Дискотека

Большая и блестящая, сытая деревенская муха накручивала круги под абажуром с выцветшим изображением розочки. Света внимательно следила за полетом насекомого, ожидая, когда же муха прекратит жужжать и сядет. Света считала круги ее полета, хотя ей и надоело это занятие. Почему-то очень хотелось, чтобы муха села в середину цветка и без того засиженного серыми крапинками. Муха все летала и от этого Света окончательно убедилась, что ей придется вычеркнуть предстоящие две недели из своей молодой жизни. Если не везет, то во всем. Нельзя же считать нормальной жизнью наблюдение за мухами, а заняться чем-то еще, было абсолютно нечем. Тоска… и смертная скука.

Поначалу первые два дня было еще ничего. Пока мама не уехала, находились хлопоты. То они вместе с ней отчищали-отмывали Светин закуток за шкафом, меблированный высокой железной кроватью с большими блестящими шариками, фанерной тумбочкой и четырьмя гвоздиками в стенке для одежды. То они вдвоем ходили на другой конец деревни договариваться «насчет коровы». «Девочку нужно на натуральной природе подержать, а то у нас в Москве одна химия вместо еды…» — обосновывала мама необходимость покупки молока… То взялись разбирать и перекладывать Светин чемодан с нехитрыми нарядами, среди которых козырное место занимали джинсы. Ну и что, что индийские — зато все-равно импортные, а не советские «с кисточкой».

— А это зачем тебе тут? — Мама обнаружила попрятанные по уголкам чемодана тушь, тени для век и губную помаду. — Куда ты тут начипуриваться собираешься? Я уже спросила — тут из молодежи есть только один пастух Степашка. Но молодой-то он только для бабок. Им всем под семьдесят, а ему всего чуть-чуть за сорок перевалило лет десять назад.

— А почему же «Степашка» если ему давно за сорок?

— Да потому, что он, когда выпьет, косеет, а трезвым его уже лет двадцать никто не видел. Вот и ходит всегда косым, как заяц. А ты не об этом думай, а отъедайся на деревенских продуктах и отсыпайся на чистой экологии. Вон, тишина тут, какая! — Мама обвела вокруг свободной рукой и небрежно сунула дочкины сокровища назад в чемодан.

Света с облегчением вздохнула про себя: «Не забрала!». Целый год выкраивала она от школьных завтраков по малой сумме, чтобы раз в два-три месяца зайти вместе с одноклассницей Галькой в универмаг и с небрежным видом выбрать себе очередной косметический элемент, отчаянно пытаясь совместить цвет и бюджет. К концу учебного года собрался почти полный комплект всего необходимого для нанесения на лицо «боевого раскраса приличной девушки». Наконец-то она доросла до взрослого восьмого класса и со следующего учебного года ей можно будет с полным правом ходить на школьные дискотеки. И не нужно будет прятаться от злющей завучихи Ларисы Константиновны — Скотиновны, как за спиной называли ее все девочки.

— Ведь на объявлении было по-русски написано, что дискотека для учеников, начиная с восьмого класса, — твердым тоном произнесла Скотиновна, безошибочно вычислив двух подружек, тщательно прятавшихся в самом дальнем уголке школьного спортзала, превращенного на этот вечер в танцплощадку.

— А мы уже перешли в восьмой, — жалобно пискнула Галька, но смолкла, напоровшись на непреклонный взгляд завуча.

— Восьмиклассницами вы станете в сентябре, а пока потанцуйте за дверью, — холодно парировала Скотиновна и выставила подружек с дискотеки.

Они шли через весь зал пунцовые от публичного позора. Ведь чуть ли не за ухо вывела…

— Ну, и фиг с тобой, надзирательница. — Буркнула Света в дверь, отделившую ее с Галькой от грохота музыки и разноцветных огоньков. — Я вот летом в деревню поеду, там танцы в клубе два раза в неделю бывают, и никаких скотин перед дверями…

Было очень обидно, что вся красота, нарисованная тогда на лице пропала просто так…

Муха, наконец-то угомонилась, но уселась не на абажур, а, выписав в воздухе затейливый пируэт, затихла на стекле большой темной иконы. Света с самого начала, как только впервые зашла в дом бабы Поли, приметила этот никогда ранее невиданный элемент интерьера. Икона выглядела осколком неведомого мира, о котором принято было говорить «до революции». То есть, в такой древности и отсталости, о которых и говорить-то можно только лишь со снисходительной улыбкой. А ведь любопытно! И никого нет в доме, только ходики тикают в пустой тишине. Света встала со стула и передвинула его к углу. Взобралась на фанерное сиденье ногами и приблизилась к стеклу иконы. Стекло было необычным, каким-то неровным словно чуть подтаявший лед и вблизи, при взгляде под углом, на этих плавных неровностях расплывались и дробились неясные отражения обстановки деревенской горницы, совмещенной с кухней и спальней одновременно. Из-за стекла на Свету спокойно смотрел старичок в странной одежде с крестами на плечах и в смешной шапке, похожей на горшок… Над плечами что-то было написано. Она пригляделась. Не понятно, кажется «Николай», что-ли выведено, и еще что-то. Николай Угодник, что-ли это?

В сенях скрипнула входная дверь, и раздался голос бабы Поли, продолжающей кому-то объяснять:

— …Ну, девочка-то эта мне родня близкая. Моя племяшка Лидка, ну, ты ее помнишь, вышла замуж, а у ейного мужа Кольки есть сестра Маринка, летось приезжала она ко мне, рыжая такая. Ну, вот она и попросила взять на месяц — другой дочку ее двоюродного брата. Говорит, что сильно болела она этою зимой и лучче всяких курортов для ей будет деревенская жисть. А то мне жалко? Пущай сколько ей надо живет.

Света, заслышав голос, быстренько, сама не зная зачем, юркнула к себе в уголок и, забралась с ногами на кровать. Ей было неловко оттого, что ее чуть не застали за рассматриванием иконы, а потом стало стыдно, что она спряталась.. А потом стало и совсем неловко, что она как бы нарочно подслушивает чужой разговор, и она притихла, притаилась за шкафом.

— Уж, надо думать, что и не объест она тебя сильно-то. — Прозвучал более молодой голос спутницы бабы Поли.

— Да где там объесть? Вон, полон погреб навезли колбас и консервов.

Света поняла, что разговор шел о ней самой, и ей стало окончательно неловко чем-то выдать свое присутствие.

— А где же гостья-то твоя сейчас?

— Да гуляет где-то, скоро придет, наверное. Бежит овечка в поле — своя у ей воля, а я пока шти погрею. Сядешь с нами? Без обеда не в радость беседа. — Баба Поля загремела посудой.

— Что ж, давай, чайку-то я с тобой попью…, с городскими-то кофектами, — хихикнула женщина.

— Твоя-то Зинка в городах-то замуж-то собирается итить когда-никогда? Сколько лодочке не плавать, а на якорь-то вставать.