* * *
Я своё дотерплю, дострадаю
Сколько свыше отмерено мне.
Только буду ли ВЕРИТЬ, не знаю.
В, общем, Богу, наверно, видней.
Мне такую мечту зарубили,
Лучших дней прикрутили болты.
Отряхнувшись от чувств, как от пыли,
Не заметил, как быстро остыл.
И мне нравилось это сначала:
Никого, ничего. Тишь да гладь.
А потом, будто крышу срывало,
Тишина принималась клевать.
На углу моего палисадника давно, еще при заселении деревенской избы, посадил я золотошар. Но ни разу цветам, поднимающимся над штакетником, не удалось отцвести. Соседи у меня хорошие, трудолюбивые, они держат двух коров. Я беру у них молоко.
Соседские коровы, как только золотошар высунет свои празднично сияющие цветки за штакетник, идя с пастбища, полусонные, с полным выменем, неторопливо сворачивают с дороги и сжевывают цветы. Делают они это неторопливо, словно по обязанности, глядя в пространство. Сжевавши цветы, коровы задирают хвосты, шлепают возле ограды жидкие зеленые лепехи и следуют во двор, заранее для них раскрытый, на дойку, на покой следуют.
В шестидесятые годы поселился я в уральской деревне Быковке. Возле запущенной, одичалой избы, которую купил я по дешевке, тесно росли, друг друга затеняя и подавляя, черемухи.
В них, в черемухах, жил и каждую весну пел соловей.
Уж так хорошо было сердцу, сладостно от пенья этого залетного певуна. Обитатели моего домика не уставали слушать его с вечернего до ночного часа, когда и до утра.
По всей речке Быковке, как бы опоясанной белопенной вилючей лентой, упоительно, взахлеб подпевали нашему соловью собратья его...
Улыбаться нужно широко!
Голливудскою улыбкой идиота
Пусть сначала это нелегко
И гримаса прерывается икотой
И тогда наверняка
Будет приступ столбняка
Вас заклинит, и прохожий ужаснется
Будет в скорую звонить
Пальцем у виска крутить
Убежит и без подмоги не вернется
Улыбаться нужно каждый день
Перерывы постоянно сокращайте
Сделал подлость — улыбнись скорей
Не боюсь я жары солнцелицей.
Не претит мне назойливость мух.
Пусть простор синевою искрится,
Наполняя и радуя слух.
Посижу я в беседке роскошной,
Посмотрю, как танцует листва.
И росы наберёт мне в лукошко
Облепившая грядки трава.
Новый день разудалый и бойкий
По землице шагает моей.
Пойте, птицы родимые, пойте,
Над уснувшей грядой фонарей.
Знаменитый журнал «Москва» хотят выставить из легендарного помещения на Старом Арбате.
Еще одно, как говорится, знаковое событие «Года литературы».
Департамент городского имущества прислал письмо-уведомление об отказе от договора-аренды. «Договор считается прекращенным по истечении 3 месяцев с момента отправления настоящего уведомления. Нежилое помещение по указанному адресу необходимо освободить не позднее 14 дней с момента прекращения действия настоящего Договора... В случае невыполнения указанных требований в установленный срок Департаментом будут приняты меры по освобождению помещения». И погонят редакцию вон...
«Только мы собирались отметить 50-летний юбилей „Мастера и Маргариты“, поставить на Арбате какой-нибудь знак памятный — получаем письмо... „С вещами на выход!“ Хотят вселить на наше место турфирму...», — рассказал главред «Москвы» Владислав Артемов.
«Мастера и Маргариту» он вспомнил (сообщаю тем, кто не в курсе), потому что именно в этом журнале впервые был опубликован роман Михаила Булгакова.
На страницах журнала появились «Жизнь Арсеньева» Ивана Бунина и «Они сражались за Родину» Михаила Шолохова.
Ничего взамен выселения не предложено.
Для кого-то банальный неважнецкий сюжет, а для отечественной культуры — очередная рана. Новость в череде других сообщений — о ликвидации книжных магазинов и библиотек...
Греция отказалась закрыть, несмотря на требование посольства США, воздушное пространство Афин (FIR Athens) для полетов российских самолетов с гуманитарной помощью Сирии, заявил 6 сентября дипломатический источник в Афинах.
«В субботу посольство США обратилось к служебному правительству Греции с просьбой запретить пролет российских самолетов в FIR Athens. Правительство Греции отказалось это сделать, чтобы не ухудшить отношения с Россией», — сказал источник РИА «Новости».
По его словам, Москва запросила и получила разрешение Афин на полеты для перевозки гуманитарной помощи в Сирию в период с 1 по 24 сентября.
Официального подтверждения этой информации получить пока не удалось.
В СМИ и социальных сетях муссируются слухи о возможном участии российских военных в боевых действиях против исламистов на стороне правительственных сил в Сирии.
Что за бешеная гонка?
Память только разгони.
Непроявленная плёнка
Беспросветные те дни.
Там следы мои остались,
В переулках городских.
И осенние печали
Навевают грусть о них.
Кружевная паутина
Заблестела вдоль дорог.
Ветер, облако, рябина,
Вот и радости глоток.
Часть 6 «Арль», глава 9
Доктор Феликс Рей, молодой врач Арльской больницы, был коренастый, приземистый человек со скуластым лицом, острым подбородком и стоявшими дыбом жесткими черными волосами. Он перевязал Винсенту рану и поместил его в комнату, напоминавшую келью, из которой было вынесено все лишнее. Уходя, он запер дверь на ключ.
Вечером, когда он щупал у Винсента пульс, больной проснулся. Он посмотрел неподвижным взглядом на потолок, потом на выбеленные известкой стены, потом на синевшее в окне вечернее небо. Наконец глаза его остановились на лице доктора Рея.
— Здравствуйте, — сказал он тихо.
— Здравствуйте, — ответил доктор Рей.
— Где я?
— Вы в Арльской больнице.
Политология и кулинария
В Закрытом секторе НТС, последней белоэмигрантской разведке, мне показалось удивительным, что многие из ее сотрудников были неплохими поварами. Потом я понял, что это вполне логично: жалование у сотрудников было мизерным, а частью работы с контактами был «русский ужин»: человек, приобщившийся к кухне страны, куда он собирался ехать, начинал понимать ее чуть лучше.
Борщ и пельмени приводили англичан в восторг. То же самое было и с русскими котлетами: англосаксы делают котлеты гораздо примитивнее. Впрочем, немцев это касалось не меньше.
После крушения коммунизма страну захлестнула волна бездумного копирования Запада. Зачастую, далеко не лучших сторон западной жизни. Гамбургеры и хот-доги на каждом углу. Даже в ресторанах, считающих себя шикарными.
Гравюры Алексея Федоровича Зубова являются первыми изображениями Санкт Петербурга. Классика. Город Петра еще строился, а многих зданий, изображенных художником, и не существовало никогда: гравер изображал их, опираясь на проекты, некоторые из которых так и не воплотились в жизнь. И уже не воплотятся никогда.
Зато в столице республики Марий-Эл, городе Йошкар-Ола, строится картинная галерея, почти точная копия Дворца дожей в Венеции. У столицы последней языческой республики Европы появилась своя достопримечательность. Осталось только каналы прорыть и запустить в них местных гондольеров. До зимы поплавают, пока в лед не вмерзнут.
Дворец дожей уже есть, он в Венеции не одну сотню лет стоит. Зачем такой же в Йошкар-Оле? И незачем. Просто местный губернатор любит итальянскую архитектуру. Замечательно и похвально, но это недостаточное основание для того, чтобы оставлять потомкам чужеземные архитектурные копии из камня. И это при том, что множество прекрасных зданий в России были разрушены, или существовали только в проектах.
Слышишь, брат, вдалеке канонада?
Бой над Волгой — совсем не фантастика.
Это Ангелы Сталинграда
Рубят новых чертей со свастикой!
Звезды в небе — для тех награда,
Чья Победа случилась в мае.
Это Ангелы Сталинграда
В снег бинтуют Курган Мамаев.
За пролитые в землю слезы,
Застелившие кровью Волгу,
Пусть врагов загрызут морозы,
Как слетевшие с неба волки.
Новогодние игрушки вспомнила антресоль.
Бронзовый чай проливают в кафе непальцы.
До-ми-соль...
Кто-то там за стеной разминает пальцы...
«Сентябрь»...
Так бы мог представиться даме Рыцарь.
Тебе — двадцать четыре, мне — тридцать.
Ты сказала, что ждешь от меня ребенка.
Прощай, «зеленка»!
Покраснело листовое железо.
В небе на месте пореза —
Кровь заката,
Душа в заплатах,
Как одеяло,
Но с тобой стало,
Как с крыльями...
Кто-то уходит к другой,
Кто-то в надежде и вере
Медленно сходит на берег.
Дальний. Туманный. Чужой.
Каждый по-своему прав.
Есть в жизни что-то такое,
Внутреннее, основное,
Словно отложенный штраф.
В этот момент горизонт
Виден значительно шире.
Всё относительно в мире,
Жребий бросать — не резон.
Никто не видит се́рдца — только Бог:
Всю глубину, всю немощь — без остатка.
И жизни быстротечной эпилог —
Последняя, решающая схватка
Добра со злом. В ней тот лишь устоит,
Кто открывал для Бога настежь двери.
А всех других, кто много говорит,
Спасёт ли Бог? —
Тех, кто в Него не верит...
В гавани корабли,
Ждут их давно моря,
Скоро уже они
Скажут: прощай, земля!
Воздух стал свеж, упруг,
Ту́чатся небеса
Ждут тебя, Милый друг,
Алые паруса.
На парусах Мечты
В дальнюю даль умчишь,
Как удивишься ты,
Что остаётся лишь
Вдруг от большой земли
Бледная полоса,
Ждут тебя впереди
Алые чудеса.
Бывают намоленные иконы, намоленные храмы. А Москва, как ни странно это звучит сейчас, намоленный город. Город святых, монастырей, сорока сороков. Город, множество раз спасавшийся от смертельной опасности молитвами к своей Небесной Заступнице.
Дом Пречистой Богородицы. Это звание Москва переняла в XIV в. от бывшей столицы северо-восточной Руси — Владимира. Покровительство Божьей Матери перешло к ней «по наследству» вместе с главным храмом, Успенским собором, и «главной» богородичной иконой Руси — Владимирской.
Москва издревле ощущала себя под покровом Богородицы. Хотя в наше время этот древний сакральный концепт «Москва — Дом Пречистой» подзабыт и даже для воцерковленного люда не столь очевиден. Главный собор Москвы теперь — храм Христа Спасителя, а Успенский в Кремле на 98 % остается музейной площадкой.
Неотъемлемой частью этого сакрального концепта и участниками общемосковского упования на Божью Матерь издавна стали московские монастыри.
Есть в столице места, где ощущаешь себя как будто в ином измерении. Они словно отрезаны своими стенами от всего внешнего, в них не слышна городская суета. Это островки тишины, покоя, рождающие ответный мир в душе, отстраненность от кипения повседневных страстей. Эти безмятежные острова — древние столичные монастыри, одна из немногих сохраняющихся примет былого царственно-духовного величия первопрестольной. Некоторые из них в XX–XXI вв. стали излюбленным местом прогулок. Некоторые все еще сохраняют ореол музейности и культурного туризма. Некоторые обрели дополнительный смысл как мемориалы русской Голгофы XX в. — там проводились массовые расстрелы. Но почти все они и ныне, как встарь, продолжают исполнять свою главную роль — являются духовной стражей стольного града.
Когда-нибудь поеду снова в Крым,
Чтоб посмотреть душой на море.
Он никогда не будет мне чужим,
Ведь я с крымчанами не в ссоре.
Их выбор вдохновенный дорог мне.
И их мотивы мне понятны.
Хочу парить, как прежде, в вышине,
Грядою гор любуясь необъятной.
К тому ж границей не делю теперь
Я Родину свою с Россией,
Мы Русь одна, и не закрыта дверь
Нам в рай, где воздух синий, синий!
Не уходи, мне и впрямь повезло,
Счастье границы не знает.
Видно не зря это чувство нашло,
Что ты за тайна такая?
Лживая правда? Правдивая ложь?
Тихо придёшь ниоткуда —
Радуюсь, сам на себя не похож.
Вновь начинается чудо.
И прекращается времени бег.
Ты заколдуешь любого.
Хочешь, я всё расскажу о себе,
Хочешь молчать — ради бога.
Сегодня и утро и день — многоточие,
Да разве прочесть, что легло между строк,
Бывало, погибель России пророчили,
Но то был обман и придуманный рок.
Кресты прорастают и поле и звездное
Раздолье, объяв и простор и тюрьму,
Кричали сегодня с трибуны всем грозное,
Но кто из них ведал распятие мук?
Нагие стоим, да того и не ведаем,
И чашу проносят, в ней капля для всех,
Здесь счастье скрывалось за мнимыми бедами,
И горечь одна за обманом утех.
Почему Россия и Запад обречены на противостояние, кто управляет ходом мировых событий, что представляет собой российская элита — на эти и другие вопросы «Культуры» отвечает Наталия Нарочницкая — известный историк, политолог, руководитель Фонда исторической перспективы и Европейского института демократии и сотрудничества (Париж).
— Почему Россию и Запад почти во все времена связывают столь напряженные отношения?
— Русский мир — альтернатива Западу, это и вызывает такую ревность по отношению к нам. Православная Россия и латинский Запад — представители одной христианской цивилизации. Каждый из нас по-своему выразил главный вопрос Евангелия — искушение хлебом и властью. Мы, словно кузены, отношения между нами напоминают отношения разошедшихся членов некогда одной семьи — отсюда и ревность. Ведь на Западе никто не призывает арабский мир или Китай стать такими, как они. А вот Россия обязательно должна себя переделать. Но это невозможно: она содержит в себе и общность с Европой, и собственную индивидуальность, этот дискурс останется навсегда. С этим должны смириться и на Западе, и у нас.
