Омилия

Холодное лето, но чувства не гаснут.

Они разгораются ярче, как звезды.

Поверь, что люблю я тебя не напрасно.

Не поздно любимый, любимый не поздно.

Дожди и метели стучали нам в стекла,

О чем-то трагичном нас предупреждали:

Деревья притихли, а небо промокло.

Не трудно представить, что будет в финале.

Свет черемухи белой
Разбудил на заре.
Выхожу я без дела
Погулять во дворе.

Ты ко мне не приедешь,
Ты ко мне не придешь.
Из серебряной тучи
Моросить будет дождь.

Передо мной лицо, тронутое болезнью. Въедливо смотрит в глаза. Ресницы неподвижны, правая щека бледная и охудавшая, а левая красная и пухлая. Лоб, несмотря на молодость, почти детскость кожи, исчерчен прямыми  и очень глубокими морщинами.

Смотрю и не могу понять, когда лицо заговорит. По спине моей бегает холодок.

- Дядь, а дядь, - спрашивает лицо, - ты в городе сегодня будешь ?

Мягкий, ровный, убаюкивающий голос меня немного успокоил. Тронул рукой своё правое ухо, потёр его слегка и буркнул:

- Ну... буду и чего ?

- На...  передай записку маме. - Снова говорит лицо и сует мне пополам, сложенный, тетрадный листок.

- Куда его передать-то... ? - Верчу его в руках и пытаюсь понять, что это и зачем мне это.

Светотень

Тенью легла на занавеску -
солнечным бликом вдруг заблистала.
Ты меня видишь в дымке белесой,
вместе с рассветом я догораю.
Солью меня тёрли до блеска,
до совершенства вроде кристалла.
Утро роняет слёзы как росы,
россыпи радуг в небе играют.
Чашкой на блюдце сверкнула тайно:
выпей искристого чаю-зелья,
ведь не бывает судьбы случайной -
свет повстречался с утренней целью.

"-Здравствуй, душа !"-

Добрый день, человек.

"-Где пропала? Куда ушла?"-

Далеко. Там тебе места нет.

"-Почему ушла? Чем обидел?"-

Я устала спасать тебя.

Во грехе живешь не ты ли?

"-Живу, как все: не суди меня."

Маки и море прекрасны: они не ведают горя. Не знают: зимуют ли раки. Не спорят и не протестуют, как человек во фраке. Не мерзнут и не ревнуют в холодной небесной тельняшке. Раскинувшись на просторе, целуют в песочные губы суровое побережье. И все, что повисло на нитке как жемчуг: улыбки, слова, надежды - все превратится в камни и в соль, что разъест эпоху. А мы с тобой станем моложе: смешные и нежные как улитки, бессмертием упиваясь, смиренно ползти под плетью, носить золотые одежды, не плакать, не ждать и не охать над мертвой беспечной рыбкой. - Неплохо, - скажет фотограф. - Неплохо, - прицелится снайпер. И три отпечатка ладони останется нам на память: ты, я и эпоха. 

До тебя не добраться ни поездом, ни самолетом
Тысяча световых лет - просто невероятный барьер. 
Я знаю, что нельзя мне сорваться: с разбега, с разлёта
Врезаться в тебя, другим подавая запретный пример.

Пыталась лишь быть образцом верности, чести, морали:
Все хорошо получилось, но любовь вдруг вынесла мозг.
И перед ней мало кто устоит: забудет едва ли,
Преуменьшая свой человеческий и нравственный долг.

Таня жила под столом. Тяжёлая скатерть с бахромой служила завесой, разделяющей большой мир взрослых и её собственный, маленький — подстольный. Здесь скрывалось другое время, другое пространство, другие интересы и секреты. И, главное, здесь не было никого постороннего — всюду присутствовал лишь тот, кто внутри. 

Хотелось, чтобы уединение длилось вечно, потому Таня всякий раз с опаской глядела на кружащие вокруг её святилища ноги взрослых.

Увлёкшись игрой, она легко забывалась, и тогда потусторонний мир исчезал,  вполне существовало только само подстолье.

Взрослые — на кухне, говорят о чём-то своём. Значит, всё пространство комнаты свободно и готово принять Таню в игру. Мир может стать шире, хотя бы на пару шагов.

Выбравшись из-под стола, Таня спешит вперёд, куда несут ножки, и вскоре оказывается перед чуть приоткрытой дверью. Словно кто-то решил пригласить маленькую девочку в неведомый новый мир, где она ещё не бывала, о существовании которого не подозревала. Закрытая дверь была концом мира, приоткрытая оказалась началом другого.

В утренней дымке Мишкина, где я имел счастье быть учителем словесности в первый год послеинститутской практики, когда  вышел на свой первый утренний моцион, я обнаружил на дорогах и тропинках деревни живописно рассыпанное некое количество мальчиков самого широкого возрастного диапазона и школьного возраста в полусогнутом состоянии, копошащихся в соответствии с законом природы «о броуновском движении» в совершенно различных направлениях, то есть, хаотично.

Можно было бы предположить, что утренние мальчики что-то ищут на дорогах и тропинках Мишкина. Однако более пристальное наблюдение за ними открывало существенную деталь в их поведении: в руках снующих мальчиков были какие-то приспособления, которыми они совершали некую таинственную физическую работу.

А ты попробуй сам: 
впрягись — тяни!
Брыкаться просто, 
не имея ноши.

Ты кажешься себе
таким хорошим,
но в чём твой груз?

Сокрытое в тени
не знает пота 
от труда на солнце.

Идущий следом 
за другим, 
первопроходцем,
не так измотан:

волею судьбы
мечты его, как и пути —
слабы.

Вот и наступила зима в Австралии. Для многих эмигрантов, прибывших в штат Квинсленд из Европы,  это самое любимое время года. Люблю это время и я, поскольку зима в нашем штате  напоминает российское лето.

Денису Ладо

Часы – они  не умирают,

Лишь устают и засыпают

От бесконечности шагов,

Они болеют, как и люди,

Их ход – движенье наших судеб,

Мгновений, месяцев, годов.

С рожденья до скончанья века

В дневных заботах и в ночи

Подобно сердцу человека

Их тихий маятник стучит.   

Я не готова, Господи —  прости,
ведь Ты сказал: должна быть наготове.
Боюсь не справиться и подвести — 
пришедшие несчастья слишком внове.

Моей сластолюбивой плоти
на фронте, как и на работе,
всё кажется избыточно мертво.
Я не владею мастерством.

Лишь Ты, всё —  Ты, я так привыкла,
с тех пор, как боль в меня проникла,
всё жду Твоё и от Твоих:
прости, не знаю сил своих.

Он смотрел на закатные краски, рассыпанные солнечным светом. Мир напоминал огромный кокон из океанических волн, упругих веток и трепетных трав. Казалось, что на этой планете время сжимается до отдельной точки, в которой человек и стареет. Разлетаясь по межзвездному пространству, оно теряет плотность и в конечном итоге становится только вечным настоящим. Планета Дар стала крупным перевалочным пунктом для всех изгнанников и изгоев с планеты Земля. Молчаливое большинство считало этот путь печальным, но изгнанники знали, что печальна и полна скорбей только дорога к свободе. 

Мы помним, как Павел Иванович Чичиков трепетно относился к своему будущему потомству. Собственно, и карьеру свою он проходил стезями торными и далеко не безупречными исключительно ради потомства, и все эти «негоции» с «мертвыми душами» совершал не столько для себя, сколько опять же ради них, будущих своих шустреньких воробушков «чичинят», чтобы оставить им капиталец, чин и доброе имя, чем, безусловно, послужить на благо будущим видам Российской империи, ее процветанию и благоустроению в потаенных грядущих веках мироустройства… И сколько же ради этого претерпел бедный Павел Иванович на службе от недругов своих, покушавшихся даже на самую жизнь Чичикова, мы тоже хорошо знаем, как и то, что самому Павлу Ивановичу лично для себя и нужно-то было пару шелковых рубашек да кусок хорошего венского мыла, без которого действительно весьма трудно проскочить по службе невзрачному чиновнику-пигалице на немыслимых просторах нашего Отечества…

Объявление появилось рано утром. Хотя, возможно, его повесили накануне, поздно вечером, когда магазин уже был закрыт. Впрочем, так ли это важно? По крайней мере, тем солнечным майским утром оно уже белело на стене старого деревянного продуктового магазина, в аккурат справа от входа. Именно там жители окраины Богоспасаемого града Михайловска, по старинке прозывавшейся Левобережным поселком, обычно вешали объявления о пропаже собаки, о продаже моторной лодки, а то и дома с приусадебным участком, о готовности недорого отдать в хорошие руки сибирских котят, и.т.д., и.т.п… И это объявление имело точно такой же вид — четвертушка листка из школьной тетради в клетку, пришпиленная к стене двумя ржавыми канцелярскими кнопками, крупные, неровно выведенные буквы…

"Не может быть у священника никакой усталости от службы, никакого выгорания. А если кто-то устает и выгорает, Вы таких приглашайте к себе и давайте им в два раза больше обязанностей. Тогда всякое выгорание проходит, и снова появится энтузиазм, — только относитесь с любовью к духовенству, к верующим, объединяйте их вокруг себя". Эти слова - назидание епископам от Патриарха Кирилла.

Для меня, это самые печальные слова из произнесенных Предстоятелем Русской Церкви о которых я знаю. Произнесенные с такой высоты, они, несомненно, станут правилом и руководством к действию. А я боюсь, что для кого-то станут и оправданием деспотизма.

Очень и очень грустно. 

Сама реплика состоит из двух взаимоисключающих установок. Отрицание усталости и выгорания НИКАК, ни при каких условиях не может быть любовью!

Усталость и выгорание - это то, что от самого человека не зависит. И значит не может быть вменено человеку в вину. И тем более не может быть подвергнуто наказанию!

Я не буду в полоску, как вы хотели,
не примерю и клетку... На самом деле
я ни та, ни эта — совсем другая
ткань моей жилетки: я для вас чужая.
Успокойте совесть — не к лицу мне ткани
те, что вы желали, те, что вы исткали.

И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня.
                                                       КНИГА ПРОРОКА ИСАЙИ, 6:8

Проклятые русские вопросы: кто виноват? и что делать? потрясают уставшие души своей неразрешимостью в замкнутом цикле дурной бесконечности, дурной жизни, дурного состояния нестояния в хмельном угаре кризиса цивилизации на краю бездонной пропасти расчеловечивания…

Виртуальная экономика материальной пресыщенности немногих в среде обездоленных множеств заражает умы и сердца вопиющей и разрушительной бесхозяйственностью, безответственностью и беспечностью…