Омилия

Адам, Адам — не кичись адом!
Адам, Адам — вернись домой!
Адам, Адам — так просто падать,
не лучше ль выбрать день седьмой?
Лететь, лететь — Адам рыдает. —
И петь, и петь — стать виноградом.
Скорее в путь! — Отца обрадуй.
Пора заняться Божьим садом.

Первый школьный звонок нас зовёт в долгий путь...
Словно колокол, он
                    отправляет нас в плаванье!
По дорогам открытий поплывёт наш корабль.
Вот сейчас он выходит из торжественной гавани!

Будут краски меняться в школьном окне...
Осень станет неслышно
                                    холодной зимою.
И тревожное сердце замирает во мне:
        долгий путь никогда не бывает спокойным...

Это верно, что радостей нет без тревог.
Ветер бьётся, качает
                        корабль наш стремительный...
Алый парус мечты нас сквозь бури несёт -
вся надежда на вас, дорогой мой учитель!

Край перешагнуть во все стороны  —
во всю ширь и высь в одночасье.
Поделить неравное поровну,
чтобы обрести в себе счастье.
Вороны кружат, всюду бороны —
развернулась даль как пристанище.
Голосом зовёт, криком сорванным —
ожиданием силы ранящим.
Воздухом манят реки горные,
рыбы сонные чешуёй блестят —
замолчат вконец мысли вздорные,
крайней прелестью не прельстят.

О, дети Беслана,
О, дети Беслана,
Зачем этот мир вы покинули рано?!
Вы в небо ушли, словно белые птицы, –
За нас, за оставшихся, Богу молиться!

Мы будем любить вас,
Мы будем вас помнить!
Пусть свечи горят в глубине ваших комнат!
Вот, только, навряд ли мерцание свечек
Заменит биение ваших сердечек!

Вы с неба на землю уже не вернетесь,
Вы нам с фотографий своих улыбнетесь.
Они нам напомнят, какими вы были.
О, дети Беслана,
Мы вас не забыли!

Твое успенье тише тишины
Сентябрьских лазоревых небес.
Благоговейного молчания полны
Пустынная дорога, поле, лес…

И нет теней в движеньи облаков –
Их белые сияют паруса.
Пусть дней осенних бледная роса
Вольется в неземное торжество.

Цветут, как прежде, райские сады:
В руке архангела благоухает ветвь.
Твое успенье тише тишины
И дня незаходимого рассвет.

2012

Когда я встречаю примеры так называемой «православной поэзии» или путешествую по сайтам, размещающим у себя стихи ходящих в храмы авторов, знаменитых и безвестных, меня не покидает то чувство, которое Довлатов испытывал, знакомясь с советской литературой, говоря о ней: «Не просто дрянь, а какая-то безликая вязкая серость. Даже названия почти одинаковые».

Когда-то Синявский написал известную критическую работу, в которой вскрывал духовные истоки социалистического реализма. О причинах такой скучной серости в стихах «христианских» тоже стоит поговорить, ведь здесь дело не только и не столько в отсутствии таланта.

«Но ведь русские крестьяне до революции были рабами! Их ведь продавали как скот»…

Подобный бред автор слышал не только от полуграмотных  иностранцев. Подобное «глубокое» познание собственной истории свойственно и многим бывшим советским гражданам. А уж про знаменитую помещицу-изуверку по прозвищу «Салтычиха» все мы в обязательном порядке читали в советских учебниках истории.

Самая знаменитая отечественная душегубица

Дарья Николаевна Салтыкова, в девичестве Иванова, после смерти мужа стала помещицей и владелицей  нескольких поместий и около 600 душ крепостных. За малейшие провинности она велела сечь крепостных розгами, часто – до смерти. Любила обливать девушек кипятком, вырывала волосы, велела насмерть забить батогами, поздней осенью загоняла в пруд и те умирали от переохлаждения.

Мне сегодня грустится с утра,
и погода хандрит, к сожалению.
Дуют холодом жизни ветра,
предвещая мокроту осеннюю.
Горизонт сухостоем белёс,
и картинно вздымается небо.
Воет в будке оставленный пёс:
сон продрогшему — хлеб на потребу.
Но дубравы, листвой разодетые,
врут бесстыдно о тёплой поре —
им пока ещё грезится лето:
август, август стоит на дворе.

 
(Из цикла «Кухонные монологи»)
 

— …Я тут уже 5 лет. До ручки дошла. Уже сил никаких нет. С приезда, понимаешь, шок за шоком. Знала б, шо такое эта Грузия изнутри — ни за шо б ни приехала. Сидела бы в своем Луганске и наслаждалася жизнью. Ты представляешь, прямо с аэропорта как пошло-поехало, так до сих пор опомниться не могу.

Выходим мы, значит, с Важенькой из аэропорта, а божечки ж мои, нас встречает толпа мужиков! Человек 30-40! И ни одной женщины. Все, как выясняется, родственники. Хиба ж, думаю, никого дома не оставили. Все сюда приперли — не поленилися. Уже шок у меня.

Сели мы в машины, поехали. Смотрю по сторонам. Мама родная, как Тбилиси миновали, шо за запустение и убожество. То ли дело у нас в Луганске.

А он все ближе, страшный день.
Нам со стола метнут окуски,
Как будто-то псам. И даже тень
На землю ляжет не по-русски...
Не умирай, моя страна!
Под злобный хохот иноверца
Не умирай! Ну, хочешь, на!
Возьми мое больное сердце.

О отчуждённость
Постмодернизма,
Неразличённость
Высот и низа;

Смысл невозможен,
Нет веры следа,
Сюжет разложен
На пиксель бреда,

И казнь текста,
И знак распада, -
И миг, и место.
Вдруг так и надо?

Я весь день лежу под ивой.
Мне в глаза летит пыльца.
Я порой рукой лениво
Муравья смахну с лица.

Облака ползут волнами.
Но не жжет мне душу стыд -
Знаю: нашими делами
Бог уже по горло сыт.

Ушли отец и мать, и мой черёд настанет:
я — старшая, за мной уже крадётся смерть.
Её приход всегда так неизбежно странен,
пред ней плывёт, как воск любая наша твердь.
Она возьмёт своё, а не своё — не тронет,
укутанных в лучи она сама боится.
Хоть бег часов судьбы по жизни монотонен,
в нём прячется как боль свободная частица.
Всем волям поперёк, она летит как ветер,
она летит как вопль, как птица в южный край.
Пусть каждый взмах крыла вне времени запретен,
на пёрышках тайком хранится вечный рай.

Горят небесные лампады
Над Плащаницею Твоей…
Всегда Ты, Матерь Божья, рядом;
С Тобою этот мир светлей!

Безмолвные чадили свечи
Над бедным ложем в гробе том,
В котором Ты в далекий вечер
Таинственным уснула сном.

Апостолы вокруг скорбели
И смахивали слезы с глаз,
И херувимы тихо пели
О Деве, радующей нас,

И зрили, как склонилось Небо
И встал у ложа Сам Христос.
Он бережно взял душу Девы
И в Царство Божие вознес.

Твои друзья вернутся, чтобы
Увидеть: гроб Пречистой пуст,
И прямо на ступеньках гроба
Зацвел жасмина белый куст.

Войдя под свод Твоей пещеры,
Фома был чудом поражен.
Ты стала нам примером веры,
Благословенная из жен!

Единственное, что я умею - искать и находить истину. Почему умею? Потому что Она меня тоже ищет, и ещё потому что я знаю, что ничего не знаю. Это главное, чему я научилась в своей жизни.
А вот устраиваться в этой самой жизни я совершенно не умею. И не научусь никогда. Как-то так устроено: даётся либо одно, либо другое.  
Некоторым, правда, удаётся отчасти совмещать - но это не потому, что они умеют, а потому что им даётся и другое - само. Такова диалектика жизни...

* * *

Единственный способ знать истину - это её не знать, но всегда искать (жаждать, умирать без неё). Всегда - в смысле непрерывно. Истина тоже непрерывна.
Как только перестал искать истину или  решил, что сам что-то знаешь, тут же утрачиваешь её.

* * *

Кстати, это как раз суть различия между Западом и Россией: даётся либо то, либо другое. России дано другое. Было дано...

Россия, милая Россия,
твоя изысканная сила,
твоя высокая краса
давно стремились в небеса.
Уж скоро, скоро будем дома  —
пусть даже путь России сломан —
по радуге, как по мосту:
сокроем в Боге простоту.
И зацветём в саду Господнем,
где сам Творец порой в исподнем
гуляет по прохладе дня.
Россия, ты — небес дитя...

Пролитые в стихотворенье,

Всплеснутся, как в сосуде странном,

И стихнут под его охраной

Мои обиды и смятенье:

Боль в боли! – так же, для спасенья,

Пульсируя и напрягаясь,

Свой дом улитка лепит трудно,

Чтоб плоть, беспомощно-нагая,

Укрылась в нем и отдохнула.

Он затвердеет в безупречный,

В отливах перламутра броских

Отливок раковины вечный.

Но будет вольный отголосок

Хозяйку пережившей боли

Оттуда рваться шумом моря…

Вглядеться в объектив не смею:
кто там? Чудовище - не я,
и жизнь разбитая моя
взглянуть на фото не посмеет.
Сорвали домик с той улитки,
которой раньше я была,
и разбросали все пожитки:
такие здесь теперь дела.
Глаза? - да выцвели от слёз,
разъела соль глаза земные.
Им нынче даже не до звёзд,
но снятся сны ещё цветные.
Лицо - не лик, оно избито.
А лик - да нужен он кому?
Его не видно - шито крыто,
всё что пришито не к тому.
Рассвет? О, да, живу рассветом
и ртом ловлю как воздух свет.
Живу, как луч весны - при этом
без всяких для того примет.