Солнце румяное яблоком спелым

Солнце румяное яблоком спелым
Катится медленно за горизонт.
Небо меняет дневной сине-белый
На фиолетово-розовый зонт.

Скатертью новой я стол накрываю,
Книгу кладу, неумело молюсь,
Неторопливо свечу зажигаю.
С воском сгорает пришедшая грусть.

Боль уйдёт

Боль уйдёт, загладится рубец,
По накалу чувств, наверно лишних.
Пережить, смириться, наконец,
И обнять судьбу под старой вишней.

Любоваться облаком седым,
Словно детский страх, недолговечным.
Дать уйти сомнениям своим,
И разговориться с первым встречным.

А назавтра день изменит влёт
Серый цвет на белый в местном храме,
И к ногам всё небо упадёт
С бесконечно-новыми мирами.

Водораздел

На «до» и «после» душу не разделишь
Но в памяти есть резкая черта:
Вот здесь еще ты ждешь, горишь и веришь,
А тут — стоп-кадры: сердце-сирота

Об эти «стопы» бьется и томится
Необъяснимой мукой и (в тоске
По целости) готово в прах разбиться,
Забыв о ветви пальмовой в руке.

Бескомпромисны поиски свободы —
И тонешь временами в пене дней,
И гасит смысла свечку ветер моды,
И кажется что в темноте видней...

Под знаком любви

Это век волну колышет
Человеческой тоской

О. Мандельштам, «Век»

А дни все грозней и суровей,
Любовью не тронуть сердец

Борис Пастернак, «Дурные дни»

всё рушится, и все кричат «ату!»
в любовь рядятся... и клянут безбожно,
готовы уничтожить красоту
и жизнь сложить за идол правды ложной.

В Гефсиманском саду

В Гефсиманском саду
птицы грустно поют.
В Гефсиманском саду
розы кровью цветут.

Не шипы там у роз —
копья острые стрел…
Ночью лунной Христос
к небу руки воздел:

— Авва Отче, родной!
Если можно, молю,
пронеси стороной
Чашу скорби мою!

Иуда

В Гефсиманском саду Христос назвал его другом.

На иконах Страшного суда его часто изображают в виде ребенка на коленях у диавола в нижнем правом углу. Любимое дитя Сатаны, за предательский поцелуй принимающее огненные лобзания.

Он носил ящик для денежных пожертвований и, значит, был кем-то вроде бухгалтера в маленькой апостольской общине.

Мы ни разу не можем причаститься, чтобы не вспомнить о нем. «Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда...»

Что мы знаем о нем? Что был он иудей среди остальных учеников-галилеян. А значит, был образованнее и, возможно, заносчивее. Что был близок ко Христу и был любим. Предавать могут только близкие, свои. В сердце бьет тот, кто к сердцу допущен. Чужой может быть врагом, но предателем быть не может.

Его нутро — сребролюбие. Его имя — «вор». Так говорит Иоанн Богослов. А его слова не подлежат сомнению. Больше ничего не стоит выдумывать.

Утром не спится

Утром не спится.
  В окно я гляжу неотрывно.
Там серебрится
  луна чешуёй, словно рыба.

В облачной сети
  трепещет и тает сонливо.
Звёзды, как дети
  ныряют в ночные заливы.

Тонут в глубинах
  светлеющих, прячась до срока,
Утра картина
  на небе написана Богом.

Снег

Смотрю с каким-то безучастьем,
Как только может человек,
На растревоженное счастье —
С рябины падающий снег.

Мы разминулись с ним на время
И снова встретились в тиши,
Где одиночество — не бремя,
А состояние души.

Еще есть время...

Сегодня лучше помолчим,
Еще есть силы — не царапать ядом,
По сходной продаются: чин
И дом казенный с пластиковым садом.

Устала, нет ни сил кричать,
И слушать не могу слова без смысла,
На доброте стоит печать —
Распродана со скидкой, все закисло

И бродит, с пеною у рта
Доказывают смерть и мусор копят
По уголкам домов, за так
Подарят сплетен миллионы копий.

Благовещение

Благоухание лилии нежной…
Лик неземной…Пара крыл…
Ангел сияющий Деве прилежной
Господа тайну открыл.
Освобождение грешному миру —
Вечный прославленный род.
Ей, Пресвятой, благодатную силу
Щедрый Владыка дает.
Единородного Сына Святого
Небом дано Ей вместить…
И разорвать для народа земного
Евы греховную нить.

Талифа куми...

Слова впиваются в слова
Как осы
В нутряные гнезда...

Жизнь безответная
Права:

Беги к Любви!

Пока не поздно...

Остынет выцветшая кровь,
Увянет зрелости рябина,
Огонь сожжет тупую боль
В соцветии неопалимом...

Нас изменили к лучшему печали

Нас изменили к лучшему печали,
Болезни сердца выправили суть,
Нам годы журавлями прокричали —
Пора мой друг собраться в дальний путь.

Всё ближе тот порог былья земного,
Где рушится последняя стена,
Не пожалей о сладостях былого,
Не оглянись, как Лотова жена!

Возьмём с собой лишь посох воздержанья,
Любви краюху и терпенья соль,
И большего не надо для свиданья
В конце пути, когда придём Домой.

Мне тебя не хватает...

Мне тебя не хватает, шепну я, уткнувшись в плечо.
Общий быт, суетятся в дому вездесущие дети
Днем и вечером рядом, в ночи и в холодном рассвете,
Но мне тебя не хватает, мне мало, мне надо еще.

Не делить и заполнить стихами пустую тетрадь,
Осознать в себе это горенье души роковое,
Так в единую плоть неизбежно срастаются двое,
Чтоб потом от минутной разлуки вдвоем умирать.

Кто хоть раз голодал, тот и крошки хранит со стола
Сердце словно податливый воск-оплавляется, тает.
Я тебя так ждала, что однажды сгорела дотла,
Ты так много даешь мне, но как мне тебя не хватает.

Страницы