Мне сегодня грустится с утра,
и погода хандрит, к сожалению.
Дуют холодом жизни ветра,
предвещая мокроту осеннюю.
Горизонт сухостоем белёс,
и картинно вздымается небо.
Воет в будке оставленный пёс:
сон продрогшему — хлеб на потребу.
Но дубравы, листвой разодетые,
врут бесстыдно о тёплой поре —
им пока ещё грезится лето:
август, август стоит на дворе.
Ушли отец и мать, и мой черёд настанет:
я — старшая, за мной уже крадётся смерть.
Её приход всегда так неизбежно странен,
пред ней плывёт, как воск любая наша твердь.
Она возьмёт своё, а не своё — не тронет,
укутанных в лучи она сама боится.
Хоть бег часов судьбы по жизни монотонен,
в нём прячется как боль свободная частица.
Всем волям поперёк, она летит как ветер,
она летит как вопль, как птица в южный край.
Пусть каждый взмах крыла вне времени запретен,
на пёрышках тайком хранится вечный рай.
Россия, милая Россия,
твоя изысканная сила,
твоя высокая краса
давно стремились в небеса.
Уж скоро, скоро будем дома —
пусть даже путь России сломан —
по радуге, как по мосту:
сокроем в Боге простоту.
И зацветём в саду Господнем,
где сам Творец порой в исподнем
гуляет по прохладе дня.
Россия, ты — небес дитя...
Вглядеться в объектив не смею:
кто там? Чудовище - не я,
и жизнь разбитая моя
взглянуть на фото не посмеет.
Сорвали домик с той улитки,
которой раньше я была,
и разбросали все пожитки:
такие здесь теперь дела.
Глаза? - да выцвели от слёз,
разъела соль глаза земные.
Им нынче даже не до звёзд,
но снятся сны ещё цветные.
Лицо - не лик, оно избито.
А лик - да нужен он кому?
Его не видно - шито крыто,
всё что пришито не к тому.
Рассвет? О, да, живу рассветом
и ртом ловлю как воздух свет.
Живу, как луч весны - при этом
без всяких для того примет.
Поговори со мною, дождь,
ты скоро с грозами уйдёшь,
а я останусь - прозябать.
Попробуй для меня узнать
у ветра, спутника грозы,
где он гуляет до росы.
Мы с ним беседовали раньше,
мы говорили по душам,
но становилась я всё страньше -
взрослела, и взрослел он сам.
О Пушкине мы с ним болтали,
затем о разных пустяках,
друг другу тайны поверяли
то прозой, то в своих стихах...
Поэтов убивают, как врагов -
поэт для многих чем-то не таков:
не те слова, эмоции не те
для всех, кто пребывает в глухоте.
Он - слышит, а другие - не хотят,
лишь требуют чего-то и твердят
чужие мантры, как свои стихи,
которые - как не свои - плохи.
«Уйди, умри, исчезни - говорят, -
в тебе, поэт, чудес небесных яд.
Ты надоел до коликов в груди:
Умри, поэт! Хоть в славу, но уйди!»
Кто дышит телом — ищет телом,
кто духом — ищет кислород духовный.
В работе или между делом
вершит судьбу судья верховный:
что ищешь — то всегда находишь,
что попираешь, то затем взалкаешь.
Надменность лечится довольно строго —
в мученьях скромность обретаешь.
Не задохнуться бы в аду безбожья,
бесчеловечности бескислородной,
не стать рабом слепца глухонемого,
ведущего по бездорожью —
ведь не дышать ему природно.
Не носятся они с богами —
сам Бог их носит,
не рыщут блудными кругами —
у Бога просят.
Невестное для них не лестно,
а просто правда:
Невеста Божия прелестна,
и мир оправдан.
Кто слишком тонок —
не жилец, зато — певец,
и голос зова
неминуемо красив.
Привычно звонок
колокольчик для овец,
им очарован,
как цветком хранитель сил.
Забытый напрочь
лейтмотив запечатлев,
уходит песня
по тропинке в небеса.
Подругой на ночь
стать певцу не захотев —
ей интересней
к новой жизни воскресать.
Вчерашнее небо стучится в тот дом, что не мой,
забытые светы стремятся вонзиться в глаза,
и голос летит воробьём — он пока что немой:
печален собой, потому что не всё рассказал.
Ладонью касаюсь немыслимо дальних высот,
с которых к ветрам летят фейерверками сны.
И каждого песнь как будто овечку пасёт —
рождается звук, взыскующий странствий иных.
Внахлёст облака, и завтрашний луч поперёк —
здесь солнечный блик, как пленник уставших веков.
Небес оберег меня от судьбы не сберёг,
но крыльями утренних птиц прикрыл от стрелков.
