Вам безразлично сердце ребёнка.
Перезагрузка – мир виртуальный.
Просто играя, гибнет девчонка
Ловко стирая образ реальный.
Вам безразлично сердце ребёнка.
Сорванный лист унесло по теченью.
От одиночества плачет девчонка
И в полумраке беседует с тенью.
Сквозь тень,
сквозь боль,
сквозь быт —
пытаюсь быть.
Увы! Надломленная роза
Стояла в вазе на столе,
Окутана печальной грезой,
Любовью грезила во тьме.
И падал луч из дали мглистой,
Скрывая муки белизну,
И капал сок прозрачный, чистый,
Тревожа Божью тишину.
Вбежала девочка живая
И, розу увидав одну,
На стол запрыгнула босая
И обняла ее, играя,
Поцеловав как дочь свою!
Лучами радуги укроюсь
Как тёплым цветным одеялом
Во сне мне приснится Осень,
Но жизнь я начну сначала.
Не стану о прошлом плакать
И с будущим спорить не буду.
Доверюсь во всём настоящему,
И станет Весной - грядущее...
В мире важных вещей
Человек потерялся:
Им играли шутя,
Он игрой наслаждался.
Электронным табло
Заменили все чувства.
Зазвенело стекло -
В сердце просто и пусто.
В мире модных людей
Человек потерялся -
Средь безликих вещей
Вещью сам оказался...
Посмотри в глубину удивительных глаз -
В них пульсирует небо любовью.
В них молитва беззвучная тысячу раз
Прозвучит, убелённая скорбью.
В глубине чистых глаз отражается свет,
Радость духа, печали, разлуки...
Я ищу этот взгляд – непреложный ответ,
И тепло раздающие руки.
Подари мне глоток красоты —
слишком грустно вблизи предзакатья.
Жизнь похожа порой на цветы
на чужом плохо скроенном платье.
Отразиться бы в зеркале грёз,
рассмотреть всё, что было и будет,
побродить средь подружек-берёз
по дорогам неведомых судеб.
Забытья непростая строка
заплутала в чужих предголосьях.
Ей неведома песня — пока,
не по голосу многоголосье.
Тропинка к дому заросла —
едва заметно вьется —
весной из дома я ушла,
в лесу дремучем я жила,
жила я как придется.
И приходили день за днем,
прошли лето и осень,
зимой я захотела в дом,
тепло сейчас, наверное, в нем,
но как к нему добраться?
Ищу тропинку я свою,
в чаще лесной теряюсь,
в лесу я мерзну и скорблю,
но все невзгоды я терплю
и бедами смиряюсь.
А если ты, читатель мой,
найдешь тропинку к дому,
меня из леса ты вызволь,
и приведи в мой дом родной
простым и добрым словом.
2011
В «каверзливое» (по слову Лескова) капиталистическое время, когда «„зверство“ и „дикость“ растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества» 1, писатель вёл свою борьбу (на религиозном языке — «брань»), совершал свой подвижнический труд: важно было восстановить поруганный и утраченный идеал. Задача и ныне плодотворная, ибо «цели христианства вечны» (XI, 287), как подчёркивал Лесков. В этих идейно-эстетических установках он наиболее сближается с Гоголем.
Со всей очевидностью гоголевские традиции представлены в святочных рассказах Лескова, которые стали настоящим творческим и духовным призванием писателя, вдохнувшего новую жизнь в традиционный жанр. «У нас не было хороших рождественских рассказов с Гоголя до Зап. <ечатленного> Ангела» (XI, 401), — писал Лесков, отмечая, что после его повести «Запечатленный Ангел» святочные рассказы «опять вошли в моду, но скоро испошлились». Действительно, на фоне «массовой» сезонно-бытовой святочной беллетристики лесковские рассказы — явление оригинальное и новаторское.
Темный ельник снегами, как мехом,
Опушили седые морозы,
В блестках инея, точно в алмазах,
Задремали, склонившись березы.
Неподвижно застыли их ветки,
А меж ними на снежное лоно,
Точно сквозь серебро кружевное,
Полный месяц глядит с небосклона.
Высоко он поднялся над лесом,
В ярком свете своем цепенея,
И причудливо стелются тени,
На снегу под ветвями чернея.
Копилка без дна — V
На одном дорожном ночлеге по старому тракту сбилось так много людей, что все места в просторной избе были заняты. Случились тут люди и конные, и пешие, и швецы, и жнецы, и удалые разносчики, и чернорабочие, которые ходили дорогу чистить. На дворе было студёно, и все, с надворья входя, лезли погреться у припечка, а потом раскладывались, где кто место застал, и начали разговаривать. Сначала поболтали про такие дела, как неурожай да подати, а потом дошли и до «судьбы божества». Стали говорить — отчего это бог Иосифу за семь лет открыл, что в Египте «неурожай сойдёт»; а вот теперь так не делает: теперь живут люди и беды над собою не ожидают, а она тут и вот она! И начали говорить об этом всякий по-своему, но только один кто-то с печки откликнулся и сразу всех занял; он так сказал:
— А вы думаете, что если бы нам было явлено, когда беда придёт, так разве бы мы отвели беду?
Прослушайте удивительное пророчество великого Исаии о Предтече Господнем Иоанне. Это пророчество изрёк Исаия за 800 лет до пришествия в мир Господа Иисуса Христа и Его великого Предтечи.
«Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими» (Ис. 40:3—4).
Глас вопиющего в пустыне — это глас великого Предтечи. Но разве в той пустыне проповедовал он, разве в той пустыне раздавался его могучий голос, в которой одни только шакалы и гиены могли слушать его?
Не в той пустыне, в которой прожил он более 20 лет, готовясь к великому служению своему, — глас вопиющего в пустыне раздавался на пустынных берегах реки Иордана.
Почему же так огромна была сила этого гласа?
На русском языке здесь
Цим запитанням, чисто «гороскопічним» на перший погляд, може задатися й християнин, якщо тільки міркуватиме він про древо, що всередині нас. Не думати про нього, мабуть, небезпечно і навіть злочинно.
Усередині кожного з нас росте і розвивається дерево. Воно неодмінно має розквітнути й дати плоди, причому, не обов'язково у свій природний час. Нерідко явити плід треба, незважаючи на терміни, — за вимогою долі й потреби ближнього, щоб не бути проклятим, як неплідна смоковниця.
Всередині одних людей проростає хресне Древо Життя, посаджене Спасителем, і плід його — Сам Христос в нас. В інших зростає юдине Древо Смерті, плодом якого колись став сам Юда, повісившись.
Насіння обох древ чекає на свій час всередині нас: яке з них почне живити людина своїми бажаннями, вчинками, думками, почуттями, усим життям своїм — і тим проростить?
С крещенской свежестью в обнимку
Иду заснеженной тропой.
Что вам, дворы родные, снится
Такою щедрою зимой!
Водичка стылая в баклажках
С утра сияет чистотой.
Деревья в шубах смотрят важно
На небо с мёрзлой синевой.
Иду в родимую церквушку,
Чтоб запастись святой водой,
И, исцелив хромую душу,
Нести покорно крест земной.
Крещенский сочельник, крепчает мороз.
Тройка летит по широкой дороге.
Кружево снежное тонких берёз,
Звон бубенцов стынет в зимнем чертоге.
Час предрассветный наполнен тоской.
Радость вот-вот разольётся потоком.
Господи, сердце водою омой,
Душу спаси в полусне одиноком.
Воды земные в январскую стынь
Непостижимо Господь освящает.
Этой живительной влагой святынь
Сердце своё человек обновлет.
Расплескала так, что не сыщешь
Капли датского короля…
Незабудок окрест поля,
Где скитаюсь я робкой нищей.
Ни куда не приду, как снова
Натолкнусь на любовь-мечту,
А судьба все твердит – не тут,
Отвердеет твоя основа.
Отцветут незабудки – точно
Им с землею отмерен век,
Не смыкая уставших век,
Я ищу тебя вещей строчкой.
1. Совершенную любовь рождает безстрастие, безстрастие — надеяние на Бога, а надеяние — стойкость и долготерпение. Последние рождаются от воздержания, воздержание рождает страх Божий, а его рождает вера в Бога.
2. Любящий Бога непременно любит и ближнего своего. Такой отвращается от корыстолюбия и, распоряжаясь деньгами согласно воле Божией, раздает их нуждающимся.
3. Кто творит милостыню, подражая Богу, не различает между добрым и злым, праведным и неправедным, раздавая необходимое, смотря по нуждам каждого, хотя сам предпочитает добродетельного злому.
4. Тот, кто имеет любовь, подтверждает это не только раздачей денег, но более доставляя внимающим слово спасительное, а также телесным служением.
5. Чистая душа та, которая освободилась от страстей и радуется Божественной любовью.
6. Если не хочешь отпасть от любви Бога, никогда не делай так, чтобы брат твой засыпал, имея на тебя обиду, или ты сам засыпал, имея на него.
«Человек вошел в город», — вот простейшая фраза, казалось бы, не требующая толкований. Казалось бы… Но человек Средневековья входил в город через ворота, входил в огражденное стенами пространство. Если он не успевал войти в город до определенного времени, то ворота запирались, и на стены выходила стража. Сегодня же человек идет по асфальтированной дороге, проходит мимо бетонных букв, из которых складывается название города, и еще добрых полчаса идет до настоящего жилья. Он минует не стражников с алебардами, а промзону с серыми деревьями и пыльной травой. Его приход не привлекает ничье внимание, даже если одежда на госте необычная и говор нездешний.
Николай Семёнович Лесков создал рассказ «Грабёж» (1887) специально к святкам. Писатель напоминал издателю В.М. Лаврову: «Я Вам писал, что изготовлю „святочный рассказ“ <...> В эту минуту (8 час. утра 24 ноября <18>87 г.) рассказ у меня на столе: готовый, переписанный и вновь основательно измаранный. Теперь его остаётся только отдать и напечатать»1.
В этом святочном рассказе отразилось «орловское происхождение» Лескова, его глубочайшее знание русской провинции как корневой основы жизни России. Писатель нередко подчёркивал: «В литературе меня считают орловцем». Орёл явился местом действия множества лесковских произведений и таким образом стал известен во всём цивилизованном читающем мире. «Заразительно весёлой, чисто орловской панорамой» назвал «Грабёж» сын писателя Андрей Николаевич Лесков2.
