Социальное происхождение святости

В характерной для XX века густой духовной тьме многочисленные святые Русской Церкви сияют как звезды. К примеру, Матрона. О степени ее почитания и о силе ее помощи говорят очереди людей к ее мощам в Покровском. Родилась в крестьянской семье в Тульской губернии. Кроме нее в семье еще было трое детей. Тех, что выжили. А вообще мать рожала восемь раз. Четверо детей умерли в младенчестве.

Силуан Афонский. Через сердце и уста этого человека Дух Святой сказал короткие и бесценные слова на пользу и укрепление для всех рабов Божиих до скончания века: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Родился в семье крестьян в Тамбовской губернии. Заметим: тоже крестьян. Я, собственно, к тому и веду — к социальному происхождению самых известных святых нашей Церкви в недалеком прошлом.

В семье церковных причетников из села Сура Архангельской губернии родился Иоанн Кронштадтский. Семья этого самого известного православного священника была бедна, и для прокорма нужно было трудиться, крестьянствовать. В такой же скромной, только городской семье причетника родился подобный Иоанну Кронштадтскому московский старец-священник Алексий Мечёв. Шестым из восьми детей явился на свет в семье сельского причетника одного из сел Тамбовской губернии будущий всемирно известный старец Амвросий Оптинский.

«Горящие сердца» — разговор о человечности

В Одессе презентовали документальный фильм «Горящие сердца», снятый неравнодушными одесситками о погибших в Доме профсоюзов 2 мая 2014 года. 2 ноября исполнилось полтора года со дня трагедии.

Авторы фильма Екатерина Федоренко и Анна Синюкова стремились показать погибших, сгоревших в пламени нечеловеческой злобы, в их человечности: какими они были по отношению к близким, друзьям, как относились к чужой беде, о чём мечтали, к чему стремились.

Фильм помогает осмыслить человеческую метаморфозу, катастрофу, результатом которой стала трагедия, хотя и не задаётся сложными вопросами, а только показывает, рассказывает устами близких, друзей и родственников погибших о человечности зверски убитых людей.

2 мая от рук укропатриотов погибли обычные одесситы, украинцы, которые хотели жить в мирной Украине согласно своим убеждениям и верованиям. По-садистски убили не страшных злодеев-оккупантов или военных-захватчиков, не бандитов и террористов, а обычных мирных людей, отцов, братьев, мужей, жён, которые жили и хотели жить в родной Одессе. Погибшие как раз и были настоящими патриотами Одессы и Украины, а вовсе не изверги, назвавшиеся патриотами, незаконно присвоившие себе право убивать и разрушать реальную Украину во имя несуществующей, фейковой.

Как стало возможным, что добрых, совестливых, благородных одесситов, ценных для города специалистов — во всех смыслах порядочных людей сожгли, как «биомусор»? Их убивали весело, радостно, гордясь — мыслимо ли такое? А ведь случилось.

И кошмар всё длится — и в умах, и в сердцах украинцев, на боевых позициях в когда-то мирных городах и сёлах Донбасса.

Ты не плачь

— Ты не плачь!  Я сама  плачу следом!
Слёзы щиплют глаза словно дым,
Внуки кличут нас  «бабкою с дедом»,
А так хочется быть молодым.
Зелень глаз твоих словно озёра
Под колючею тенью ресниц,
Мне от этого влажного взора
Так и хочется — голову ниц
И уткнуться в родные  ладони,
И поплакать сейчас за двоих,
Кроме нас никогошеньки в доме,
Даже ветер за окнами  стих.
— Ты не плачь!  Это осени дело —
Наливать в сердце серую стынь,
Лишь бы сердце не закаменело,
Лишь бы рядом со мною был ты.
 

Осень еще

Дождь моросит
и за окнами серость.
Осени близок исход.
Ветер сквозит
средь лесов опустелость —
времени лет эпизод.

Воды текут,
как адажио, тихо.
Пульс их слабее уже.
Скоро  реку
безнадежно и лихо
льдами скует витражей.

Радость первого снега

Давно отзвучали прощальные птиц переклики,

Дождей, беспрерывных, казалось, пора отступила,

И солнце свои озорные не дарит уж блики,  –

Угрюмая осень-старушка плетётся насилу.

 

У каждого дерева виден темнеющий остов,

А  ели притихли в обычных зелёных нарядах.

 Лишь  скромно рябиной украшена серая осень…

Чему  же ты, девочка милая, звонко так рада?

Палач

Ему не хотелось ни сна, ни вина,
Он был, словно дверь без ключа.
И каждую полночь являлась она –
Его тишина палача.

Он вовсе не помнил количества тел,
Но помнились их голоса.
В осенние  тёмные окна глядел
И видел не звёзды – глаза.

Он долго сидел, наклонившись слегка,
И гладил свои ордена.
И даже сейчас не дрожала рука,
Им очень гордилась жена.
2015

Смелость от страха

Мне предписана тонкость
и точность,
и смелость от страха.

Я как-будто в загоне,
и всё же —
беспечная птаха.

Улететь не смогу,
хоть крылами
предчувствую плаху:

в мире страшных людей
я — взыскатель
потерянной драхмы*.

Бог для них смешной старичок...

Бог для них смешной старичок,
Над которым можно глумиться.
Показать ему язычок,
Забавляться и веселиться.

А когда вдруг грянет беда,
И встряхнет шутников всерьез,
— Где Ты, Господи? — скажут тогда,
Очень нужно такой вопрос

Задавать, когда делаешь зло,
И талант отдаешь ширпотребу.
Где, ты, Господи! Дата. Число.
Да в беде кровоточит небо.

Радуюсь

Ветер стучит потихоньку в окошко,
дремлют устало деревья в ночи.
Звезды рассыпаны в небе  горошком,
месяц, как пламень горящей свечи.
Тикают мерно часы, монотонно.
Слушаю звуки ночные впотьмах.
Мысли блуждают неспешно, бессонно.
Ночь отступает, светлеют дома.
Радуюсь утру, заре и молчанью,
радуюсь новому дню без прикрас.
Радуюсь ласке, добру и сиянью
милых, родных, таких любящих, глаз.

Доброе слово

От каждого доброго слова
Становится грусть незаметней.
И, если сказать поконкретней —
Утешиться проще простого.

Не нужно скитаться за реку,
Спеша поквитаться с Судьбой.
А выход всегда есть простой —
Обиду простить человеку.

Сказать ему что-то такое
Сквозь гордость свою, сквозь «нельзя»,
И вот уже снова друзья,
А разве друзья помнят злое?

Вдвое сложена страница

Вдвое сложена страница
И потрескалось перо,
Я — измученная птица,
Отбываю пеший срок.

На попутных доплываю
До причала городов,
Все они стоят на сваях
Для земных материков.

Со мной ли, Господи?

Брела по городу ночному 
В круженьи улиц и дворов,
Прочь от потерянного дома,
От несбывающихся снов.

И небо без надежды глухо
Спустилось мглою на тайник
Всех слов униженного духа,
Всей боли, сотканной из них.

Когда потерян смысл былого,
И день грядущий под золой,
Одна лишь мысль терзает снова —
Со мной ли, Господи, со мной?

Ты осторожно в дом войдёшь

Ты осторожно в дом войдёшь
И я, как будто, стану выше.
Почаще душу мне тревожь,
Смелее будь, любовь всё спишет.

Ведь ты мелодия моя,
Которой нет конца и края,
Да и к чему теперь края,
Мы — «дорогой» и «дорогая».

Наговори мне чепухи,
И, в общем, делай, что захочешь:
Танцуй, молчи, читай стихи
И подлиней, и покороче.

Не все поймут

    Алле Немцовой

Не притворяется ноябрь,
И лик унылый свой не прячет.
Туманным призраком маячит
Его рассветная заря.
За что тебя люблю, скажи?
За то, что ты, невзрачный в красках,
Сусальные срываешь маски,
Развеиваешь миражи.
За тишину лесов нагих,
Днем одинаковых и ночью,
За то, что как бы между прочим
Слова слагаются в стихи.
За призрачный (и пусть!) покой,
За дни — как дневники и письма.
За обнаженность вечных истин
Перед мирскою суетой…

Страницы