Омилия

Самым радостным для плюшевого Львенка, был тот день, когда его, только что купленного в сияющем новогодними гирляндами магазине, обернутого в праздничную упаковку, принесли домой и положили под елку. Было это на Новый год или под Рождество, он не помнил. Просто у него в глазах двоилось от счастья и текли слезы, когда Девочка, завидев его, выхватила из-под елки, подпрыгнула от радости, прижала к груди и закружилась по комнате, заливая весь дом своим чистым и звонким смехом. А вскоре она заснула, утомленная переживаниями праздника, положив Львенка рядом с собой на подушке. И пахло от него теперь не магазином, а елкой, мандаринами, конфетами (шкурки и фантики валялись повсюду) и лимонадом — запахом безмятежного детского счастья...

Жизнь моя, сестра моя,
Как же мне с тобою тяжко!
Плачет сердце под рубашкой
Мерзлым утром января.

И куда ее приткнуть,
Жизнь мою, иголку с ниткой?
Начинаю новый путь,
За собой закрыв калитку.

Гулко поезд прогудит,
Застучат его колеса.
Снег над родиной висит,
Над землей темноволосой.

Как прекрасно мы все непохожи, 
Как ужасно порой холодны,
Откровеньями души тревожим,
И не знаем насколько больны…

Ты прости меня, Боже мой, Боже,
Как Один Ты умеешь прощать.
И терпеть научи меня тоже,
И молчать, если нужно молчать.

Не хватило мне воли железной
Обуздать безрассудную страсть.
Торговаться с Тобой бесполезно,
Но не дай безвозвратно пропасть.

Хочется с небом побыть просто рядом,  
Словом к нему прикасаясь чуть,
Чтоб надышаться ночною прохладой,
Перед рассветом легко уснуть.

С тихой молитвой уснуть на рассвете —
Боже, помилуй душу мою…
И видеть во сне, как смеются дети,  
С ними смеяться, будто в раю.

Мне было 15 лет, когда в 1983 умер дед-кормилец. Мама, оставшись со своей зарплатой инженера 180 рублей, решила пустить квартирантку. Подходящий вариант подвернулся очень быстро.

— У нас будет жить баба Надя, — было объявлено мне в одно историческое утро.

— А кто это?

— Наша бывшая соседка по Нахаловке*. Ей под 90. Тоже с Волги. Как и наши, от голода в Грузию до революции переехала. Потом за грузина замуж вышла. Она нам не помешает. Бабуля — божий одуванчик. Со студенткой проблем больше будет. Разве заранее узнаешь, что за человек и кто к ней будет ходить. А тут все известно. Ходить к ней будет только сын. Надя нас не побеспокоит — будет с нами телевизор смотреть.

Серый день начинается зимней густой синевой,
Где луна заблестит, как нетронутый елочный шарик.
Улыбается людям с небес наш любимый святой, —
Нет, не зря малыши под подушками радостно шарят.
Но не ведомо взрослым — мы бодрствуем, или во сне,
То ли просто устали от лжи, суеты и бессилья,
Когда черной гадюкой раскол пробежал по стране,
А молебны вздыхают молитвенно: «Боже, помилуй!». 
Переждем. Перетерпим. Терпение вечно к лицу.
Отче наш Николае, моли о нас, грешниках, Бога!
Старый год — старый дед добредает покорно к концу.
Рождество — что бы ни было — ближе и ближе к порогу.

Киев, 2013

Ночь, как рай для меня.
День летит в пустоту,
А судьбе как-то побоку, где я:
Толь к зазнобе слинял,
Толь застыл на мосту,
Оторвать от воды глаз не смея.

Я не кум королю,
Я намного скромней.
Мне по вкусу судьба поострее.
Я лжецов не терплю,
Не люблю, хоть убей,
Но и к ним нужно стать бы добрее.

Все дальше мир, короче — время,
Без расстояний слог и смех,
И тлеет вечер, разум дремлет,
Лишь указатель на корме
Полу истёртый, ткнулся в небо,
В соседнем доме счастья ждут ,
И сорван куст пушистой вербы
Возничим в нынешнем году.
И целый век сражались с камнем,
Построив сотни городов,
Здесь человек устал и ранен
Стальною поступью годов.
А за чертою блочных клеток
В поклонах травы на ветру,
Зрачок луны следит за летом
И засыпает поутру.

Тысяча рук, тысяча глаз,
Мы в теме давно в этот час.
И нам всё равно с дождём или без,
Когда звук бьёт нервы небес.

Кто-то поёт, кто-то молчит,
Мы — стая волков и волчиц:
Любого порвём, кто против пойдёт.
Ну, в общем, здравствуй, народ!

Время рычит, время в обрез,
Тут жизнь начинается вновь.
Вы нас не ждали, мы сами пришли,
Все те, кто поверил в любовь.

Аську никто не любил.

Она была в классе новенькой, эта девочка. К тому же с рыжими торчащими в разные стороны короткими волосами. Но даже дело не в странной внешности Аси. А в характере. Аська казалась злой. Она могла пресильно обидеть колким словом или больно ущипнуть за руку. Просто так. Без причины. Оттого все ребята в классе её сторонились. И Тома тоже.

Вот сейчас они с мамой шли домой из школы, и Тома жаловалась, что классная Марья Васильевна посадила к ней за парту Асю. Эту злую, нехорошую Асю.

На улице моросил дождь, и Тома под зонтиком крепко держалась за мамин локоток. Холодало.

— А знаешь, почему Ася злая? — вдруг остановилась мама и внимательно посмотрела на Тому.

светлой памяти схиархимандрита Ионы (Игнатенко)

Входя в обитель, юноша перекрестился у ворот и торопливо поспешил на службу. Краем глаз заметил несколько нищих, просящих милостыню, и решил подать в следующий раз. Ему хотелось не разминуться с иноком Ионой и поприветствовать его перед началом вечерни. На ум пришла фраза, произнесенная одним институтским преподавателем, который так же посещал этот монастырь, о том, что хорошо подавать милостыню перед тем, как идешь к Причастию, а не после. Всем сердцем молодой студент был согласен с этим доводом. Однако хотелось оправдать себя: сейчас же не обедня, а уже вечер. В этот день он получил стипендию и намеревался подать какую-то мелкую лепту от размена рублевой купюры жертвенной свечи после службы. Скоро вбежав на паперть, и еще раз перекрестившись при входе в храм, молодой человек сник от суеты при звуке монашеского хора.

Смиренные души расстались с тоской
И темные сны забывают.
И в вере стоят, словно камень морской —
И волны страстей разбивают.

А гордые души легки, словно дым —
Их ветер влечет, куда хочет…
Куда же, душа, мы с тобою летим,
В какие полярные ночи?

Странный какой-то глобус,
как будто дверь:
веришь — не веришь,
хочешь — не хочешь,
верь!

Глобус изодран,
кружится голова,
на голове растрёпой
растёт трава.

Странно наверное
видеть такой пейзаж.
Верно хмелеет
мой беззаботный страж.