Елене Филипенок
Уходят люди - кто куда спешил:
оставшимся Бог прибавляет сил
идти вперёд невидимой тропой
и увлекать идущих за собой.
Течёт вперёд река людских дорог,
проходят путь и те, кто жить не мог,
и те кто жил как будто за двоих
на радость или горе для других.
Уж если срок пришёл - уходит жизнь,
Господь зовёт её «Пора, вернись!»
Растём, как дерево - ветвями вниз,
а корни смело прорастают ввысь.
Её душа в обмен на сотни нищих:
она сыта, в тепле - они в беде.
В его лице любой заботу сыщет,
и пищу - кто нуждается в еде.
Она тоскует - он другими занят,
она рыдает - он молитву шепчет.
Она исполнена земных терзаний,
а он хватается за небо цепче.
От причитаний он взыскует гнева,
бранится слёзно. И жена рыдает.
Она состарилась: не мать, но дева -
во снах своих младенца пеленает.
А я люблю, когда светло и грустно,
когда в заснеженном окне - мороз,
и в росчерке, оставленном искусно,
сверкает тайна миру странных грёз.
Когда подружки, белые снежинки -
под инеем прекрасные вдвойне -
не победили в гордом поединке,
в них близость чуда видится полней.
Какое счастье быть в Твоих руках -
как в птичьих лапах верная добыча.
Пернатые летают в тех мирах,
где не охотятся - таков обычай.
Охотник здешний, как и рыболов,
бросает в небо пойманный «улов».
И хорошо, что вы не здесь, а там:
я не люблю вблизи людей далёких -
душа не привыкает к сквознякам,
бежит ручьями к своему Истоку.
Сливаясь в реки, ручейки журчат,
их воды в общей серенаде спелись;
и капельки котятами урчат,
словно у кошки молока наелись.
Птицам - птичье: что день, что длань...
Птичьи свойства - забота песен.
Зовом горним для ближних стань,
сердцем Сердца - Господь не тесен.
Звуки в радуге наугад
растворяют чужие зовы.
Льётся соком песнь-водопад,
в прямодушных врастая словом.
Искривлённое прямозвучие
ароматом неба излечится -
исправляется прямолучием
всё что в сумерках птицей светится.
* * *
Светись, светись - и свет придёт,
светами говорят рассветы.
И сумерков пусты наветы,
когда светать придёт черёд.
На том неизреченном языке
я с тучами по-братски говорила,
не узнанная до конца никем,
я постигала в чём стихии сила.
Забывчивость, моя вторая суть,
была дороже памятей злосчастных -
я не пыталась радости вернуть,
завоевав почтенье безучастных.
Зажав надежду в кулаке судьбы,
повелевала, преклонив колени.
Я уставала от пустой ходьбы,
но зов дорог со мной был откровенен.
На равных говорил рассвет, и ночь
пугаясь призраков, меня спасала,
и каждый день хранил меня как дочь:
я в каждом встречном небе воскресала.
Что-то высказать - это счастье!
Словом мир земной очарован -
как же трудно мычать коровам,
лаять псам и кудахтать курам...
Мы от них отличны структурой,
именуемой ипостасью.
Но глаза у животных - наши:
жизнь мы пьём из единой чаши.
Земляные лица у людей
при небесных глазках у животных
навевают мысль, что муж скорбей
ждёт теперь любви в живых киотах.
Глазки просят пощадить миры,
человеки же ползут громадой,
попирая райские дары,
увлекаясь злополучным адом.
Поэт болтал — чирикал с воробьями
о том, о сём, всем зовам поперёк.
А те в мечтах летали с журавлями,
природе посылая свой упрёк:
— Одним тепло, другим — мороз и стужа,
а справедливость где, чирик-чирик?
— Друг-воробей, — сказал поэт досужий, —
послушай лучше журавлиный крик!
Проникнись этой жалобой — не песней,
они бы лучше воробьями стали
и никогда в ту даль не улетали.
Послушай слёзный журавлиный крик!
Но стайка гомонила и бранилась,
не замечая чуда светлый миг,
когда на воробьёв сходила милость,
и перед ними юг, как рай возник —
поэт старался. Он умел стихами
преобразить пространственный шатёр,
но воробьи ругались меж кустами,
и он своё стихотворенье стёр.
