Омилия

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
О том, как я принял участие в преследованиях христиан

Как-то мы с Лукием отправились в термы послушать выступления заезжих риторов. Впрочем, их заумные речи быстро навеяли на нас скуку. После того, как опытные банщики натерли наши тела благовонными мазями, мы устроились в тепидарии — теплом отделении бани, чтобы снять пробу с нового сорта фалернского вина, только что завезенного из Италии.

Прежде, чем сделать первый глоток, Лукий плеснул вино на пол под ноги мраморному Геркулесу, и сразу же горячо заговорил о политике. Когда он чем-то был сильно взволнован, мне по опыту было известно, что лучше дать ему выговориться. Лениво прикрыв глаза, я молча выслушивал его рассуждения, стараясь в полной мере оценить тонкий вкус фалернского.

В Древнем Патерике есть такое поучение: «Один монах сказал преподобному Сисою Великому: «Я нахожусь в непрестанном памятовании Бога». Преподобный Сисой отвечал ему: «Это не велико; велико будет то, когда ты сочтешь себя хуже всей твари». Давайте немного поразмышляем над этими отрезвляющими словами преподобного. В святоотеческом понимании «тварь» — это всё одушевленное творение Божие: от червяка до человека (ангелы в данном случае не в счет). И если псалмопевец Давид говорил о себе: «Я же червь, а не человек»,-то святой Сисой, грубо выражаясь, посоветовал монаху увидеть себя ниже червя. Почему же подвизающийся инок получил такое, с мирской точки зрения, странное наставление? Мне кажется, дело в том, что, во-первых, старец почувствовал: вопрошающий находится в полушаге от гордыни, а значит падения.

Я буду жить, в Тебя я верить буду,
Но отнесу успех заветных дней,–
Не ко благому Промыслу, ни к Чуду,
А к мастерству, и к мудрости своей.

Исполнен благ, всплакну – что слишком низко
Смирён судьбой под тягостным крестом.
Я буду знать, что вечность близко, близко,–
Но на земле с упрямством строить дом.

Пройдя свой путь, с надрывом сил, до края,
Я буду горд, восторг побед храня.
Когда ж умру… тогда, к стыду, узнаю,–
По этой жизни – Ты пронес меня.

                                         2009

Я сгусток вечной мерзлоты,
Меня трясёт от пустоты
И надоело про «любовь»,
Где только «вновь», «морковь» и «кровь»,
Ах, да, ещё простите «бровь»,
Такая бедная «любовь»!
А мне бы просто день прожить
И никого не осудить,
Самим собой не поцарапать,
Чужую душу не облапать.
Там, в небесах мои мечты,
Они протянут мне мосты
И я сбегу от пустоты,
От этой вечной мерзлоты.
И стану маленькой звездой,
Светясь над вашей головой!
2009 

Беседа с игуменом Лонгином (Чернухой) и психологом Анастасией Бондарук.

«Я очень хотел поступить в институт. Перед поступлением я усиленно молился, выполнял утреннее правило, читал Евангелие и Псалтирь. Раньше я не был так исполнителен. Я спросил себя: «Почему я стал делать это только сейчас?» И когда я понял себя, я ужаснулся. Оказалось, я делал это, потому, что был уверен, что Бог может мне отомстить. Я понял, что в моем понимании живет не тот Бог, о Котором пишет Евангелие, а какой-то языческий божок – злобный, мелкий и мстительный. Который только и ждет, когда я ошибусь, чтобы стукнуть меня по голове. Я в смятении. Как так получилось. Ведь я причащаюсь каждый месяц, у меня есть духовник, церковное послушание. И как мне теперь найти Бога?»

Эту историю мы попросили прокомментировать игумена Лонгина и психолога Анастасию Бондарук:

Игумен Лонгин

Беседа с руководителем Обнинского Центра общинной педагогики «Спас» И. К. Лизуновым

— Игорь Константинович, как вы считаете, необходимо ли православному христианину, выражаясь светским языком, для того чтобы быть успешным в семье и воспитании детей, обладать знанием психологии?

— Недавно прочитал одну книгу о том, что психология якобы наносит страшный вред Церкви. И в нашей среде до сих пор есть такое понимание: психолог — нехороший человек, что-то вроде экстрасенса, а психологии вообще как науки не существует. Книга весьма сомнительная и категоричная, в ней перечисляются люди, которые используют в церковной педагогике знания психологии, и говорится об опасности этого. Но как ни странно, несмотря на всю абсурдность сего издания, в этой брошюре поднята очень важная проблема, и она действительно существует.

Года три назад Дима пришел к открытию: для того, что бы выжить в этом сложном мире надо уметь две важные вещи. Первое, знать правила по которым живет твое окружение и стараться эти правила не нарушать. Второе, понимать, что жизнь — игра не командная и каждый играет сам за себя. Этому он каждый день находил подтверждение, сидя за рулем своего автомобиля.
Вот все едут на зеленый, стараются не пересекать сплошную линию разметки и не сворачивать на право с крайнего левого ряда (если кто-то делает по другому, он, в конце концов, попадет в свою сложную дорожно-транспортную ситуацию). Но, в то же время, каждый едет в своем направлении и мало кого интересует, куда спешат другие.

— Родители пожаловались, что ты путаешь синонимы и антонимы, — сказала бабушка, помешивая суп.
Обогреватель мерно гудел, и мне совсем не хотелось разговаривать о синонимах и антонимах. Тем более, начались каникулы.
 — Они тоже многое путают, — проворчал я и придвинулся поближе к обогревателю.
 — Да-а?! — заинтересовалась бабушка, — и что же, например?
 — Папа путает дни. Он перепутал мамин День рожденья и день свадьбы.
 — Почему-то я не удивлена, — хмыкнула бабушка, — а что путает моя дочь?

Сегодня первые лица Украины и, прежде всего, её президент часто говорят о Православной Церкви. При этом лица делаются строгими и скорбными. Оказывается, «не в те» храмы ходим, «не к тому патриархату» относимся. И это якобы составляет серьезную угрозу государству.

В то же время, вдохновленное начальством и опьяненное лакейской безнаказанностью, Украинскую Православную Церковь обливает потоками злобы целое сонмище её ненавистников. Депутаты и «письменники», журналисты и политтехнологи, карьеристы мечтающие выдвинуться на «церковной тематике» и просто кликуши, готовые кусаться не только при упоминании Московского Патриархата, но также московского времени и московской колбасы.

Под их крики про національну автокефальну церкву и обвинения в несвідомості православные Украины в праздники и будни идут в свои храмы. Зачем? Может быть, они собираются творить там нечто антидержавне? Нет. У них иные цели.

Тарасику восемь лет. У него русые волосы и пушистые колючие ресницы. О себе он часто думает: «Я — смелый хлопчик». Но сегодня всё было не так. Сегодня вечером Тарасик боялся.

— У-у, москальская морда! — сказал Тарасик, немного картавя на слове «морда» и погрозил кулаком стоявшему в углу пластмассовому Спайдермену.

Лицо у Человека-паука, покрытое красной паутиной, не имело никаких национальных признаков, но в темноте все игрушки казались Тарасику москалями — и Нинзя, и трансформер Вася, и даже подаренная ему по ошибке длинноногая Барби.

— Тьфу! Тьфу! Тьфу, на вас! — Тарасик трижды плюнул в угол, где стояли игрушки, и спрятался под одеяло.

Сакура опустила ветви. На них распустились цветы, навстречу солнцу. Вдали виднелась Фудзи – вершина в снегу.

Философ, проходя мимо, взглянул — восхитился:

— Вот то, чего я не понимал до сих пор! Теперь закончу свой трактат…

А ветви сакуры цветущие все играли с ласковым ветром.

Художник, поражённый такой красотой, воскликнул в изумлении:

— Можно ли пройти мимо и не запечатлеть все это?

Потом достал кисти, планшет. Присел неподалеку.

Крестьянин, работавший рядом, на рисовом поле, поднял голову, и увиденным остался доволен:

— В этом году сакуры зацвели еще пышнее. Вот сила новых удобрений!

А сын его подбежал к низко склонившейся ветке, вдохнул аромат полной грудью. Пыльца полетела по ветру, оседая на волосах ребенка. Мальчик поднял голову к небу и засмеялся от счастья. В карих глазах отразились и небо, и белые барашки облаков.

Вздрогнул философ — смех сбил его с мысли. На миг остановилась кисть художника. Крестьянин же привык к веселости сына.

А ветер подхватил тот смех и отнес еще дальше, туда, где ветви цветущей сакуры клонились к окнам храма.

…а язык укротить никто
из людей не может… (Иак. 3)
 

Духовный уровень верующего определяется его поведением дома. Ибо это – место, где не надо заниматься показухой. Спрятавшись от мира за родными стенами, человек снимает все маски и становится самим собой. В собственном гнездышке можно запросто позволить себе поворчать, оскорбить или заорать на близких, устроить скандал, а то и дебош. Одним словом, спустить пар нервного напряжения. Только, к сожалению, после такой разрядки страдают любимые люди. А ведь Слово Божие предупреждает, что не заботящийся о своих близких хуже неверного. Да и апостол Павел увещевал: ссоры и распри не должны даже именоваться у христиан…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
О том, как я устроил судьбу сестры

…«Взвейте, мальчики, факелы!
Брачный, вижу я, плащ грядет!
Выступайте и пойте в лад:
«О Гимен, Гименей! Ио
Гименею, Гимену!»

Когда-то отец мечтал, что будет выдавать Капитолину замуж по обряду древних предков. Ну, чтобы она тоже опутала нитками двери дома жениха, умастила косяки волчьим маслом, а потом села, как жена, у очага и сказала: «Где ты, Кай, там и я, Кайя».
Когда я рассказал об этом Лукию, он, наверное, хохотал целый день. И все время допытывался: где я собираюсь брать волчье масло? Сходил ли я уже на охоту, и какую убил волчицу – молодую или старую? Не разумнее ли все же мазать косяки отворотным зельем, чтобы мужья не изменяли женам, или масло все же противнее?

В конце концов, мне и самому сделалось смешно. В наше время давным-давно никто не соблюдал древних обычаев. Да и как их придерживаться, если и дом, и очаг у Лукия были весьма условными? В ожидании переезда в свое родовое гнездо в Риме, он по-прежнему занимал один из домов Вокония, куда и собирался привести невесту.

Подруге посвящается

Ночь темна и тихо спят игрушки.
Грустно дремлет слоник у окна.
И зевает милая пастушка.
Только ты опять, опять одна.

И все ждешь когда же, ну когда же.
Отворят дверь сердца твоего.
И такой понятный кто-то, скажет
- Не оставь сегодня одного.

Ты возьмешь его за руку и вы вместе,
Пролетите к Богу, сквозь года.
А когда на небесах столкнетесь
Неожиданно поймешь тогда:

Что была любимой и желанной.
И что сердце бережно хранит
Память той минуты долгожданной,
Что взнесла вас ко Любви в зенит.

Что сама любила и хранила,
То что Богом было вручено.
И что горечи свои ты позабыла
Когда встретила, что было суждено.

Ночь темна и тихо дремлют книжки.
Спит компьютер грустно, ты одна.
И смешной, застенчивый мальчишка
Взгляд не сводит с твоего окна.
 

Эта статья является продолжением темы об инфантильных личностях. В ней я бы хотела дополнить галерею портретов взрослых «детей» и написать ещё один образ. Образ героини, которая не умеет и не хочет находить творческие выходы из своих житейских проблем. Она ждет «спасателей», порождает «преследователей» и все более прочно срастается с ролью «Жертвы» (именно с большой буквы). Надеюсь, прочитав материал, вы поймете, что ничего общего с христианской жертвенностью — осознанной, зрелой жертвой Христа ради, позиция маленькой «Жертвы» не имеет. Ведь она все терпит ради себя.

Для достоверности хочется добавить, что говоря об инфантилах и «Жертве», нужно понимать, что в природе они редко встречаются в чистом виде. Речь скорее идет о чертах характера, которые могут встречаться в сочетании с более взрослым поведением и отношением к жизни.

Про ряженые добродетели и волков в овечьих шкурах

Знание об истинах не тождественно познанию истин

Интересно идет процесс познания: слой за слоем. Подобно процессу редактирования талантливо, но безграмотно написанного текста. Поправил один уровень ошибок — проступил другой, поправил этот — обнаружил следующий. И таких слоев может быть N-ное количество, причем, пока не снят первый слой — второй остается невидимым, не доступным для восприятия.

Долго в моем сознании было лишь частичное понимание упоминаемых в Евангелии образов овец, козлищ, волков в овечьих шкурах…

Когда я слышу, что проблема в том, что мир плох, что мир не любит Христа и его ценности, что мир отворачивает свое лицо от Церкви или строит гримасы, мне хочется спросить: а почему? Кто в этом виноват? Разве не мы с вами — назвавшиеся христианами, принявшие на себя имя светочей, но на самом деле позорящие это имя?

Слишком легко сказать: он — дурак, свалив всю ответственность на плечи другого. А христианство в том, чтобы сказать: я виноват, прежде всего, — я.

Не знаю как у вас, а у нас была масса встреч с теми, кто потянулся ко Христу, но, увидев не лик, а гримасу назвавшихся Его последователями, увидев низость, подлость, лукавство, чванство и корыстолюбие «христиан», в ужасе отпрыгнул, стараясь прыгнуть как можно дальше. Люди не прощают поругания святынь.

Он уходил на скорости от «встречной»,
Всей юности своей наперекор.
О, если б не кирпично-бесконечный
И, только что покрашенный забор!

Она уже не плакала, молчала,
Смотрела на любимое лицо
И видела в конце земном – начало,
Душа наверх, как палец сквозь кольцо.

А нам уже ни холодно, ни жарко,
Привыкший к смерти двадцать первый век.
Подумаешь, разбилась «иномарка»,
Но в ней сидел хороший человек.
2009

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
О том, как я снова встретился с Лукием

Клянусь, я чуть не задушил своего лучшего друга в объятьях! И от избытка чувств несколько раз неуклюже задел его раненую руку, висевшую на перевязи из пестрой египетской ткани.

— Не переживай так сильно, дружище, — утешил меня Лукий. — На самом деле, какой-то чернокожий варвар проткнул мне копьем ногу — чуть повыше колена…

— Но… зачем же ты тогда перевязал руку?

— А что остается делать? Ведь мою ногу никому не видно! Если я и схитрил-то самую малость. Не волнуйся, под тогой у меня тоже намотано изрядно тряпок…

Наверное, впервые за последний год я рассмеялся. Лукий был все тот же! Вместе с ним ко мне снова возвращалось веселье и вкус к жизни.