Жан-Поль Сартр: ловушка для «агента Смита» (Алексей Соколовский)

21 июня 1905 года родился знаменитый философ и писатель, один из основоположников экзистенциализма, Жан-Поль Сартр

Как признавался сам философ, он с детства чувствовал себя «опешившей тлёй, существом без смысла и цели, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Как же удалось «опешившей тле» выйти в дамки и стать идолом бесшабашного Парижа?

Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
Такая пустая и глупая шутка...
М.Ю. Лермонтов («И скучно, и грустно…»)

Жан-Поль-Шарль-Эймар-Леон-Евгений Сартр родился ночью 21 июня 1905 года в Париже. Единственный сын в буржуазной семье офицера военно-морского флота. Впрочем, отца Сартр не знал: тот умер от жёлтой лихорадки, когда малышу было всего 15 месяцев. Позднее Сартр скажет, что «своевременная» смерть — единственная заслуга его отца: ведь благодаря ей он не стал заниматься воспитанием своего сына и не смог его подавлять…

После родов мать Сартра Анна-Мария вернулась в родительский дом, к отцу — Шарлю Швейцеру. Полвека спустя Жан-Поль в удостоившемся Нобелевской премии романе «Слова» (1964) опишет жизнь в этом доме как настоящий ад, обличит тлетворную атмосферу лицемерия и постоянной наигранности, якобы царившую здесь. А вот Альберт Швейцер, который вырос в той же плодовитой на знаменитостей семье (ему тоже была присуждена Нобелевка), покажет её в совершенно ином свете. Да и жизнь свою проповедник христианского гуманизма построил чуть ли не диаметрально противоположным образом.

О многих фактах биографии Сартра остались самые противоречивые сведения: дело в том, что одни его ненавидели, другие обожали, он не оставил равнодушным никого. Так что вряд ли нам сейчас, спустя более чем столетие со дня его рождения, удастся составить о кристаллизовавшемся в легенду Сартре сколько-нибудь объективное представление. Не будем и пытаться — составим хотя бы субъективное, своё. По философии самого Сартра, только это и возможно. Тем более что он уже предупредил все попытки биографов, создав себе в своей философии своего рода идеальное алиби. «Я единственный, в ком моё прошлое существует в этом мире, — писал он. — Я есть моё прошлое, и если меня нет, моё прошлое не будет существовать дольше меня или кого-то ещё».

Подводя, таким образом, вынужденно совершенно необъективные итоги жизнедеятельности Сартра, приходится с сожалением признать, что он был, по сути, человеконенавистником, антигуманистом. И это даже несмотря на активную социально-политическую позицию писателя, которая, впрочем, никогда не приводила к значительным результатам.

Рождённый отменно уродливым (маленький рост, жидкая шевелюра, косой левый глаз и бельмо на правом — форменный Квазимодо), Сартр с самого детства был безнадёжно одинок. Мать, которая по возрасту годилась ему в старшие сёстры, неумеренно баловала его, как бы стараясь компенсировать природные недостатки. Это привело к тому, что уже к двенадцати годам мальчик стал совершенным эгоцентриком, нарциссом.

Позднее (1971—1972), описывая в своём монументальном трёхтысячестраничном труде «Идиот в семье: Г. Флобер от 1821 до 1857» детство автора «Мадам Бовари», Сартр заметил, что несчастье того началось с самого рождения, ведь Флобер был младшим в семье. Сложно не заметить сходства с самим Сартром: его проблемы тоже начались с рождения: он был единственным ребёнком.

Сартр мог бы повторить вслед за Тайлером Дерданом из «Бойцовского клуба» Чака Паланика: «Fuck damnation, man! Fuck redemption! We are God's unwanted children? So be it!» То есть к чёрту ад и к чёрту рай, давайте веселиться: вариант раскольниковского «всё дозволено». Такая позиция и стала во многом жизненным кредо Сартра. С той разницей, что Сартр (в отличие от Тайлера и Раскольникова) не желал активного действия, он предпочитал от начала до конца придумывать, творить из слов свою реальность.

Словно агент Смит из главного блокбастера XX века, Сартр испытывал брезгливость ко всему натурально человеческому, испытывал экзистенциальную тошноту. И мечтал сбежать из воняющего человечиной, тошнотворного мира какой-никакой реальности в идеальный мир букв и цифр, райскую идеальную суперматрицу. Для Сартра (как и для агента Смита) такой лазейки не нашлось и найтись по определению не могло. И Сартр это отчётливо, болезненно переживал.

Какой горькой насмешкой в свете вышесказанного звучит название его эпохальной, основополагающей лекции «Экзистенциализм — это гуманизм» (1946)! Лекция, которая началась со слова «я» и закончилась словом «отчаяние». Лекция, на которой люди давили друг друга и падали в обморок от духоты.

Как позднее признавался сам философ, он с детства чувствовал себя «опешившей тлёй, существом без смысла и цели, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Как же удалось «опешившей тле» выйти в дамки и стать идолом бесшабашного Парижа и вообще под конец — селебрити всея планеты? Оказать влияние на умы не только экзальтированных сограждан, но и миллионов людей со всего мира?

Безусловно, Сартр, как и другие знаменитые «уродцы» (низкорослый, темнолицый Наполеон и рыжий Ленин), пришёлся ко времени. Эпоха становления его славы — время между 1918-м и 1939 годом — была эпохой тоталитаризма и борьбы с ним. Это была «жизнь взаймы», люди предчувствовали новую мировую войну и хотели насладиться, чем, как и пока можно. И если Запад или Советский Союз жили по известному библейскому принципу «кто не с нами, тот против нас», то Сартр объявил: вообще все против тебя.

Конечно, Сартр возвысился не на одном отчаянии и потерянности соотечественников. Как и многие другие великие «уродцы», он был чертовски трудолюбив и продуктивен. Так, например, вступив в ряды французской армии в качестве солдата-метеоролога, Сартр имел, понятно, массу свободного времени, которое целиком посвящал литературе. Работал титанически: по двенадцать часов в день и за восемь месяцев «боевых действий» (1939—1940) написал более двух тысяч (!) страниц, которые составили потом «Дневники странной войны».

Логичным поведением Сартра (с самого детства, когда он предпочитал книжки живым друзьям) было складывать буквы в слова, а слова в философию, плести свой кокон-матрицу, заполняя этим суррогатом зияющую пустоту в себе, неуютную пустоту вокруг себя и вообще пустоту. Писатель приучился смотреть на людей с нескрываемым отвращением, но вместе с тем болезненно нуждался в их одобрении, принятии, подтверждении собственной, абсолютно виртуальной, по его философии, реальности.

В реализации своих притязаний Сартру сильно помогала его феноменальная приспособляемость: так, из нацистского лагеря, в котором он очутился волей судьбы, философу удалось улизнуть, сфабриковав фальшивую медицинскую справку об ухудшении состояния здоровья. А профессорский пост в университете Кондорсет в октябре 1941 года Сартр занял благодаря тому, что правительство Виши удалило с этой должности еврея — профессора Анри Дрейфуса Ле Фуае.

Другой гранью его попытки добиться утверждения собственной «виртуальной» реальности были многочисленные сексуальные похождения. Удивительно, но Сартр, всю жизнь которого можно было бы назвать (с точки зрения психологии Альфреда Адлера) гиперкомпенсацией физического уродства, встречал восхищение и обожание прекрасной половины человечества. При этом он, конечно, не просто предавался разврату: все его любовницы были очарованы его идеологией, которая одновременно была и его методом ухаживания. По свидетельству современниц, Сартр отличался исключительной грубостью в обращении с женщинами, которую своеобразно компенсировал исключительной же безоглядной щедростью. Он много шутил; его шутки были ядовиты и циничны — и то, и другое нравилось окружавшим его дамам.

Однако не стоит думать, что Сартр был этаким не зависимым ни от кого донжуаном или Казановой. За его любовными похождениями надзирала всеведущая и бессменная соратница, известная феминистка Симона де Бовуар по прозвищу Бобр. Эта женщина, отличавшаяся — не в пример самому Сартру — высоким ростом, была прозвана так за конструктивность мышления: бобры без устали строят плотины и жилища, а Симона Бивер строила философии... И своё «семейное» счастье. Верный политический соратник и суровый цензор рукописей Сартра, она всё взяла в свои руки: сама подыскивала писателю любовниц, опасаясь серьёзных последствий, если он вдруг начнёт действовать по своему усмотрению, а при необходимости ловко интриговала, чтобы разрушить слишком затянувшиеся связи Сартра. Мирившийся с таким положением философ свои отношения с Бобром называл «необходимой любовью».

Знал ли он другую любовь — его тайна. Как отмечает в своём исследовании Виктор Ерофеев, Сартр «недоверчиво относился к жизни, словно опасаясь, что она, как смазливая потаскушка, соблазнит его своими запретными прелестями». Схожим образом проявлялось и его отношение к женщинам: он питал к ним слабость, выражавшуюся в поругании. В его мире всё служило его прихоти: целомудренность представала бесстыжей похотливостью, женственность — жеманностью, материнство виделось монструозным извращением.

Неудивительно, что отношения Сартра с женщинами ограничивались благословлённым Бобром адюльтером. Многолетняя же связь с самой Симоной так и осталась бесплодной: конечно же, они не совершили «высшую глупость, производя детей». Незаметно для самого Сартра озабоченность своей философической чистотой и свободой превратилась в специфическую манию, а вся жизнь — в своего рода «безопасный секс». «Ты так боишься остаться в дураках, что отказался бы скорее от самого прекрасного в мире приключения, нежели бы рискнул себя обмануть», — говорит одна из героинь его произведений своему любовнику.

Сартр всегда был PR-фигурой, и как таковая не мог чураться политики. Он участвовал в революции 1968 года и даже был её символом. Защищал евреев. Протестовал против всего, против чего можно было протестовать: против алжирской войны, вьетнамской войны, вторжения американцев на Кубу и действий советских войск в Чехословакии («Пражской весны»). Но все эти действия Сартр совершал, сохраняя точкой отсчёта самого себя. Ради себя самого распространял маоистские листовки бок о бок с хорошенькими студентками из Сорбонны. Ради себя «светился» рядом с Че. Ради себя протестовал и требовал. Так, например, увлечённая борьба Сартра за освобождение французского Алжира вылилась в чуждое политике увлечение молоденькой любовницей-алжиркой.

В конечном счёте словесная реальность заменила ему и отца, и Бога, и, по сути, саму жизнь — ту неуловимую субстанцию, которую он хотел «поверить алгеброй» философской доктрины. В итоге уход от реальности, отвращение к человеческому в себе и вокруг себя стало своеобразной «верой» Сартра. Выхода из этой ловушки не было.

«Меня учили священной истории, Евангелию, катехизису, не потрудившись снабдить меня верой: результатом стал беспорядок, ставший моим особым порядком», откровенно признаётся Сартр в «Словах». И добавляет: «Делом всей моей жизни было спасение (руки пусты, пусты карманы) через работу и надежду: без оснащения, без орудий труда я всецело вложил себя в творчество, чтобы всецело спастись. Вполне человек, сотворённый из других людей…» Вот такая невесёлая «матрица».

Писатель и сам отдавал себе отчёт в тупиковости выбранного пути. Возможно, он даже желал приблизить финал, потому и употреблял с такой жадностью алкоголь, табак, амфетамины, особенно в конце жизни. Невзирая на многочисленные предупреждения врачей, Сартр в последние годы довёл употребление антидепрессантов до нескольких пачек в день, не говоря уже о бешеном, нездоровом ритме и образе жизни. Амфетамин, часто смешанный с алкоголем, поначалу помогал поддерживать творческий тонус (в то время он запоем писал второй том «Критики диалектического разума», опубликованный уже посмертно в 1985 году), но он же и затуманивал сознание, окончательно отрывал от реальности.

Сартр начал путать и забывать слова, повергая своего верного Бобра в отчаяние. Употребление всевозможных разрешённых и запрещённых субстанций и работа на износ наконец вывели его на финишную прямую. «Несколько часов или несколько лет ожидания, какая разница, когда человек утратил иллюзию того, что он вечен», — весомо отметил Сартр в рассказе «Стена».

Надо отдать ему должное: понимая, что проиграл, философ не предался панике. Он умер достойно, в конце концов никто не ждал от него ничего иного. Вся его «матрица» в итоге просто вывела его на абсолютный, не подлежащий апелляции, бесформенный и бесцветный нуль. «Я не впадаю в отчаяние, потому что я ничего особенного не ждал. Я скорее… удивлённо стою перед жизнью, которая дана мне ни для чего».

Сартр скончался 15 апреля 1980 года от отёка лёгких, любимый и почитаемый всеми жителями созданной им «матрицы» старик. Похоронная процессия, нёсшая гроб на кладбище Монпарнасс, насчитывала, по разным оценкам, от пятнадцати до пятидесяти тысяч человек. Как хорошо подметил один из участников этого шествия, то были не похороны, а «демонстрация против смерти Сартра». Таким образом, адепты его сплетённой из слов «секты» так и не испытали чувства прозрения («к нам едет ревизор»), возвращающего реальность на место. Прошло незамеченным финальное разоблачение, описанное им в «Тошноте»: «Внезапно я потерял обличье человека, и они увидели краба, который пятился задом из слишком человеческого зала».

Как отмечал Сартр, «история жизни человека, какой бы жизнь ни была, есть история неудачи» («Бытие и ничто», 1943). Если это так, то история сартровской неудачи подарила нам выдающегося мыслителя и талантливого писателя.

www.chaskor.ru