Захожу в класс на свой первый урок. Слышу перешептывание.
— У нас новенькая….новенькая….
— Кто? — спрашиваю.
— училка… новенькая! — отвечает бойкий белобрысый мальчуган лет семи.
— Да, я Ваша — новенькая училка. — Хорошо, что не старенькая, правда?
— Да, Вы еще не очень старенькая…
Смеемся.
Уже несколько вечеров, приходя с работы, папа и мама усиленно совещались между собой, решая одну-единственную задачу: куда бы отправить Лизу на лето. Цена на путевки в детские здравницы в этом году совсем не детские. Поехать с дочкой на море «дикарем» будет не дешевле. А в трамвайно-троллейбусном управлении, где работают Лизины родители, папа – слесарем, мама – вагоновожатой, зарплату уже второй месяц как задерживают. «Так что ж, девочка все лето на асфальте провести должна?» – вопрошала мама. – «Ума не приложу, что делать», – глухо отзывался отец. Иногда Лизе даже казалось, что родители были бы рады, если б учебный год вообще никогда не кончался. По крайней мере, ребенок занят учебой и не нужно голову ломать.
Но тут пришло письмо от бабушки, папиной мамы. Она жила в селе, в Житомирской области. А Лиза с родителями – в Запорожье. К бабушке ездить далеко, и потому они бывали у нее не часто. А в город к ним перебираться бабушка категорически отказывалась. Хотя и жаловалась к письмах на одолевшие ее болезни и одиночество.
Отец мой к началу войны перешагнул девятилетний рубеж и считался по сельским меркам парнем вполне самостоятельным и способным к труду – труду нелёгкому, деревенскому. Тогда работали все, и проблем «оторвать ребёнка от компьютера» (впрочем, как и многих иных проблем) просто не существовало.
Девятилетний мальчик в селе, получившем в незапамятные времена красивое название Весёлое – поблизости от Лозовой, что в Харьковской области, на границе донецких степей и харьковской лесостепи – пас коров, помогал обрабатывать огород, пропалывать грядки. Мог выполнять (и выполнял, не отказываясь) всю домашнюю работу, помогал маме. Которая сильно переживала за мужа – Афанасий Федотович Рябоконь уже служил в Красной армии.
Взрывы бомб, снарядов – село бомбили самолёты с крестами – один из этих, жутко воющих, со свастикой на крыльях, пролетел вдоль дороги, поливая свинцом из пулемётов бегущих людей. Кто-то успел прыгнуть в кювет. Кого-то не зацепила очередь, что прошла пыльными фонтанами вдоль обочины.
Ад кромешный.
История, которую расскажу вам сейчас, произошла в годы Великой войны, ставшей Отечественной для нашего многострадального народа – войны во сто крат более страшной и разрушительной, чем первая Отечественная война 1812-го года или первая мировая.
В донецком городке жила моя мама, которой к началу боёв с фашистами исполнилось всего пять с половиной лет. Так случилось, что родителей рядом не было – в доме лишь три человека: дедушка, бабушка и маленькая девочка Люда.
1
— Сид, — спросила Нина, — неужели социолог догадался?
— Кажется, да. В его анкете был один очень странный вопрос.
— А чем же странный? Неужели он спрашивал тебя, как ты попал в наш век?
— Да.
— И ты ответил?
— Ответил.
— А он поверил?
— Не знаю. Слово «Будущее» я написал с большой буквы. Он сначала подумал, что есть такой поселок Будущее — где-то на краю Антарктики, что я там родился. Но я ему объяснил.
— Сид, разве можно это объяснить? Ведь социологи признают только факты.
— Но это тоже факт.
— Странный факт. Человек родился в двадцать первом веке, но каким-то образом оказался в двадцатом. И социолог не потребовал от тебя никаких доказательств?
Проблема ухода верующих из церкви под давлением формирующейся субкультуры, ее происхождение и значение для современной церковной жизни, поднятая игуменом Петром (Мещериновым) в колонке «В защиту расцерковления», вызвала широкое обсуждение в блогосфере и обществе. С собственным ответом на поставленные вопросы выступила поэт и философ Ольга Седакова.
Вначале речь зашла о том, что в последние годы люди,
Из оратории «Исход»
Проще пареной репы проба — ведь
прочитать надгробную проповедь —
примут — заживо — за устав,
чтобы, за ночь устав, безропотно
крышкой гроба сомкнуть уста.
Но украдкой, сколь было сил,
лгал, безудержно — доносил:
мысль по древу стекала — в грязь,
и не песнь оглашалась — казнь.
И куда тебя занесло
словно сломанное весло:
темень тьмущая — из углов,
Соломонова Песнь — без слов.
Теперь, когда для русского поэта потеряны вакансии пророка и защитника масс, Кривулин озабочен судьбой поэтического слова, теряющего свое влияние и энергию. Его мировидение скорее образное, чем логическое, хотя ему свойственна культурная рефлексия и стихи его испещрены сухими прозаизмами. Он нашел оригинальные средства сплавить эпическое с лирикой, мифологическое с бытом. Ему свойственно хлебниковское «отклонение струны мысли от жизненной оси творящего и бегство от себя». В поэтике Кривулина реализуется попытка соединить акмеистическое внимание к предмету, заостренное «вещное» видение мира с чисто футуристической констатацией абсурдности самого принципа творчества. Он стремится не рассказывать, не «выражать», а демонстрировать, отказываясь от этических и эстетических оценок изображаемого. Кривулин отметает многие поэтические условности, допуская эффектные отступления от строчных форм и экспериментируя с графикой.
Интервью с Виктором Кривулиным
11 января 1990, Лондон
Говорить о поэзии (и в целом, об искусстве) в связи с антропологией во всяком случае не тривиально. Поэзия как «опыт о человеке»? Что имеется в виду: поэзия как источник знания о человеке? или о его конкретной разновидности, homo poeta? или об этом homo poeta как о некотором особом и универсальном состоянии, в той или иной мере присущем каждому (как это предполагается в известных словах Гельдерлина: Dichterisch wohnet der Mensch1? Или же речь пойдет о поэзии как о своего рода антропологической практике, как об акте «узнавания себя»? Однако каждое из двух этих великих слов окажется под вопросом, как только мы заговорим о поэзии.
И нас они науке первой учат:
Чтить самого себя.
1
Меркнет стылая осень,
Как огарок свечи,
Между чувственных сосен
В равнодушной ночи.
Вот и наша поляна
В сонме лунных седин ─
Как саднящая рана:
Ты ушла… Я ─ один…
2
Я молитву шепчу из души,
И в ответ тишина как награда…
Одиночество в мир не спешит,
Вот и мне торопиться не надо.
Я помню ученик один давно,
А за такими нужен глаз да глаз,
Порвал дневник и выпрыгнул в окно,
На нижнем этаже был первый класс.
Учитель красной пастой написал
Родителям, что ждёт их у себя,
Что сын их, просто, маленький нахал,
И этим сыном – оказался я.
И стыдно, и не очень, вспоминать,
Со школьного окошка…белым днём…
Как плакала перед иконой мать,
И, как отец, ласкал меня ремнём!
Когда наскучит жить и злая лень
Придёт тоскою душу охмурять,
Шершавый тот родительский ремень,
Я телом начинаю ощущать.
2011
Это было в начале восьмидесятых. Зимним сумеречным утром, всем нашим шестым классом мы шли с лыжами на плечах к старинному кладбищу – пятнадцать минут ходьбы от школы. На кладбище давным-давно никого не хоронили. Оно уже не воспринималось как кладбище. Что-то вроде заброшенного музея, страшноватого и загадочного, открывалось перед нами, когда мы, входили в ограду и начинали надевать лыжи. Мы шумно переговаривались, чтобы спугнуть тишину, осевшую на занесенных снегом причудливых памятниках, сгустившуюся в кронах деревьев. Учитель, плотный и коренастый, по прозвищу Коренной Зуб, зычно командовал. Начинался урок физкультуры - самый интересный, самый длинный (дважды по сорок пять минут!), и самый необычный из всех уроков. С зимним уроком физкультуры не могла сравниться даже лабораторная работа по химии.
Сугробы на кладбище были изрезаны добротно проложенной лыжней. Следуя указаниям Коренного Зуба, мы занимали стартовые позиции – группа мальчишек, небольшая группа девчонок. Стартовать предлагалось по очереди. С секундомером в руке физкультурник важно стоял подле лыжни на фоне скульптурных надгробий.
Слыша вздохи и крики,
Я смятённо стою.
Милой Родины лики
Я с трудом узнаю.
Над заброшенной пашней
Всё не грянет рассвет.
Нет России вчерашней,
Да и будущей нет.
Не враги победили,
Клеветою трубя, –
Но сыны погубили,
Обескровив тебя.
Погубили – предавши,
Поглумившись вослед.
Разделили, продавши,
Ради мест и монет.
21 июня 1905 года родился знаменитый философ и писатель, один из основоположников экзистенциализма, Жан-Поль Сартр
Как признавался сам философ, он с детства чувствовал себя «опешившей тлёй, существом без смысла и цели, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Как же удалось «опешившей тле» выйти в дамки и стать идолом бесшабашного Парижа?
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
Такая пустая и глупая шутка...
М.Ю. Лермонтов («И скучно, и грустно…»)
Жан-Поль-Шарль-Эймар-Леон-Евгений Сартр родился ночью 21 июня 1905 года в Париже. Единственный сын в буржуазной семье офицера военно-морского флота. Впрочем, отца Сартр не знал: тот умер от жёлтой лихорадки, когда малышу было всего 15 месяцев. Позднее Сартр скажет, что «своевременная» смерть — единственная заслуга его отца: ведь благодаря ей он не стал заниматься воспитанием своего сына и не смог его подавлять…
Между жизнью и смертью – минута,
Но она-то меня и спасла!
Где вы, жившие сладко и круто?
«Крутизна» ваша в землю ушла…
В чёрном мраморе, в белом костюме,
А под мрамором – времени прах,
Вдалеке от житейского шума
Только фото с вопросом в глазах…
Не закончились игры для взрослых.
К нам из вечности пристальный взгляд,
Где остались в шальных девяностых,
Чей-то сын, муж, товарищ и брат…
2011
...И снится Настеньке сон.
Будто она у бабушки в деревне, чистит картошку. Чистила, чистила Настенька, но вскоре это ей надоело. Картофелины были то очень мелкие, то слишком крупные. Да и ножик тупым показался. Ничего не получается! А почищенная картошка — как кубики. Бросила Настенька своё занятие и ну приставать к бабушке:
— Расскажи сказку!
Бабушка в это время замешивала тесто, собираясь печь пироги.
— Видишь, я занята делом, мне некогда, — сказала она. — Вот испеку пироги, тогда и расскажу сказку. А ты, внучка, тоже займись делом.
— Тоже пироги печь? — обрадовалась Настенька.
— Нет, — с улыбкой произнесла бабушка, — с этим делом ты ещё не справишься. Лучше продолжай чистить картошку.
Настенька очень огорчилась. "Может, во дворе найду себе дело?" — подумала девочка и вышла на крыльцо.
Во дворе она увидела Шарика. Пёс сидел около своей конуры, вертел по сторонам головой и, клацая зубами, ловил мух.
— Шарик, помоги мне, пожалуйста, найти какое-нибудь дело, — попросила Настенька.
Золотит сентябрь карандаши
Для твоей истерзанной души,
Чтоб уста серебряной печали
Из неё молитвенно звучали.
Я уже расслышал этот звон,
Словно благовест, страдает он.
И к тебе окольная дорога,
И неслышно-строгий голос Бога…
Золотит сентябрь карандаши
Для твоей отзывчивой души…
Невнимательность, зависть, неблагодарность. Как вам такие качества, вернее, недуги души?
Вопрос на засыпку: может ли быть счастлив человек, страдающий завистью, невнимательностью, неблагодарностью? Кому как, но мне лично счастье такого человека представляется невозможным.
Зависть будет непрестанно влечь взор этого человека в «прекрасное далеко», туда, где лучше, потому что нас там нет.
Невнимательность будет скрывать от глаз множество вещей и событий красивых, удивительных, трогательных. Неблагодарность заставит топтаться по головам любимых и кусать ласкающие руки.
Все будет не так на свете человеку. Весь мир будет ему не «таков». В порыве страстных неудовольствий жизнью человек дерзнет сказать словами Сальери, что, мол, нет правды не только на земле, но даже выше.
Здесь еще, наверное, необходимо уточнение: а что именно это выражение означает? Митрополит Вениамин (Федченков) любил замечать вокруг себя хороших людей и с радостью констатировал, что их много. Он даже одну из своих книг так назвал: «Хорошие люди». Это оттого, что он сам был хорошим человеком, или, лучше, цитируя почившего архимандрита Иоанна (Крестьянкина), «великим угодником Божиим». А потому в каждом умел увидеть что-то доброе, как видит доброе даже в самых испорченных созданиях Своих Господь.
Но суть не в том, как оценивает нас любовь — Божественная или человеческая. Суть в том, какие мы есть в целом, так сказать, объективно.
Если ждал и не встретил,
Словно жил, не любя,
На письмо не ответил –
Значит это не я.
Может, в прошлом летаю,
Потерявши контроль…
Что там дальше? Не знаю,
Настоящее – боль.
Остудился? – Не верьте,
Не остыла звезда.
Без любви – хуже смерти,
Это путь в никуда.
«Богородице Дево…»,
Песня сквозь тишину,
Мне бы радость припева,
А в куплете – весну!
Пожелайте прощённым
Свечи в храме зажечь.
Молодым и влюблённым
Свои чувства беречь.
Мира в сердце – злорадным,
Счастья – мужу с женой.
Бескорыстия – жадным,
А скорбящим – покой.
Безмятежности – ночью,
Благодушия – днём.
Убедиться б воочью:
Одному… иль вдвоём?!
2011
