По червонного золота листьям стекает
Ручейками туман на вечерней заре.
Босоногое детство беспечно играет
В разукрашенном осенью старом дворе.
Ручейками туман по рябине струится,
Подойду и рукой по ветвям проведу.
Это все наяву или, может быть, снится?
По знакомым дорожкам один побреду.
И ты, мой юный, мой печальный,
Уходишь прочь!
Привет тебе, привет прощальный
Шлю в эту ночь.
А я всё тот же гость усталый
Земли чужой.
Бреду, как путник запоздалый,
За красотой.
Она и блещет и смеется,
А мне — одно:
Боюсь, что в кубке расплеснется
Мое вино.
А между тем — кругом молчанье,
Мой кубок пуст.
и смерти раннее призванье
Не сходит с уст.
Как относятся к России консерваторы и либералы Запада? Какова ее роль в мире, когда даже в таких традиционно христианских странах, как Греция, принимается закон о легализации содомии? Чем запомнился 2015 год, и чего стоит ожидать от 2016-го? Беседуем об этом с политологом и историком Наталией Нарочницкой.
— Наталия Алексеевна, какие события, на ваш взгляд, стали самими важными и запоминающимися в уходящем году? И почему?
— Для меня главным событием, под впечатлением от которого я до сих пор нахожусь, стала акция «Бессмертный полк». Я прошла в марше с портретом своей мамы — партизанки, со мной рядом шел мой двоюродный брат с портретом его отца, маминой сестры — его мамы; со мной шел англичанин с портретами своего дяди и отца — один летчик, другой служил в арктическом северном конвое; шли французы... Вокруг были незнакомые люди, с которыми мы обнимались, целовались, танцевали, — я не помню такого ощущения единения и какого-то вот именно единства нации, у которой есть чисто исторические переживания. И французы, с которыми мы потом поздно вечером встретились в кафе, были просто потрясены, сказали: пусть наша поганая пресса пишет что угодно, сегодня мы видели настоящую Россию, видели то, чего не увидишь ни в одной западноевропейской стране. Особенно их поразило, что в марше шли в основном молодые люди — от 25 до 45 лет, — шли с детьми, с прогулочными колясками. С такой молодежью, по их мнению, Россия переживет всё.
Если в подобные минуты нация способна отбросить всё, что разделяет — экономическое, социальное, мировоззренческое, — и единым целым, единым хором выступить, то это абсолютно непобедимо. И у меня было это чувство. Вечером я прошла всю Тверскую. Радостные лица, улыбки... Незнакомые люди говорили друг другу: «С праздником! С праздником!» И этот необыкновенный подъем переживали люди разного социального статуса. В час ночи я проезжала мимо Ленинских гор, где обычно собираются автоэкстремалы на дорогих иномарках. Они все съехались, с флагами, играл гимн России... Этот день не забыть. Поэтому всё остальное для меня имеет второстепенное значение.
«Не сошли ли с ума те люди, которые распространяли об Эпикуре такие сказки?» — писал древнегреческий историк философии. На самом деле представление об эпикурействе как о вседозволенности — миф. Даже святитель Григорий Богослов защищал Эпикура как целомудренного и благопристойного человека, а преподобный Иоанн Дамаскин фактически дублирует в своих трудах некоторые положения греческого философа... В чем же состояла философия удовольствия Эпикура?
Вместе с Эпикуром мы входим в период эллинистической философии, возникшей после завоевательных войн Александра Македонского. Задачи, которые ставят философы этой эпохи, несколько другие, чем прежде: грек вдруг открывает, что мир на самом деле огромен. Раньше он жил в своем уютном греческом мире, иногда сталкиваясь с набегами, и понимал, что греки — люди, а остальные предназначены грекам в рабы. Это слова Аристотеля: «варвар и раб по природе своей понятия тождественные». Остальные народы, по мнению греков, не могут мыслить свободно, у них нет философии — поэтому они не являются полноценными людьми. А в эпоху эллинизма греки вдруг открывают обратное: оказывается, у варваров тоже есть культура, религия и наука. И другая сторона этого открытия: мир огромен, и человек чувствует себя в нем песчинкой. Но в любом случае человек хочет быть счастливым, и поэтому задачи, которые ставят перед собой философы эллинистической эпохи, — это, прежде всего, задачи этические. Онтология, гносеология уходят на второй план, они интересны уже не сами по себе, а как средства для того, чтобы решить вопросы добра и зла — и прежде всего счастья.
23 декабря 2015 г. стало известно, что закон о «свободном сожительстве» содомитов принят большинством голосов на пленарном заседании греческого парламента. Привести греческое законодательство в соответствие с европейским потребовал Европейский суд по правам человека. Принятие Грецией закона о легализации однополых союзов комментирует заместитель главного редактора Издательского дома «Святая Гора» и главный редактор сайта AgionOros, эксперт по Греции Афанасий Зоитакис.
— Афанасий, как же стала возможной легализация однополых «союзов» в такой стране, как православная Греция, где Церковь не отделена от государства?!
— Вполне естественно было ожидать этого, хотя до последнего дня мы надеялись, что этого не случится. Дело в том, что в течение многих лет в Греции политики, стремясь к власти, обещали одно, а придя к ней, делали прямо противоположное. Из тех, кто проголосовал в парламенте за этот закон, только у одной либеральной партии «Потами» отстаивание прав лиц «нетрадиционной сексуальной ориентации» было записано в программе. Ну, так за эту партию и проголосовало 4 процента — они еле прошли в парламент. В правящей партии «СИРИЗА» в пользу предоставления прав меньшинствам высказывались отдельные функционеры, официально партия свою позицию долгое время не афишировала. А остальные ничего подобного своим избирателям не обещали. Так что нельзя сказать, что это был наказ большинства греческого народа.
Грусть от обмана ожиданий
Значений звёзд, примет и снов,
Как пепел писем о прощании,
Доверю ветру, за окно
Отправлю всё, что догорело,
Осело сажей на душе.
Вотще — не смоет ливнем небо.
Лишь Дух, сошедший в тишине
Очистит пламенно и нежно
И исцелит всех во Христе.
Под утро тихо опустился снег.
Гляжу в окно, чуть мутное от влаги.
И мнится: кем-то вновь предложен мне
Слепяще-белый, чистый лист бумаги.
На ровном поле ни следа пока,
Ни буковки, ни запятой, ни точки.
И, значит, снова мучиться, искать
В себе слова Заветные и строчки.
Иду по жизни как по первому снежку.
И каждый шаг строкой ложится в вечность.
Нельзя сказать: я больше не могу,
Иначе Он не выйдет мне навстречу.
Минуты с вечностью встречались.
Волхвы спешили на поклон.
На ветках Ангелы качались.
Над миром плыл чуть слышный звон.
И капли неба от волненья
В земную падали ладонь.
И дивной радостью рожденья
Наполнился людской наш дом!
Звезда застыла над пещерой,
Ведя несмелых пастухов.
И ночь была святой и щедрой,
И мчался ветер вдаль без слов.
Всё начиналось в Вифлееме.
Виднелась тропка сквозь века.
Стояли овцы, Свету внемля,
Лежал Младенец на руках.
Не смотри на меня, устанешь!
Я унылая, веки вниз,
Да и брошками вскользь не ранишь,
Мы с тобою пока одни,
То ли думаем, иль страдаем,
А все глупость — и я и ты,
Наверстаем любовь годами,
А останется сушь и стынь!
Не придумала, знаю точно
Не останется и версты,
На знакомство миров заочно,
А миров у нас — я, как ты!
Вот задача! Развеять гари,
Разнести по случайным дар,
А под соусом терпким карри
В телескоп здесь несут года!
Подломлюсь от такой задачи,
А в придачу дают мечты…
Знаешь, столько здесь много сдачи,
Хватит выбелить и листы…
Тепло. Уютная кровать.
Ватрушки с пыла...
Мы как-то склонны забывать —
Но это было.
И нас делили в веке том
По цвету, расе.
Война. Берлин. Четвёртый дом,
Тиргартенштрассе.
В суровой памяти тот след
Ещё не стёртый —
Спустя каких-то сорок лет
Я помню твёрдо.
Мне думается, это неспроста,
Когда от страха применяют силу
Учителя, распявшие Христа,
Америка, распявшая Россию.
Серебряники брошены на пол
(Нет, не ищите в преступленьях нови),
Их соберут, и сядут на престол,
Европа вскоре купит «землю крови».
Завеса расползется, камень треснет.
На третий день Святая Русь воскреснет.
Цветам положено цвесть —
Певцам дарована песнь;
Героям — подвиг и честь;
Христовым — благая весть.
Святых дело — отвесть
горе от здешних мест.
Господи, помоги каждому,
укрепи Тебя жаждущих
жаждою.
Морозное. Седое. Синее.
Остывший кофе. Мягкий свет от фар.
Где фонари, сливаясь в линию,
Несут как силу молнии удар.
Погасло все. Рассвет за окнами:
Внезапный жар. Немыслимый толчок.
Рождественник зацвел волокнами,
Выстреливающими в мой висок.
Прицел, снаряд,
отработанная гильза —
развороченный дом,
вверх корнями трава.
Больной вопрос
о цене жизни
рыщет во мне —
не находит слова.
Ну, а если найдет,
кто услышит,
к кому говорить —
вкладывать в уши?
Исполнилось 70 лет с начала заседаний Нюрнбергского трибунала. На Западе дата не осталась без внимания. И не только из простого интереса к истории: всё слышнее голоса, выражающие сомнения в его итогах. А ведь именно процесс над нацистской партией заложил основы современной политики. Трибуналом был осуждён нацизм, и де-факто утвердился жёсткий запрет на любые крайне правые идеологии, что закрепило на Западе леволиберальную политкорректность. Последствия этого далеко не у всех вызывают однозначное отношение.
У нас принято считать, что нацизм был для Запада эксцессом, чем-то вроде временного умопомешательства. Однако непонятно, на каких основаниях можно так думать, кроме простого желания обелить Запад. Это стремление старое и свойственно не только русской культуре послепетровской эпохи, но и советской идеологии, которая по своим идеям была западнической. В СССР даже действовал запрет на обвинения в нацизме немецкого народа, ведь народ-труженик не виноват, что буржуазная верхушка потчевала его неким опиумом для усиления эксплуатации. Но нет ли в таком подходе сознательной натянутости?
Эти зимние вечера
Накануне — всегда похожи.
И привыкнуть давно пора,
Но, однако, никак не можешь.
Вновь паркуются, где нельзя,
Обнаглевшие иномарки,
И срываются, увозя
Срочно купленные подарки.
Словно редкостный бриллиант,
Покупает букет кому-то
Улыбающийся сержант,
Напевая: «Червона рута».
Мандариновый аромат
Над толпою кружит и дразнит.
Каждый встречный друг другу — брат,
Каждый встречный друг другу — праздник!
Ты опять за духовным советом?
Ну, какой я могу дать совет...
Записали зачем-то в аскеты...
Не подвижник я и не аскет.
Хочешь ты научиться молитве?
Только, мне ли молитве учить...
Я ленив, да и сердце закрыто...
Ум опутала помысла нить.
Снова ты о своём... Кто духовен?
Ну, зачем ты меня превознёс?
Я страстями как раб поневолен.
Тут рыдать бы... да нету и слёз.
Скульптура, изображающая открытуя книга со знаменитым стихотворением «Парус» Михаила Лермонтова, появилась в Пензе. Белоснежная рукопись располагается перед областной библиотекой, носящей имя поэта.
Появление такого арт-объекта напрямую связано с уходящим Годом литературы. Во всех регионах страны проводились различные просветительские акции, посвященные книге, чтению. Пенза не была исключением. Наоборот, она стремилась различными способами прославить печатное слово.
«Мне очень понравилась эта идея. Парус — символ чего-то чистого и нежного, а также движения и стойкости, — отметила директор областной библиотеки им. Лермонтова Марина Осипова. — Памятники книге установлены во многих странах мира. Каждое государство выбирает автора и материал, из которого изготавливается скульптура».
Мы не знаем, куда прилетит снаряд
Мы не знаем, когда это будет.
И хоть часто дома по соседству горят,
Ко всему привыкают люди.
Под обстрелом живем. Или — под расстрелом?
Вы за что нас приговорили?
Черные платки. А лица — белее мела белого.
Сыновей и мужей на войне убили.
Оправдания нет безумной этой войне.
Мир во зле, кругом смерти пир.
… Но идет Рождество. В темном небе —
просвет.
И: «Мужайтесь. Я победил мир».
Рассказано давно, как девы слепы,
А юноши утратили свой взор,
Нанизывают бантиками скрепы
На перекроенный в разбег простор.
Поют о сказке в узких панталонах,
Надменно по углам вразлет плюют,
На елочках бумажные короны,
У елок корни — пластиковый спрут.
Довольно лжи и сладких воркований
На поле оцифрованных идей,
Смонтировали сгорбленные краны
На сантиметры воли разглядеть!
А взор туманный и всегда обманны
Слова безумия в земли судьбе.
Оставим, это поле с дураками,
Для дураков шнырять и гладко врать,
И не дано им власти над годами,
Как и пред вечностью «умом» блистать!
