Омилия

Осенью 2004 года я собиралась в санаторий, оформляла справки. На утро 3 сентября у меня был талон на приём в первой женской консультации. Перед кабинетом доктора — очередь женщин разного возраста с животиками и без. Как-то сам по себе возник разговор с одной из будущих мам.

— Вы первого ждёте?

— Нет, у меня уже дочке семь лет, в первый класс пошла.

— А сейчас кто будет — мальчик или девочка?

— Мальчик. Но у меня будут искусственные роды.

Я не сразу поняла, о чём речь.

— Кесарево?

— Нет, нет. Заболачивание.

— ???

Запели вновь печальный тот псалом
Про Вавилонское плененье:
Забуду ли тебя, родной Сион,
И райской жизнью наслажденье?

На вербе высоко качается орган
И стонет на ветру о чем-то одиноко.
В душе застыла неизбывная тоска
Неумолкающей фальшивой нотой.

О Вавилона дочь! Вино, что ты даешь,
Мы проливаем горькими слезами.
Блажен, кто разбиет рождение твое
Недрогнувшей рукой об острый камень!..

Москва встречала дождем и светом
Со Спасской башни и стен Кремля,
А мне смертельно хотелось лета,
Но только мятный вкус февраля

Остался во рту. Немного горчил
Крепкий чай. Зеленый и верный.
Вот так високосный год наступил,
Непревзойденно мотал нервы.

Москва встречала дождем и светом,
Со Спасской башни и стен Кремля.
Я на Лубянке все жду ответа,
Стынет под кожей моей земля.

Мерный стук колес, постоянно прекрасный и в то же время меняющейся фон за окном и приятный сосед собеседник (хотя подчас совсем и неожиданный) — такие поездки для меня совсем не редкость, скорее наоборот привычное дело. Совсем не обычная, но очень интересная история случилась прошлым летом, когда посетив Казахстан наша семья возвращалась домой.

В Астане у нашего поезда была запланирована продолжительная остановка и мы воспользовались ей, чтобы ещё раз посмотреть на молодой, развивающийся город. Вернувшись ко времени отправления, в своем купе мы обнаружили нового соседа. Им оказался добродушный и веселый американец Джастин Покарни, ни слова не понимающий по-русски. Немного пообвыкнув и приглядевшись к друг другу нам удалось узнать, что наш попутчик путешествует по транссибирской магистрали (книга с таким названием была для Джастина своеобразным путеводителем), а по профессии он вольнонаемный учитель английского языка в Корее, трудящийся как бы сказали у нас «вахтовым методом».

Прошли снега густые мимо.
Живу в надежде лучших дней,
Ведь эта жизнь неповторима —
Я буду радоваться ей!

Простому «здрасте» от мальчишки
С румянцем алым на щеках,
Глазам проснувшейся малышки
На крепких папиных руках;

Синицам юрким, что желтеют,
Присевши на ольховый куст.
Друзьям, которых нет вернее,
Живым стихам из первых уст.

Смеркалось стремительно в мире.
На Кирове долго стояли.
И мимо проплыли вагоны.
И в дымке туманной пропали.

И мы пропадем вслед за ними,
Пройдем сквозь столетье тенями.
Нас звездное небо обнимет,
Мы станем ночными огнями.

Мы будем светить неустанно,
Пылая свечой на ветру.
И медленных туч караваны
Растают, как пена, к утру.

Когда я ни приду —
ты здесь, на поле дружбы;
всегда тебя найду —
ты, словно Бог, услужлив.
Твой добродушный взгляд
уже готов к служению —
как ангелов отряд
творит богослужение.
Взирая на иных,
кто не дорос до службы,
кто мчится на гнедых
в пространство светлой дружбы,
елей готовишь ты
и ждёшь своих украдкой —
встречаешь у черты
чумазых речью сладкой.

В самом центре России, в Калужской области, на берегу небольшой уютной речки Жиздры расположилась знаменитая Оптина пустынь — Свято-Введенский мужской монастырь. Впрочем, спрятан монастырь от посторонних глаз особо укромно, и неопытные паломники могут долго плутать в кольце дорог у Козельска, прежде чем отыщут единственно верную.

Оптина пустынь имеет свою неповторимую историю и свои сокровища. Главным из духовных сокровищ было старчество — явление особое и примечательное, всегда притягивавшее верующих всех возрастов и сословий. В монастыре долгие десятилетия обитали мудрые старцы, имевшие дар провидения и убеждения и одарявшие своим вниманием тех, кто обращался к ним с просьбой и советом. Это называлось духовным окормлением.

Этих дней свистопляска
Убежит, как вода.
Что ж так тянет туда,
Где не юность, а сказка
И беда не беда?

Там звучат речи здравиц,
Призывая весну,
А ты любишь одну
Из цветущих красавиц —
Глаз её глубину.

Там судьбы перекрёсток
Добротой оживлён.
Там закон есть закон
И всё ясно и просто —
Жизнь не знает препон.

Льёт на землю без устали дождь ледяной,
Словно плачет о чём-то и слёзно скорбит.
Тот, Кто небо покрыл облаков пеленой,
Плащаницею чистой во гробе повит.

Кустодия* у камня дежурит всю ночь,
Мироносицы-жёны ко гробу спешат.
Отступает печаль, и кончается дождь.
И на веки крестом побеждается ад.

Сходят Ангелы с Неба в одеждах как снег,
Возвещая о Том, Кто из гроба исчез.
Так исчезнет из жизни земной человек,
Но воскреснет потом, как Спаситель Воскрес!

*Кустодия (греч.) - стража, охрана

«Рыба ищет, где глубже, а человек — где хуже», — так перевернули русскую народную пословицу Стругацкие в своих «Стажерах», имея в виду стремление человека к преодолению трудностей. А я перевру Стругацких и прочту эту фразочку по-своему, по-бабьи.

Материнское зрение всегда работает на опережение, чтобы соломку подстелить. То есть, оно смотрит глазами вероятной катастрофы — ищет слабые места, куда обычно бьёт и судьба, и люди неготового к испытаниям детёныша.

И на мужей жены смотрят тем же взглядом: кабы чего не вышло. Мужья отбрыкиваются, как могут от повышенной опеки, но вляпываются, как правило, именно в те неприятности, о которых заблаговременно предупреждали сначала мамы, потом жены.

Вся жизнь наша полна катастрофичных сюжетов, которых можно было бы избежать, если бы вовремя прислушаться к мудрому совету со стороны, потому в спину каждому из нас хоть раз в жизни да летело: «я же тебе говорила!», невольно отрицающее право на собственные ошибки.

Ищет женское око, что не так, к чему придраться, но не с тем, чтобы «грызть», а с тем, чтобы защитить. А может быть и защититься. Страшно женщине жить, вот она и беспокоится, чтобы со всеми, кто в зоне её ответственности, не случилась беда, которой она всегда боится.

Испорчена душа моя...

До дна истерзана,
Нагая...

Пред ней закрыты
Двери рая...

Ей веры нет:
Она — чужая...

Как ей, беспомощной,
Помочь,
Озлобленной —
Остановиться?

Быть может
Надо ей влюбиться
В тех, у кого
Любви невмочь?

Земля, нырнувшая под снег,
Мне дарит дивные просторы.
Мой край таинственен и нем, —
Слышны лишь пёсьи разговоры.

Увязли крыши в дымных снах.
Белы сомнения и грёзы.
И созревают в небесах
Морозом пахнущие розы.

Скольжу ладонью февраля
В неповторимость мирозданья.
Под снег нырнувшая земля,
Мне дарит радость ожиданья.

Ослепительным днем уезжаем в столицу,
На февральских просторах покачнулся вагон:
Кто-то лузгает семечки, кто-то ест пиццу,
Кто-то долго любуется на свой телефон.

Начнет в окна плескаться дорожная копоть,
И вне доступа станет вдруг любой абонент.
Слышим гул поколения, хрипы и топот.
На железной дороге Магадан и Ташкент

Снова в карты играют и плачут ночами,
Провожают, сжав зубы, на живой эшафот.
Молодой проводник не играет ключами,
Осознав то, что молодость вагон унесет.