Василевс (13 глава)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
О том, как я устроил судьбу сестры

…«Взвейте, мальчики, факелы!
Брачный, вижу я, плащ грядет!
Выступайте и пойте в лад:
«О Гимен, Гименей! Ио
Гименею, Гимену!»

Когда-то отец мечтал, что будет выдавать Капитолину замуж по обряду древних предков. Ну, чтобы она тоже опутала нитками двери дома жениха, умастила косяки волчьим маслом, а потом села, как жена, у очага и сказала: «Где ты, Кай, там и я, Кайя».
Когда я рассказал об этом Лукию, он, наверное, хохотал целый день. И все время допытывался: где я собираюсь брать волчье масло? Сходил ли я уже на охоту, и какую убил волчицу – молодую или старую? Не разумнее ли все же мазать косяки отворотным зельем, чтобы мужья не изменяли женам, или масло все же противнее?

В конце концов, мне и самому сделалось смешно. В наше время давным-давно никто не соблюдал древних обычаев. Да и как их придерживаться, если и дом, и очаг у Лукия были весьма условными? В ожидании переезда в свое родовое гнездо в Риме, он по-прежнему занимал один из домов Вокония, куда и собирался привести невесту.

Да что там, очаг! Многие треверцы позабыли даже, что такое приличная одежда, и свободно разгуливали по городу в варварских штанах. И при этом со смехом уверяли, что тога хороша лишь для того, чтобы заворачивать в нее мертвецов.
А недавно я сделал еще одно немало позабавившее меня открытие. Оказывается, мой первый учитель, всю жизнь выдававший себя за грека, на самом деле был галлом из Алезии. И присвоил себе греческое имя лишь для того, чтобы получить учительское место в приличном доме. Ловко же Никифор столько времени дурил мне голову олимпийскими богами!
Обман раскрылся, когда старик умер, и на его похороны съехались все родственники из Центральной Галлии. Тем не менее, я принял в его погребении самое деятельное участие, и поставил на его могиле учителя мраморный памятник с изображением чернильницы и пера, похожего на острый дротик. А потом за свои деньги выбил на плите известное всем треверцам имя: «Никифор из Алезии, учивших людей разумному».

Скажу без ложной скромности: такой веселой свадьбы, как у моей сестры, в городе никто не помнил. Во время торжественного шествия невесты в дом жениха молодежь во все горло распевала песни Калулла, а из открытых окон свадебную процессию засыпали первыми весенними цветами. Особенно много было фиалок и гиацинтов, которые так любила Капитолина. В наряде невесты, с волосами, подвязанными оранжевым шлейфом, он и сама была похожа на цветок – тигровую лилию. Даже родители во время церемонии в алтарной комнате выглядели вполне довольными. Все вокруг радовались и смеялись, кроме самой Капитолины.
Я даже не на шутку разозлился, глядя на ее вспухшие от слез глаза. Она с детства была плаксивой, и слишком серьезно ко всему относилась, но уж сегодня могла бы для приличия улыбнуться!
«Это обычное дело: все девушки перед свадьбой плачут, – успокоила меня соседская Руфа. – Я ведь тоже обливалась по тебе слезами. Но теперь мне даже смешно об этом вспоминать».
Два месяца назад она благополучно вышла замуж за торговца кожами, и теперь больше даже не глядела в мою сторону.
« Ручку тонкую девушки
Бросьте, мальчики-спутники!
К ложу мужнему пусть идет!
О, Гимен, Гименей! Ио
Гименею, Гимену!».
Когда гости вовсю веселились в доме жениха, я все же выбрал минутку, и отозвал сестру в атрий. Мы присели на мраморной скамейке возле фонтана с бронзовым Нептуном в окружении рыб и медуз.
– В чем дело? Тебе не нравится свадебный пир? Кислое вино? Мало цветов и сирийских благовоний? – спросил я ее с обидой. – Ты же знаешь: я для тебя не скупился, и выбирал все самое лучшее…
– О, нет! Ты сделал все хорошо, Ромул. Пришло столько людей! Я даже не ожидала…
– Тогда почему у тебя глаза на мокром месте?
– Тебе показалось, – потупилась сестра. – Я веселюсь. У меня даже губы заболели от этих улыбок.
– Но я же вижу: тебя что-то тревожит!
Капитолина с сосредоточенным видом поправила браслет на запястье, но ничего не ответила. Я тоже отвернулся от ее насупленного лица, и уставился на беспокойную, журчащую воду. Какое-то время мы помолчали, после чего я снова приступил к допросу.
– Может быть, все дело в женихе? Ты не любишь Лукия?
– Конечно, люблю. Ведь он твой лучший друг. Значит, похож на тебя.
Она и в детства рассуждала точно так же: если из первого следует второе, то из второго должно следовать третье, и никак наоборот. Я-то уже знал, что в жизни все гораздо сложнее. Но женщины жили в каком-то своем, загадочном мире, сотканном из вздохов и мечтаний.
– Все подруги мне завидуют, Ромул. Ты нашел мне мужа, – наконец, сказала Капитолина, поднимаясь со скамейки. – Скоро мы с Лукием будем жить в Риме, а вы приезжать к нам в гости. Чего же еще можно желать?
Сестра уже была не в своем привычном девичьем платье, а в праздничной тунике, подвязанной на манер замужних женщин. И она была права, торопясь вернуться к мужу и гостям.
После этой свадьбы мы с Лукием вообще стали, как говорится, не разлей вода. В детстве у меня не было близких друзей, и теперь я наслаждался общением с человеком, имеющим общие взгляды и понимавшим меня с полуслова.
Почти ежедневно мы с Лукием по-родственному друг у друга обедали, вместе ходили в термы и на скачки. При этом с каждым днем мне открывались все новые особенности в характере моего друга, которых прежде я как-то не замечал.
Например, за годы разлуки Лукий сделался на удивление суеверным. Чуть ли не каждый свой шаг он теперь подробно обсуждал с гаруспиками и астрологами, составлял гороскопы, и даже сам заучивал наизусть какие-то странные заклинания.
Ногти он стриг исключительно в среду, потому что это был день Меркурия, бороду брил – в четверг, чтобы заручиться поддержкой Юпитера, а за волосами ухаживал по пятницам, в день Венеры. Как-то Лукий признался, что в Александрии получил предсказание от жреца: ему суждено погибнуть от удара копьем. По крайней мере, мне сразу стало понятно, почему он решительно отказался от военной карьеры, а на улице даже шарахался от вооруженных людей.
Одно время мой друг повадился за столом вслух читать мне гороскопы, приправляя их собственными рассуждениями о тесной зависимости человеческого счастья от вращения планет. Но мне пришлось пожаловаться, что подобные разговоры напрочь отбивают у меня аппетит.
Все эти странности в характере моего друга я отчасти приписывал влиянию дядюшки Вокония. Возле лекаря постоянно отирались знахари, торговцы лекарствами и ризотомы – копатели корешков, с которыми теперь поневоле общался и Лукий.
Не обошлось тут дело и без августейшего «братца», которого Лукий навещал в Медиалане. Я даже опасался, не занялись ли они вместе с Максенцием алхимией? Уж слишком часто мой друг стал рассуждать о золоте и легких способах обогащения.
«Тебе этого никогда не понять, – всякий раз говорил Лукий, замечая на моем лице скептическую «улыбку авгура». – Это не ты, а я был на волосок от смерти, истекая кровью на поле боя. После этого на многие вещи смотришь по-другому».
На это мне нечего было возразить.