Но главное в этом мероприятии — общий дух. Это дух искренней, неподдельной любви. Любви к Богу и к одному человеку. Человеку, который любит Бога и людей больше самого себя.
И даже речь митрополита Одесского и Измаильского Агафангела, которая, увы, была несколько официальной, все равно была вполне искренней. Когда владыка сказал Блаженнейшему: «Вы являетесь духовным лидером украинского народа», — эти слова мог бы повторить каждый сидящий в зале человек.
А мне бы услышать Ваш голос сквозь годы
Увидеть Ваш взгляд, наполненный светом
Пытаясь уйти от жестокой природы
Из памяти вычеркну знойное лето.
Нельзя ворошить осиные гнезда,
Но память ужалит губительным ядом.
И я задыхаюсь. Вы нужны мне как воздух
Всплываю наверх от Вашего взгляда.
Всплываю наверх и вздыхаю свободно
Сквозь годы разлуки мне легче дышать
Все было чудесно и благородно
Нам есть о чем вспомнить и руки разжать.
Я вас отпускаю в февральскую слякоть
Где будете думать, рассеянно плакать,
Что я была Вашей весной и рассветом.
Прощайте. За мною прислали карету.
23.11. 10 написано на фуршете по поводу 75-летия организованной литературной деятельности в Перми
Русский писатель Иван Сергеевич
Интервью с И. Соколовым–Микитовым (1969). Беседует Ю. Коваль
— Иван Сергеевич, когда читаешь любые ваши вещи — «Детство», «Чижикову лавру», морские рассказы или очерки о путешествиях, — волей-неволей приходишь к выводу, что вы никогда ничего не придумываете, а пишете только о том, что видели и пережили.
— Я никогда не считал себя сочинителем и действительно никогда не выдумывал того, о чем писал.
Аксаков когда-то сказал, что он не умел выдумывать, а когда пытался — у него не получалось. Что-то такое есть и во мне.
Большинство моих рассказов — это все то, что я пережил и видел, и даже имена героев почти всегда подлинные. Я писал о тех людях, которых встречал, с которыми знакомился и которых любил.
— Очевидно, именно это главное качество вашей прозы — подлинность героев и событий, автобиографичность.
По окончании Литургии, когда Нина Сергеевна Н. уже выходила из Свято-Лазаревского храма, ее догнала запыхавшаяся свечница Ольга:
— Вас отец Алексий зовет. В канцелярию. Срочно.
И Нина, теряясь в догадках, зачем бы она могла потребоваться настоятелю, поспешила вслед за ней в пресловутую канцелярию — небольшую проходную комнату, где настоятель, о. Алексий, имел обыкновение принимать тех, кто приходил в храм, чтобы побеседовать с ним.
Вот и сейчас священник находился там. А напротив него, за старинным письменным столом с массивной столешницей, обтянутой потертой черной клеенкой, сидела какая-то женщина, как говорится, средних лет. Похоже, она разговаривала с о. Алексием о чем-то крайне важном для нее. И потому недовольно покосилась на Нину, чей приход прервал их беседу.
— А вот как раз тот человек, о котором я Вам говорил, - обратился к ней настоятель. — Нина Сергеевна — наш краевед. И сейчас все Вам расскажет.
***
Мануфактура купца Веснина была выстроена в небольшой деревеньке Дрыновка, близ Ельска.
Много лет назад, когда Иван Егорович присмотрел здешние места под жестяную мастерскую, в Дрыновке насчитывалось лишь двадцать дворов. Да и в тех мужики ближе к весне ходили на отхожий промысел. Чаще всего сколачивали артель по заготовке льда. Иной год выборный большак артель в саму столицу водил, там особо много льда требовалось ледники набивать. Работа та считалась опасной, и не все мужики в Дрыновку вживе возвращались.
Лед напиливали огромными кубами, называемыми «кабанами». Чтобы вытащить скользкого «кабана» из воды, требовались крепкие сани с могучей лошадью, да человек пять артельщиков со стальными крючьями и верёвками в руках. Бывало, что «кабан» срывался со скользкой верёвки и хоронил в ледяной воде и работника, и лошадь.
Нынче, благодаря жестяному ремеслу, об отхожем промысле и думать забыли, а деревня окрепла, разрослась. Местные бабы Ивана Егоровича, только что не на руках носили: мужики из дома ни ногой, все при деле, знай себе сидят день-деньской, жестяные вёдра да короба клепают.
Матушка Юлия, жена мученически погибшего 19 ноября 2009 года священника Даниила Сысоева, согласилась поделиться своей памятью о муже. Разговор задумывался как интервью, но перерос в откровенный монолог, в канву которого вплетен личный дневник Юлии Михайловны.
— Воспоминания событий годичной давности — это очень тяжело. Раны остались, и сердце испытывает боль.
Тот вечер я запомнила почти поминутно, — даже, то, что покупала в магазине, что думала, когда ехала домой. Мой последний звонок ему, и последние его слова: «Минут через сорок». А через сорок минут эти холодные гудки в трубке — он больше не ответил. Я позвонила ему через пару минут после выстрела. А потом эта первая страшная ночь: храм, милицейское оцепление, допросы, лужа алой крови на полу. Его недопитый чай в кабинете, открытый ноутбук. Бессонная ночь, рассвет и дальше — сплошной ужас. Вот отрывки из моего дневника, мемориала тех скорбных дней.
19 ноября 2009, 12–43
У истоков Истины стою,
Разгоняя негу и беспечность.
Краткой жизни цену познаю:
Дней земных итогом станет вечность.
У истоков Истины Господь
Учит нас, открыв Небес наследство,
Подчинять запросам духа плоть,
Цвет храня и юности и детства.
У истоков Истины – добро,
Что корысти мелочной не знает.
У истоков Истины – тепло,
Что смиренных души согревает.
У истоков Истины – труды,
Их венцы в земную персть не канут.
На подходе к Истине – плоды,
Что питать собой не перестанут.
Истины обитель не злословь,
Будто в ней и тягость и лишенья.
У истоков Истины – Любовь,
Скорая на милость и прощенье.
3.05.2010 г.
Я не знаю куда убежало тепло
И от холода нет аппетита.
Ничего не хочу и дышу на стекло,
И не жду никакого визита.
Разве только мечта залетит без препон
И на плечи мне крылья положит.
Я её берегу, как последний патрон,
Для души, если Бог не поможет…
2010
В наши дни – впрочем, как и во все предыдущие эпохи – довольно распространенной болезнью является бесобоязнь. Некоторые православные публицисты даже утверждают, что «борьба с бесами – одна из главных задач христианства». Малоцерковные люди в массовом порядке по поводу и без повода ездят на «отчитку», как будто экзорцизм – это что-то вроде средства от насморка. Подобно ветхозаветным евреям многие христиане боятся, с одной стороны, как-либо ненароком оскверниться, а с другой стороны – самим осквернить какую-нибудь святыню прикосновением к ней в «нечистоте». Немалое внимание уделяется сглазу, порче, волхованию.
Велимир Хлебников — это культ. Причем не поп-культ, как это может показаться на первый взгляд, а культ узкоконфессиональный. Но благодаря этому, сейчас, больше века спустя, ясно: он оказался самым долгоиграющим поэтом из плеяды российских гениев, заявивших о себе в начале двадцатого столетия. Великих имён та эпоха оставила множество. Но с Хлебниковым случилась особая история.
У Хлебникова тьма фанатов. Ни один из поэтов Серебряного века не получил такого числа исследователей и внимательных почитателей, как он. Секрет здесь вот в чём: наследие Хлебникова представляется столь сложным и многогранным, что для его постижения требуется гораздо больше интеллектуальных ресурсов, чем для изучения творений, скажем, Маяковского или какого-либо другого поэта. Велимир в своих безумных дерзаниях вылетал далеко за рамки литературы (так что некоторые современники вообще не считали его достойным внимания литератором).
Четверг, 21 февраля 1974
«Церковность» должна была бы освобождать. Но в теперешней ее тональности она не освобождает, а порабощает, сужает, обедняет. Человек начинает интересоваться «старым» и «новым» стилем, епископскими склоками или же всяческой елейностью. И духовность он начинает воспринимать как необходимость читать скверные книги, ужасающие по своей бедности и риторике, всякие брошюрки о чудесах и чудотворных иконах, всякую сомнительную «поповщину», все время болтать на религиозные теми.
На станции Прогонной служили всенощную. Перед большим образом, написанным ярко, на золотом фоне, стояла толпа станционных служащих, их жен и детей, а также дровосеков и пильщиков, работавших вблизи по линии. Все стояли в безмолвии, очарованные блеском огней и воем метели, которая ни с того, ни с сего разыгралась на дворе, несмотря на канун Благовещения. Служил старик священник из Веденяпина; пели псаломщик и Матвей Терехов.
Лицо Матвея сияло радостью, он пел и при этом вытягивал шею, как будто хотел взлететь. Пел он тенором и канон читал тоже тенором, сладостно, убедительно. Когда пели «Архангельский глас», он помахивал рукой, как регент, и, стараясь подладиться под глухой стариковский бас дьячка, выводил своим тенором что-то необыкновенно сложное, и по лицу его было видно, что испытывал он большое удовольствие.
Но вот всенощная окончилась, все тихо разошлись, и стало опять темно и пусто, и наступила та самая тишина, какая бывает только на станциях, одиноко стоящих в поле или в лесу, когда ветер подвывает и ничего не слышно больше и когда чувствуется вся эта пустота кругом, вся тоска медленно текущей жизни.
Чистота приближает к Богу,
Чистота согревает душу.
Дел житейских изгнав тревогу,
Учит истины Неба слушать.
Чистота отверзает двери
В мир, где злата презренно мненье.
Чистота укрепляет в вере,
Привлекая благословенье.
Без ошибки она рассудит
Между зовом добра и страстью.
Чистота помогает людям
Осознать, что такое Счастье…
2.05.2010 г.
Александр обрел Христа в своем сердце, когда был еще юношей. Особый склад души выделял его среди друзей и знакомых. Всегда добрый, с тихой улыбкой на губах, он приходил на помощь к каждому нуждающемуся. Служение переросло в потребность души.
Ни для кого не стало сюрпризом, когда Александр поступил в семинарию. За что бы он не брался, делал с тщанием, любовью, как будто сдавал самый главный в жизни экзамен. В его образе жизни не было ничего показного. Не ради превосходства над товарищами он избегал шумного общества. Просто в тишине и спокойствии, в тени старых каштанов, легче было беседовать с Богом.
Интервью женскому православному журналу "Моя надежда".
— Приходилось ли Вам в пастырской практике сталкиваться с духовно-психологическими проблемами творческих людей? Какие это проблемы прежде всего?
— Приходилось и приходится, однако, тут по моим наблюдениям, основные проблемы творческих людей в духовном плане не особенно отличаются от проблем остальных людей. Все мы, живущие в миру находимся под действием одних и тех же сил-либо благодатных, либо вражьих, злых.
Возможно у людей творческих, когда они приходят к священнику, гораздо более открытая и чуткая душа — многим это помогает найти свое место в Церкви, правильно выстроить отношения с Богом. Владимир Высоцкий пел «поэты ходят как по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души». Это очень ценное и откровенное замечание.
В 1893 году Роберт Луис Стивенсон пишет своему другу Д. Мередиту: «Я работаю непрестанно. Пишу в постели, пишу, поднявшись с неё, сотрясаемый кашлем, пишу, когда голова моя разваливается от усталости, и всё-таки я считаю, что победил, с честью подняв перчатку, брошенную мне судьбой». Действительно ли победил? И в чём состоял вызов?
3 декабря 1894 года Стивенсон весь день, с шести утра, напряжённо работает над рукописью своего последнего романа. К вечеру он спускается в гостиную. Семья собирается ужинать.
Он спускается в погреб, за бутылкой бургундского вина, пытается её открыть и вдруг оседает на пол, схватившись за голову: «Что со мной?»
Спустя два часа он умирает.
Куда всё на свете может поместиться
Вот какой человек большой! Ноги крепкие, руки длинные.
А глаз — самый маленький. Но глянет — и охватит звёзды, луну, небо и землю. Всё видит, весь мир в себя вмещает.
Так и сердце. Мало оно, но в нём могут поселиться львы и змеи. Да дороги пролечь с ухабами, да пропасти — глубокие и чёрные.
Но если придёт в сердце Бог, поселяются тут Ангелы, и льётся свет, и стоят города Небесные, и живут апостолы и святые, и сияют царские сокровища.
Всё помещается в малое сердце.
Бог в помощь
Вспахал крестьянин землю, бросил семена. Прорыхлил, удобрил, стал урожая ждать.
Да вот беда: на небе — ни облачка, и дождя — ни капли.
Уж и ростки показались, а солнце так и печёт, того и гляди всё спалит. И не видать тогда урожая, а зимой детишкам по углам голодными сидеть.
Трудится крестьянин с утра до вечера в поле, спины не разгибая, рук не покладая. А дождя всё нет, не растёт ничего, все заботы насмарку.
***
Я застыл на перекрёстке.
Вот померк осенний свет.
Всё обыденно и просто -
Больше в сквере храма нет.
Я стою тоской объятый,
Горло полно немоты.
Там, где был алтарь когда-то –
Клумбы…
Клумбы и цветы.
Сквер стоит и чист, и светел,
Мне же мир до боли мал.
Лишь молитву шепчет ветер,
Там, где колокол звучал.
Дорогие мои, а храм-то жив!!! http://www.ortodox.donbass.com/news/201111/zlatoust.htm
