может успеть. Конечно, он пролетел где-то на красный свет и въехал со всего размаха в какую-то фуру. А оставалось-то всего два квартала проехать.

Говорят, когда потом сестре сказали, что Гути разбился, она не поняла, что произошло. Какой Гути? Потом, когда ей втолковали наконец, что так зовут её брата и ей стало что-то ясно, все думали, что она станет плакать или что-то ещё выкинет, но она спокойно так говорит: «Кокочка пошёл к Бобе». Кто такой Боба никто не знал. Но я думаю, что это и был тот парень, который разбился на её глазах.

Но всё было не просто так. Он ещё был жив в этом жутком драндулете с двумя дверями и не мог оттуда выбраться.

А я, как узнал про это, сразу помчался туда. Приезжаю – никого не подпускают. Я ору: «Пустите, это мой брат». Ну, откуда они знают, брат я или не брат, – пустили. И вот, сидит он там... Я к нему: «Гути, как ты?» А он: «Господи, приими душу мою...» Я ему ещё что-то, а он знай своё говорит. Я ему ору: «Слушай, Гути, откуда ты вообще это знаешь?» Я думал, он совсем меня не слышит, но он тут сказал: «Господи, приими... Знаю... душу мою».

Гути, Гути... Реактивный... добежал. Никто так не мог помочь мне, как он, хотя я и знал-то его – всего ничего. И что он, собственно, такого особенного сделал для меня? – Вобщем-то ведь ничего особенного... Да и вообще-то я, наверное, был из таких, на которых обычно просто не обращают внимания, потому что они всех утомляют. Для таких существовал Гути.

«Господи... Жаль, что так поздно... Приими мою душу». По-моему, это было последнее, что он сказал. А я тогда его не понял...

И представляете, плечистого этого Гути, хотя он был и не такой уж огромный, автогеном вырезали из этого поганого драндулета! Автогеном!.. Господи... Гути, Гути... Сколько ж тебе лет-то было?

Когда вырезали, то слышали, что он там что-то бормочет внутри. Ему говорят: «Потерпи браток». Он: «Ага», – и опять за своё. Наконец выковыряли его оттуда, но он был ужё мёртв. Какая-то вена там порвалась у него, и вся кровь вытекла.

А сестру его отвезли потом в дом инвалидов. Кто-то из наших ездил к ней, но она никого не узнавала. Всем давала какие-то смешные имена. Она была совсем не опасна и никуда не хотела бросаться, и её не запирали, и она ходила свободно везде по территории парка и сада при этом доме, никто её не трогал.

Иногда туда приезжал священник исповедовать и причащать инвалидов. И она, причастившись, говорила: «Это за Жужу» (а её звали Анжела, Ангелина то есть). Как, знаете, когда ребёнка кормят, говорят: это за папу, это за маму, там, и так далее. И потом начинала требовать, чтоб ей ещё дали причастие и за Коку, и за Бобу. Ну, священник, опускал просто ложечку в чашу, касался там Даров и давал ей пустую. Но она снова открывала рот и как будто причащалась. Потом ещё раз. Священник был один и тот же, и он уже знал все её штучки.

Кока у неё это был Гути, а Боба, говорят, – её парень. Что уж за имя это такое «Кока» – не могу понять, да и имя ли это вообще?.. Так я и не знаю до сих пор, как его на самом деле звали.

Гути...

И только потом уже, на протяжении многих лет, я понял, что таких людей как Гути, здесь в принципе не бывает. Может быть только, конечно, я просто плохо искал.

Ноябрь 2007.