Омилия

Признайся сам себе в грехах
И отнеси признанье Богу,
Как труден этот первый шаг,
Но так узнаешь ты дорогу.

Дорогу очищения души,
Дорогу к вечной жизни и спасенью.
Ты в путь по ней отправиться спеши,
Проси у Господа на путь благословенья.

Он – свет на протяжении пути,
Живительный родник в мирской пустыне,
Привал, когда нет сил идти,
Страданье – пред поруганной святыней.

Господь – твоя надежда и причал,
Твой меч в борьбе с коварным самомненьем,
И маленький росток благих начал,
И бесконечный океан прощенья.

Признайся сам себе в грехах.
Пойми – как мало в тебе света.
Твое земное эго – враг,
В пути проси у Господа совета.

 Кончились летние каникулы. 1 сентября Сережа в новых брюках и белой рубашке отправился в 5-й класс. На школьном дворе шла линейка. Мальчишки в задних рядах сравнивали, кто больше подрос за лето и кто сильнее загорел.
На следующий день началась учеба. В пятом классе появилось несколько новых предметов, в том числе природоведение. Наталия Николаевна, учительница природоведения, на очередном уроке записала на доске тему: «Происхождение человека».
— Итак, дорогие ребята,— прогуливаясь с указкой по классу, сказала Наталия Николаевна,— все мы произошли от человекообразных обезьян.
Сережа не поверил своим ушам. Из занятий в воскресной школе ему давным-давно было известно, что первых людей сотворил Бог, а все человечество произошло от Адама и Евы.
—…Постепенно обезьяны слезли с деревьев и научились ходить на двух конечностях, затем освоили орудия труда и стали возделывать землю,— продолжала Наталия Николаевна.
Дождавшись конца урока, Сережа подошел к учительнице и спросил, правда ли она думает, что человек произошел от обезьяны?

Сжимают стены, давит потолок…
Я – пессимист. Меня не купишь страстью
И верой, скучным соучастьем.
Не надо звать меня вперёд
К любви, расцвету, миру, братству,
Преображенью и богатству,
Я знаю: СМЕРТЬ своё возьмёт.
Я верю в низменность и подлость,
И в поклонение тоске.
Я верю в дуло на виске,
В мздоимство, язвенность и колкость,
В погромы, тюрьмы, лагеря,
В порочность чистого белья,
И в надругательство над честью,
Я верю в силу лжи и лести.
Я верю в бренность бытия.
Сомнительны миры иные,
Что за созвездия влекут…
В покой не верю и в уют.
Что? Женщины?! Предмет особый!
В любой «божественной» особе
Я различаю столько качеств
(И, в основном, заметьте, скверных),
Что разговор о всяких «верах»
Считаю прихотью чудачеств
Заблудших. Верю в негатив,
В журчанье грязных струй осенних,
В пустое небо, в пыль и сор,
В грозой потушенный костёр.
Не верю в слух о низких ценах,
Не верю в бодренький мотив.
Я сам себе порой не верю
(Не говоря уже о Грине.
Быть может, Ницше – кое в чём).
Я верю мути, мраку, тине
Болотной, рже, цепному зверю –
Всем, кто в пороке уличён.
Не верую в Христа, в Поэта,
В конечную победу Света.
В одно я верю свято, страстно:

Июльской ночью бьют часы,
Но всей семье уже не спится.
Четыре дочери и сын,
Царь-государь, императрица.
Плечо к плечу,
Рука к руке,
К душе душа
И к сердцу сердце.
Рука чужая на курке.
Курок нажат.
Светлеют лица…
 

Пашу, согласно Божьей воле ─
Без суеты, неспешно,
И мыслю, чем засеять поле,
Ведь жатва неизбежна. 

Июль всё жарит, ночь беззвёздна,
Но даже ночью нелегко.
Пью с морозилки молоко,
Пишу себе: уже так поздно,
Моя твоя любить серьёзно,
А ты, однако, далеко.

Махнуть бы к чукчам, там не жарко,
Там тихий белый мир кругом,
Живут сегодняшним числом,
Олени вместо иномарки,
Летают редкие гагарки
И чум – дворец тебе и дом.

Я видно от жары свихнулся
Ты мне ответишь невзначай:
Моя твоя не понимай,
Ты точно там уже рехнулся…
Рассвет в окно мне усмехнулся:
Ложись, муру писать кончай.
2011

Посвящается матери архимандрита Герасима Шмальц Наталии

Да, она странная какая-то была, баба Ната, все ей хотелось одной побыть, да при монастыре. Отшельница…Так закончила она свои года в Колюпаново – рядом с Евфросинией блаженной. Сбежала туда, как всех своих девок замуж поотдавала. Мы-то, дети, совсем её не понимали. Да и как нам понять?

Вязала я однажды, дружок, и так меня сон разморил — сил моих нет! Ну, и попала я в... зоопарк. Иду по дорожке, любуюсь шаловливыми обезьянами, никого не трогаю и меня никто не трогает... Вдруг чувствую на своём плече чью-то руку. Глядь — а это пятнистый хвост! От ужаса я едва сознание не потеряла. Обладатель сего хвоста и говорит, скаля свои страшные клыки:
— Здравствуй, бабушка Ульяна. Я знаю, что ты любишь знакомиться со всякими птицами, букашками, таракашками, которые на твоей поляне водятся. Мне тоже хочется с тобой подружиться — да разве из зоопарка сбежишь? Надо ведь публику развлекать... А зовут меня — Лео. Я — леопард — самая настоящая кошка, только больша-а-ая! Я даже мышками иногда угощаюсь, как ты конфетами. Правда, больше люблю живность покрупнее: зайцев, косуль, оленей; да и от кабанчиков не отказываюсь. Думаешь, что я жестокий? Но, пойми, бабушка Ульяна, мне ведь никто хлеб маслом не намазывает и манной каши не даёт. Вот и приходится время от времени разбойничать, чтобы прокормиться.

Я сколько помню – всё терплю,
Кого люблю и не люблю,
Терплю, терплю, терплю, терплю…
Вот только, знаешь, хоть на треть,
Себя я не могу терпеть…
2011

Среди кладбищенских могил
Стою, о смертных размышляя:
Сынам, покинувшим сей мир,
Не многим быть под кровом рая.

В наш век о смерти разговор
Не принят, даже нетактичен:
В земную персть поникший взор
К лучам небесным безразличен.

Суéт избравши круговерть,
Не той мы преданы Отчизне.
Радéть бы нам…
                      И станет смерть
Началом светлой, вечной жизни.

30.08.2010 г.
 

Для чего кем-то скрещены наши пути,
Видно есть в этом Промысел Божий.
Мы хотим от греха свои души спасти,
А любовь, а любовь нам поможет!

Пусть болтает, кусается всякая мразь,
Если так уж ей сильно неймётся…
Я готов быть растоптанным в самую грязь,
Может это, хоть как-то зачтётся.

Только прожитых лет не вернуть, так и знай,
Если жил на земле, как придётся.
Просто так никому не попасть в Божий рай,
За любовь свою нужно бороться.
2011

Мать Евмения умирала. Тихо и спокойно, день за днем, как будто догорала свечечка в безветренный день. Она теперь все больше лежала и молчала, слабо улыбаясь. А сестры бегали. Суетились. Тормошили старушку. Никому не хотелось отпускать её, а она уходила.
«Мать, мы уж фундамент поставили в новом корпусе – взгляни в окошко, там и для тебя келейка будет» - говорила матушка игуменья, когда навещала инокиню.
Мать Евмения улыбаясь, кивала. Отводила глаза.
«А вот смотри – розы распустились, мы тебе букет принесли, как ты любишь…» - вставляла послушница Степанида.
Благодарная улыбка старушки была словно чуть-чуть виноватой, будто прощения просила. Простите, умираю...
«А хочешь, мы тебе книгу прочитаем?» - предлагала строгая келарь Панкратия.
Та молчала, покорно слушала книгу, нюхала розы, складывала ладони под благословение матушки настоятельницы, поправляла беленький платочек на голове, и продолжала лежать, глядя на потолок. Жизнь уходила из неё.

имена — горы
имена — лужи
имена в сердце
имена снаружи
имена добрые
имена важные
имена глупые
имена страшные
пустотой звенят
полнотой манят
то ли ввысь зовут
то ли боль сулят

Маленький верблюжонок был милым серебристым комочком с большими немного грустными глазами. Мама целовала верблюжонка и приговаривала: «Ты у меня самый-самый красивый!»
«А когда я вырасту я тоже стану самым-самым красивым?» - спросил малыш.
«Конечно, если захочешь!» - ответил папа-верблюд.
«Хочу, хочу!» - радостно воскликнул верблюжонок.
«Хорошо, - согласился отец и добавил - тогда, во-первых, тебе придется научиться трудиться, ведь наша красота – это горб. Вскоре у тебя вырастут два больших горба, на которых ты будешь возить путников и их тяжелые баклажки…»
Верблюжонок нахмурил лобик.
Папа продолжал: «Во-вторых, тебе понадобится смирение, ведь наша красота – это стертые колени. Чем мудрее верблюд, тем он послушней и тем больше морщин на его коленях…»
Верблюжонок с жалостью поглядывал на свои пушистые ножки.
«В-третьих, тебе надо выработать спокойствие, ведь наша красота - неторопливый шаг и сохранение мира при любых обстоятельствах… "

 Она ─ не жена чужая…
И двери соседят наши…
И страстные зовы мая
У входа её ─ не стражи…
Букет мой шикарен ─ розы…
Звонок источает стоны…
В глазах у соседки ─ слёзы…
В прихожей молчат иконы…
 

Миновала Пасха. Припекало солнце, и дотаи¬вал снег. В общем, пришла пора пускать в ручьях игрушечные корабли и строить запруды. Надев резиновые сапоги, Сережа вышел из дома и направился к школьному двору, где были лучшие во всей округе лужи. Под окнами спортзала разлилось целое море или даже Северный Ледовитый океан. Ломая около берега корочку льда, Сережа с замиранием сердца шагнул в воду. На середине глубина лужи была такая, что казалось, будто вода вот-вот хлынет через край и заполнит сапог. Пройдя самое глубокое место, мальчик вдруг наступил в скрытую на дне яму и зачерпнул хорошую порцию ледяной воды. Теперь нужно было срочно бежать домой и парить ноги, чтобы не разболеться.

В последние дни друзья и знакомые, живущие не в Киеве, с тревогой пишут: «Что там у вас происходит? Украинская Церковь отделяется от Московского Патриархата? Вы вообще понимаете, к чему это приведёт?».

Для начала несколько фактов.

8-го июля в Киево-Печерской Лавре проходил юбилейный поместный Собор УПЦ (МП). Его неожиданно быстрый созыв (без обстоятельного выдвижения делегатов от епархий) вызвал недоумение у той части верующих и священно-служителей, которым не безразлична судьба церковного единства.

(повесть из времен императора Александра Севера¹)

«Христианами делаются, а не рождаются» (Тертуллиан)²
«Добро и зло местами не поменялись: что прежде, то и теперь…» (Д. Толкиен)³

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Улыбка смерти

Братья и друзья мои! Завершая путь земного странствия, решил я поведать вам о своих приключениях. Вернее, об одном, самом главном из них, без которого жизнь моя оказалась бы совсем иной. Или, скорее, вовсе не была бы жизнью. Ибо Господь наш Иисус Христос — это «путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 7). Так пусть же свидетельством тому станет мой рассказ.