Татьяне Бобровских
Мама расстроилась. Шестилетняя Алена категорично заявила, что в музыкальной школе она будет учиться только по классу скрипки. Это был вполне осознанный выбор. В скрипку Алена влюбилась, услышав ее на концерте. Пересчитывать ступеньки Большого зала Консерватории она начала в прошлом году: напросилась пойти вместе с мамой и старшим братом на дневной концерт. Скрипка – Царица, решила тогда Алена. Только скрипка.
— Дроля, шутишь или любишь? — напевала Вера, игриво подмигивая подруге. —Дроля, я тебя люблю. Ты, наверно, дроля, шутишь, а я ноченьки не сплю,
— Что ещё за дроля такая? — смеялась Янка.
— Частушка такая. Дроля — любимая значит, подруга. Так меня Макар иногда дразнил… А ведь «дроля» связана со словом «тролль»…
Янка захохотала во всю силу, заразительно, обнажая красивые ровные зубы и откровенно любуясь собой — знала, что красива, когда смеётся.
Я видел Русь расшатанную, неучёную, неопытную и неискусную,
преданную ученьям злым и коварным, и устоявшую!
(Н. С. Лесков. «На ножах»)
Тургеневское творчество и само имя Ивана Сергеевича Тургенева (1818—1883) были чрезвычайно дороги Николаю Семёновичу Лескову (1831—1895). На протяжении всего своего писательского пути и даже на закате дней он продолжал отстаивать литературное наследие своего старшего знаменитого земляка. Показательно, что в лесковской «Автобиографической заметке» (1882—1885?) первым и главным из писательских имён было названо имя Тургенева. Его «Записки охотника» Лесков, знавший народ «в самую глубь», как «самую свою жизнь»1, признал своего рода «учебником» жизни и литературного мастерства. Об этом «учительном» значении, а также о глубочайшем эмоционально-нравственном воздействии тургеневского цикла свидетельствует следующее лесковское признание: «когда мне привелось впервые прочесть „Записки охотника“ И. С. Тургенева, я весь задрожал от правды представлений и сразу понял, что называется искусством. Всё же прочее <...> мне казалось деланным и неверным» (XI, 12).
Принцип айсберга —
у души,
зреет главное где-то
в глуши.
В глубине дорог,
в тишине
улыбнулось главное
мне.
Где свернулась малость
моя,
расцвела улыбка
Царя.
И пришёл глубинный
восторг:
здесь живёт любовь —
с нами Бог.
Все удачи и радости
наших прожитых лет
ощущаются в душах
как таинственный свет…
Он не гаснет, не тает!
Сквозь невзгоды, года
он всё так же мерцает и спасает меня…
То второе дыханье –
память светлых удач!
Я ловлю их в ладони, как подкинутый мяч…
Отголосками эха
радость прожитых лет –
согревает как лето, охраняет от бед…
2006 г.
Евангелие – Книга жизни. И ситуации, описанные в ней, иногда почти во всех подробностях повторяются в действительности. Одна такая чудесная история произошла в эти выходные на моих глазах.
Однажды осенью я был требным и дежурил в соборе. Закончив свои дела и заперев алтарь, направился в свечную лавку относить ключи. В полупустом храме на скамейке сидела средних лет женщина. При моем появлении она встала:
– Батюшка, можно с вами поговорить?
Мы сели на скамейку. По своему небольшому священническому опыту я понял, что разговор скорее всего будет о детях. Вообще 90 процентов проблем, с которыми приходится сталкиваться священнику при общении с людьми, – это взаимоотношения в семье. Не был исключением и этот случай.
— Не могу я привыкнуть к этим вражьим сигаретам, — пробурчал Пётр, оборачиваясь к старику, в лисьей шапке с опущенными ушами и овчинном тулупе. Старик сидел с закрытыми глазами, задрав голову к солнцу, он ничего не ответил Петру.
— Загораешь, старый, — хмыкнул Пётр, отворачиваясь, — я всю жизнь «Беломор» курил или свой самосад. Где его теперь достанешь?
— Тьфу, дерьмо трофейное! — выплюнул он сигарету. — Всё у немчуры какое-то слабохарактерное. Водка одеколоном воняет, сигареты мятой, — я её на дух не переношу, — колбаса — кислая, невкусная. Ты чего, Лукич, запаковался так? Вспреешь, жара такая на дворе.
Старик опять ничего не ответил, на лбу у него выступила россыпь пота, на лице застыло блаженное выражение.
— В этом годе весна ранняя, — раздумчиво сказал Пётр.
Рыжий кот Васька мирно спал на диване. Вдруг сквозь сон он услышал, как кто-то зудит ему в ухо. То в левое, то в правое. Сначала Васька лишь недовольно шевелил во сне ушами. Но вскоре проснулся окончательно:
- Мяу, это кто здесь мне спать мешает?
- З-з-здесь я, комарик! З-з-здравствуйте!
- Здравствуйте! Пожалуйста, не зудите. Вы мешаете мне спать, - Васька был очень воспитанным котенком.
- З-з-з, я не могу не з-зудеть, я ведь комар! А еще могу и укусить!
Я вижу боль твою
нечаянным прозреньем.
Сжимается душа в предчувствии беды.
Обнять тебя! Обнять,
подуть на лоб, как в детстве,
и, заглянув в глаза,
изгнать её следы.
Нельзя себя жалеть, свою обиду холить.
Воспоминанья зла из сердца прогони!
Всего важнее – жить,
чтобы себя не помнить,
а за своих родных
и плакать, и молить…
Я для тебя живу. И разгоняя тучи,
смеясь, взлетаю ввысь,
Встретились две подруги. Жалуется одна другой:
— Ходила в храм, просила Бога помочь мне, так он меня и не услышал.
— Наверное, плохо просила, — сомневается другая.
— Всю службу просила. Как же еще Его просить?
— А давай я тебе покажу, как надо.
Хмельной циклон напутал в картах
И загулял...
Меж гор и рек
На грани февраля и марта
То снег, то дождь,
То дождь, то снег.
Весны характер переменчив —
Нелегкий нрав, особый пыл.
В ней что-то, правда, есть от женщин -
Что — знают все, кто с ними жил:
Порой тепло, порою снежность,
Переходящая в мороз,
Дыханья трепетного нежность
И легкий дождь невольных слез...
Мне кажется, я могу понять блудного сына. Я ему сочувствую.
И пусть нас разделяют более двух тысяч лет, и я даже не ведаю — реальный ли он персонаж или нет, блудный сын вызывает во мне грустную симпатию — чувство, что возникает, когда встречаешь человека, схожего бедою с тобой. Ведь по сути я тоже принадлежу к блудным детям. Детям, блуждающие по жизни. В поисках себя.
В своей потерянности я не виню время или поколение. В каждом поколении своя боль. И не ищу оправдания в том, что выросла младшим ребёнком в семье. Суть вовсе не в условиях и обстоятельствах жизни. Это всё внешнее и переменчивое. Дело же внутри. В каждом из нас, блудных детей, есть некая тревожность духа, желание свободы без её понимания, нетерпеливость повзрослеть и неумение отвечать за свои поступки.
В нашем мире ещё сохранились народы, где нет сирот. Один из них — эскимосы. В их языке отсутствуют такие слова как «сиротство» или «приёмные дети». Все дети в общине — свои, наши, общие. Нередко бабушка воспитывает первых детей своей дочери, если та ещё молода. А многодетная мать может запросто отдать своего новорожденного малыша бездетной сестре.
Мой друг-эскимос Яко ездил в свою деревню по делам и привёз обратно подарок жене — шести-недельного младенца.
— Маленький Назарий... — улыбается он.
В семье Яко уже пятеро детей, но Назарий всеми принимается с радостью. Его нянчат и хвалятся им как своим.
"В супружестве надо всем жертвовать и всё терпеть для сохранения взаимной любви; если она утрачена – все пропало."
Святитель Иоанн Златоуст
Был летний день, жара томила душу
И чтобы спрятаться от знойной духоты,
В лесную рощу женщина под ужин
Ушла до наступленья темноты.
Залюбовалась дивными цветами
И заблудилась, потеряв свой путь.
Как возвратиться? Горькими слезами
Заплакала и села отдохнуть.
* * *
Моя жизнь мне приснилась,
Я еще не жила!
Только зорька спустилась,
И кругом скоро мгла...
Только сеткой морщины
На усталых чертах,
Паутинкой седины
В еще темных косах.
«Нельзя строить государство, одновременно разрушая общество»
3 марта (по новому стилю) 1899 года родился Юрий Олеша — возможно, самый недооцененный гений советского времени. Он более всего известен как автор «Трех толстяков» и романа «Зависть», а также как персонаж множества анекдотов: мол, сидел такой великий спившийся писатель в столовой Дома литераторов, пил водку и говорил всякие занятные вещи… Олеша — фигура во многом трагическая, а его тексты — для его времени были типичной неудобной литературой. Хотя первые же его книги, вышедшие в конце 20-х, принесли ему славу, в дальнейшем он просто не находил себе места, был буквально выдавлен на литературную обочину… По этому поводу он писал жене: «Просто та эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна — не против страны, а против банды установивших другую, подлую, антихудожественную эстетику». После смерти писателя, в 1960 г. вышла книга под названием «Ни дня без строчки». По сути, это тот же самый текст, который почти сорок лет спустя появился под заголовком «Книга прощания» (М.: «Вагриус»), дневниковые записи, которые, на самом деле, не что иное как еще один роман Олеши (он пишет и постоянно делает оговорку — вроде бы хотел писать роман, а пишу дневник!). Но в советское время книга была сильно порезана цензурой, а вагриусовское издание воспроизвело нам ее полностью.
Послал Господь в мир Красоту, чтобы поглядеть, узнают ли её люди. Кто узнает, тот, явно, Бога знает. Узнавшего Бог наградит, возьмёт к Себе в Рай погостить.
Вот идёт Красота между людей — прекрасная в простоте, тихая в кротости, не кичливая, не надменная. Одаривает всех вокруг, свет миру несёт, да только никто её не видит.
Прикоснулась она к птичке — птичка запела, прикоснулась к поэту — поэт заплакал, прикоснулась к дереву — оно зацвело, прикоснулась к страждущему — он утешился.
Мгновение тепла и солнечного света...
Замедленно плывёт,
кружится лёгкий лист.
Осеннею порой легчает боль поэта,
уходит суета...
Парит прозрачный миг.
Рассыпалось как пыль
мелькание от света
трепещущих берёз...
Печальная краса…
Задумчивость души,
Омрачилась душа
и иссякла молитва.
Давит тяжесть в груди
и дыханье теснит.
Обжигают обиды
и просвета не видно.
Не оставь! Помоги всех простить…
Исцели!
Ласковые лучи южного солнца игриво скользили по поверхности морской воды. Таня завороженно смотрела на волны и ей казалось всё вокруг необыкновенным, чудесным и таинственным. Кто-то сказал недавно шестилетней Тане, что если посмотреть на солнце сквозь отверстие в ракушке и загадать при этом желание, оно непременно исполнится. Девочка сосредоточилась на морском дне, выискивая подходящую ракушку.
— Таня, что ты возишься так долго в воде? — нетерпеливо крикнула мама, — Мы опаздываем на поезд, поторопись пожалуйста!
