Я живу не собой... Не собой —
всё своё я давно растеряла.
Пусть толпятся несчастья гурьбой,
их для гибели всё ещё мало.
Дальний свет не слепит мне глаза,
ближний враг или друг — всё едино.
Собирается в сердце гроза,
но душа покрывается льдиной —
жажда правды который уж год
ищет Богом посаженный плод.
Кривое — выпрямляй,
а не храни;
смерть —
главный выпрямитель:
уложит всё живое
под гранит,
но вы и в смерти
Бога воспримите.
Кто небу внял
и крест судьбы не бросил,
тот в седине годов
приимет просинь
небесную,
как чей-то верный штрих
который
на главе его затих.
Я видела голубку за стеклом —
она, изранившись, рвалась к свободе
и билась крыльями о толстую преграду.
Любовь струилась кровью по крылам,
в глазах мечта алела жаждой и томленьем
по радости вдвоём. Стекло молчало
и равнодушием дышал его покой —
оно, покрывшись кровью не своей,
терпело глупость безудержной птицы.
Боль велика — прибивает к земле:
пылью лежу и рыдаю навзрыд.
Боже, зачем и за что это мне,
разве судьба моя — горя транзит?
Ток электрический дрожью по телу
мечется: боль атакует опять.
Пыль собирается в тело несмело,
чтобы кого-то собой заслонять.
О, ставшие, простите павших.
О, павшие, простите вравших.
Мир - это грех, успех и смех.
О, знавшие, спросите звавших.
Вам, звавшие, взыскать каравших:
о, званые, — зовите всех.
С покойниками носятся, как с богом —
покойникам везде у нас дорога,
живым — преграды, пламени — вода,
лишь смерти всюду отвечают: «да».
А я — с другими, «да» кричу иному —
тому, кто жив, кто мыслит по-живому.
Чужие вещи — кусаются больно,
они как вещи собою довольны.
Лишь я в сомненьях опять и снова —
в порывах бури ищу обнову.
Свободы пламя, глоток надежды —
чужие вещи рычат зловеще —
но серпантином дорога вьётся,
и жаждой воли святыня пьётся.
Пределы в запределье держат путь,
и, видимо, дойдут когда-нибудь:
мы в запределье встретимся однажды,
хоть на пределе побывал не каждый.
Предел пределов — родина и дом,
как вспомню — ощущаю в горле ком.
Нить Ариадны — в горле Слова песнь:
слова к словам — прядётся миру весть.
Птица? Нет, я не птица,
но птице во мне не спится.
Баюкать её не стану,
уж лучше крылья достану.
Сгорят, говорите? Знаю,
но всё же птицей порхаю,
хоть перья мои порою
горят небесной росою.
Горю — потому и летаю...
Сгорю, говорите? Знаю.
Глаза твои — плен и тлен,
глаза твои, рассекающая тоска,
но ты не видишь этого.
Вынимая рыбу из воды,
ты думаешь: как странно она дышит.
Нет, она задыхается!
Ты вынимаешь душу из тела
и мнишь, что знаешь жизнь.
Не смотри на меня такими глазами,
я задыхаюсь... Всё равно
ты смотришь, чтобы не видеть.
