Катастрофа 1917 года, когда страна, уже измученная мировой войной, провалилась в войну гражданскую, еще требует своего всестороннего рассмотрения. Важно понять, что произошло, чтобы избежать таких бедствий в будущем. Совершилась она под красными знаменами; но опыт показывает, что революции и гражданские смуты могут проходить не только под красными, но и под прямо антикоммунистическими знаменами — с теми же бедствиями. Увы, красное знамя как таковое не является безошибочным индикатором опасности на будущее. Как понять, что является сущностным для революционной угрозы?
Тут можно вспомнить различие между субстанцией и акциденцией — то есть между тем, что для того или иного явления остается необходимым, определяющим его идентичность, и тем, что случайно, может быть и другим. Например, мальчик Ваня играет на скрипке; субстанцией является, например то, что Ваня — мальчик. Он не может не быть мальчиком; иначе это уже не был бы Ваня. То, что он играет на скрипке — акциденция. Он мог бы играть не на скрипке, а на контрабасе, трубе, игровой приставке Sony на нервах у родителей, или не играть вовсе, оставаясь, сущностно, все тем же мальчиком Ваней.
В революции, гражданской войне и последующей тирании есть также необходимые и случайные черты. Их важно различать, если мы задумываемся о том, как избежать подобных исторических катастроф в будущем. Например, вождь революции был лыс, а сменивший его диктатор — усат; значит ли это, что мы должны особенно опасаться лысых и усатых людей? Очевидно, нет, это акциденции, вещи случайные. Могло быть и по другому. У революционеров был красный флаг. Обязательно ли флаг революции, которую мы бы совсем не хотели увидеть в будущем, должен быть красным? Нет. В мире происходила масса революций под самыми разными флагами.
Что же является сущностными чертами революции? Кто в современном российском обществе продолжает революционные традиции? Пожилые женщины с красными знаменами? В некоторой степени; но этого не стоит преувеличивать. Наследники большевиков — не только, и даже не столько они.
Конечно, революция — это явление сложное и многостороннее, у нее есть экономические, политические, психологические, духовные и культурные причины. Остановимся на культурных — на той субкультуре, которая порождает революцию.
Можно ли выделить ее черты? Они достаточно заметны; и как грани одного и того же явления, они перетекают друг в друга.
Во-первых, это оптимизм по отношению к состоянию человеческой природы. Христианство учит, что люди пали, они грешны и слабы и удопоползновенны на зло. Источником общественных язв является человеческая греховность. Это не значит, что общественные улучшения невозможны — как человек со сломанными ногами может сменить свои старые костыли на новые, более удобные и надежные. Но он не сможет обойтись без костылей; костыли — это не решение проблемы, это попытка (более или менее удачная) смягчить проблему, от которой нельзя вполне избавиться. Человек, с больным позвоночником может быть вынужден носить корсет — и этот корсет может быть лучше или хуже, но он неизбежен.
Революционер (вслух или по умолчанию) отвергает идею, что люди испорчены грехопадением. Он видит источник зла в чем-то внешнем по отношению к человеческому сердцу — неправильно устроенном государстве, религии, репрессивных традициях или чем-то еще. Сами по себе люди (люди вообще или люди нашей замечательной нации) добры и прекрасны и наклонны ко всякой мудрости и благу, надо только убрать некое внешнее по отношению к ним зло, чтобы они проявили прекрасные качества своего характера. Падет произвол и восстанет народ, великий, могучий, свободный.
Из этого оптимизма следует другая черта революционного сознания (отметим ее как во-вторых) — нигилизм по отношению к любого рода традициям и скрепам. Для консерватора традиция отражает долгий и мучительный путь борьбы человека с внутренним зверем, то, как на протяжении веков люди, пораженные грехом, учились уживаться друг с другом. Конечно, как любое человеческое дело, традиция запятнана грехом, ее критическая переоценка вполне возможна, и более того, постоянно внутри ее самой и происходит. Но система запретов, многочисленные «нельзя» иногда настолько укорененные, что их даже нет нужды проговаривать вслух — это то, без чего общество неизбежно деградирует.
Для революционера все это есть лишь бессмысленное стеснение и угнетение; он всегда стремится к нарушению культурных табу. Он высказывает язвительную насмешку и иронию по отношению ко всему почитаемому. В этом отношении большевизму наследует наша нигилистическая интеллигенция — для которой «Шарли Эбдо» это имя, с которым допустимо отождествлять себя, а слово «скрепы» положено произносить непременно с оттопыренной губой. Впрочем, снобизм пока спасает эту субкультуру от того, чтобы стать запалом новой революции.
В-третьих, в виду ожидаемого светлого царства, свинцовые мерзости текущего режима воспринимаются с особенной остротой. Как писал до революции Саша Черный, (впоследствии умерший в эмиграции):
Во имя чего казнокрады
Гурьбою бегут в патриоты?
Во имя чего как шарады
Приходится правду писать?
Во имя чего ежечасно
Думбадзе плюют на законы?
Во имя чего мы несчастны,
Бессильны, бедны и темны?
Страдания поэта по поводу реальных или предполагаемых свинцовостей царского режима вскоре, после революции, могли вызвать только горький смех. Но для предреволюционных переживаний это настроение «ах, как все прогнило и коррумпировано, по улице нельзя пройти от свинцовых мерзостей режима» очень характерно.
В-четвертых, революцию отличает легкое отношение к жертвам. Это результат ее оптимизма — вот, уже за углом, светлое будущее, и в его сияющем свете гибель какого-то числа людей — не слишком высокая цена. В конце концов в этой дореволюционной юдоли скорби люди гибнут постоянно, вполне оправданно пойти на жертвы, чтобы из нее вырываться.
Но в основании всего этого — именно оптимизм в отношении человеческой природы, который подводит людей снова и снова, что мы видим на множестве примеров — в том числе, недавних. На место свергнутых диктаторов приходят такие головорезы, что становится ясно, что диктаторов совсем не стоило свергать. На место свергнутой коррумпированной преступной власти, которая, как утверждается, грабила граждан, приходит еще более коррумпированная, которая их убивает.
Когда скрепы — духовные, культурные, государственные — падают, является не дивный новый мир, а что-то больше похожее на ужасающий оскал войны всех против всех.
