Омилия

Где же вы, мои друзья, где, где,
Близкие, как пальцы на руке?
Те, кому все тайны доверял,
За кого молился и страдал.

Где же вы, мои друзья, где, где?
Может быть, погрязли в суете?
Может быть, вина во всем моя,
Ну а может, просто стар стал я.

Где же вы, мои друзья, где, где?
Холодно совсем одной душе,
Хочется оттаять и любить
Как и прежде, вместе с вами быть.

Где же вы, мои друзья, где, где,
Близкие, как пальцы на руке?
Ветер одиночества колюч –
Я кладу на старом месте ключ.

5.12.2000 г.
 

Мечталось не о том, о том – страдали,
отказывая в главном и святом;
на красоту и счастье на вокзале
бесславно побирались, в прожитом
залатывая дыры и проломы,
обожествляя жесть вчерашних жертв,
разменянных на свалке пост-содома,
где каждый до беспомощности мертв.

И руки опускались, и блестели
бессильной злости слезы на щеках:
ты был не там, не вовремя, не теми…
Закончилась бегущая строка.

я давно Тебе не писала,
разучилась с Тобой говорить,
я как будто бы взрослою стала
и по-детски не стала любить,
и уж не лепечу в подушку
моих просьб к Тебе в темноте,
я серьезнее стала и суше
дело в возрасте или в душе?

двадцать девять, почти что тридцать...
умываюсь прохладной водой -
мне сегодня детство приснилось:
лето, солнце и дождь косой.

наш смешно-покосившийся домик,
мне лет пять, не больше шести,
весь травою заросший дворик
"Дождь грибной - иди подрасти!" -
зовет бабушка в платье из ситца -
"все растут под таким дождем!"
и так радостно мне кружиться
и как хочется быть большой...

сна остатки не смыть водою,
повзрослела я, дом - иной,
но как прежде наполнен Тобою,
детской радостью дождь грибной
и сегодня, намокнув немного,
под холодным осенним дождем,
я беру карандаш и бумагу
и пишу Тебе это письмо

сентябрь 2010

Маша устала. Той усталостью, которая вдруг накатывается и неожиданно приносит то ли покорность, то ли тишину. Тишину от чувств и мыслей. Была весна, снег уже кое-где таял, пахло землёй и свежестью. Плечо от тяжести сумки ныло, но Маша не обращала внимания. Казалось, она уже давно срослась и с сумкой, и с болью, и с тяжестью, свыклась с ними и больше и жить без них вернее всего не сможет. А может, это – снова усталость? У-с-т-а-л-о-с-т-ь.

«Девушка!» - чей-то громкий голос послышался за спиной. С Машей поравнялась женщина средних лет в черной кожаной куртке и длинной темной юбке, укутанная в бордовый платок.: «Вы же в церковь?» - утвердительно сказала она, оглядывая Машу. – «А почему так медленно идете? Сегодня же Мариино стояние. Вы – опаздываете!»

Маша выдавила из себя улыбку, растерявшись от такой заботы: «да, да, спасибо. Я иду-иду. Я просто устала очень…»

Женщина, бросив напоследок выразительный взгляд, обогнала Машу и побежала вперед.

              ***

Я жила в двух шагах от Софии.
Старый дом чуть звенел по утрам.
Я жила в двух шагах от Софии.
Где мой дом? Где мой звон? Где мой храм?

Старая крещальня

Впалая грудь
Оскудевшей купели,
Влaги твоей
Не познает дитя.

              ***

О, раскачай свой колокол, София!
Как тихо в Божьем храме без огня.
Лишь дышит ночь в ладони стен сухие,
Молитву побелевшую храня.

Да озарятся голоса глухие,
Как взгляд Марии перед Рождеством.
О, раскачай свой колокол, София!
Высоким горлом xлынь, горячий звон!

Николай нашел Лизу с Петровной в условленном месте. Они сидели на скамейке под высокими старыми липами. Лиза казалась взволнованной, было похоже, что они с Петровной о чем-то спорили. Николай поздоровался. Лиза торопливо поднялась:

— Идемте.

Они прошли за церковную ограду. Подошли к двери храма. Над нею висела икона.

Старец с седыми волосами показался Николаю очень знакомым. Спутницы Николая трижды перекрестились, каждый раз низко кланяясь. Николай чувствовал себя неловко, казалось, что он здесь лишний. Было желание убежать отсюда подальше, но он пересилил себя и вслед за Лизой вошел в церковь.

         Муся вот уже несколько дней пребывала в радостном волнении: приближался день рождения её лучшей подруги - белки Рыжули. Мышка заранее приготовила подарок. Она насобирала ягод рябины, выбрала самые яркие, хорошенько вымыла их и высушила, разложив на широком листе. Сухие ягоды Муся осторожно проколола шилом - тут ей немножко помогла мама - а потом нанизала на тонкую верёвочку, сплетённую из волокон коры. Получились самые настоящие бусы. Очень красивые и при этом ароматные и даже вкусные.

          - Квак, а ты приглашён в гости к Рыжуле? - спросила Муся лягушонка, когда они увиделись на берегу пруда.

         - Да приглашён, приглашён, - неожиданно равнодушно отозвался тот. - И что все находят в этом празднике - не понимаю. Собирается толпа народу, шумят, лопают твою вкусную еду и дарят всякие ненужные вещи.

Мы все еще дети наивных желаний,
Мы все еще Юны, хоть стАры совсем,
Мы все еще плачем от детских страданий,
Запутавшись в правде земных теорем.

И молча грустим обо всем, что не сбылось,
Совсем еще дети, а кажется – нет,
Сегодня мне снова под утро приснилось,
Что мне лишь шестнадцать исполнилось лет.

Что мне лишь шестнадцать, опять молодая,
И снова мечта постучалась мне в дверь,
Наверное, время - от времени тает,
А я все такая, как в детстве, поверь!
 

Она шептала: «Милый, милый!»,
Он безучастно отвечал,
«Давай не будем тратить силы!»
И снова молча целовал.

И в тамбур дым опять стучался,
И поезд дым в себя вдыхал,
И кто-то холодно смеялся,
Над тем, чего не понимал.

Да на платформе серой тихо,
Неслось вдогонку: «Милый мой»,
И то ли с верою иль с криком,
Душа жива была душой.

И от бесчувствия уставший,
Услыша скрежет поездов,
Он, правду сердца не познавший,
Вдруг ощутил ее любовь.

И прорастая в небо взглядом,
Сливаясь с трепетом волны,
Он ощутил, что тот, кто рядом,
Ему родней любой страны.

Как сложно в скрежете вагона,
Как тяжко в дыме поездов,
Средь металлического стона,
Осознавать свою любовь…

Пронесся поезд мимо смерти,
Пронесся острою стрелой,

Здесь слышен рык животных диких,
И старый лев как страж времен,
на звезд расплавленные лики
взирает с праведным огнем.

Здесь в небе плавно круг очертит
Орел, хранящий высоту,
И теплых стран сухие ветры
Покроют пылью красоту.

И буря времени взметнется,
Сорвав с земли покров седой,
И лев, как счастью, улыбнется
Концу времен, встряхнув главой.

Она стояла недалеко от берега, в морских волнах. Я не видела ее лица, но я знала, что это женщина, у которой есть власть. Власть женщины. Она отвернулась от всех и смотрела то ли на горы, то ли дальше в море, то ли на небо. Может, в глубину себя. На гальке играли ее дети, муж что-то спрашивал, и она не то чтобы была отстраненной, но немного выше, чем все они. Полная, с браслетами и кольцами на руках, волосы подняты на затылок. Она излучала спокойствие и такую уверенность, что мне захотелось заплакать от бессилия. Я признала эту силу. Я вспомнила, что потеряла ее давно, где-то совсем в юности, не осознавая величественного присутствия силы.

Вокруг нее собрался весь пейзаж: коктебельский берег, с меняющимся цветом гор, профиль Волошина, придающий смысл, стерегущий поэзию волны и земли. Она смогла поддержать его, этот профиль, этот берег, эту волну.

Речной сверчок
(Благая весть)

Ждёт Весну мой старый дом –
То вздохнёт, то заскрипит,
Песня льётся под окном,
Словно там сверчок сидит.
То с присвистом, то стрекочет,
Будто весть сказать нам хочет,
То поёт, а то – молчок…
Птаху звать речной сверчок!
Хоть малА, да знает честь.
Завтра – праздник! Благо – весть!..

6 апреля 2011 г.

***

P.S. Вчера в полдень под окном зазвучал голос речного сверчка – прилетела птаха гнездо вить!
«Между строк»: скромный пернатый вестник Весны словно бы напомнил о светлом празднике Благовещения.

Дома Николай перебрал вещи Ирины, те, что не взяли ее родственники, и что он не раздал по соседям. Несколько бульварных романов, маникюрный набор, пудра, часы... Нет, все не подходит. На работе он был задумчив. Его старались не беспокоить. Все уже привыкли к приступам его угрюмости. Даже перспективные невесты перестали ему докучать. Прямо с работы он отправился к Лизе. На этот раз он застал ее с соседскими девочками-близняшками Светой и Настей. Девочкам было лет девять-десять. Лиза рассказывала им историю о невоспитанной девушке. Николай попросил разрешения побыть в роли слушателя и, получив согласие, уселся в свое кресло. Девочки сидели у ног Лизы и слушали ее, затаив дыхание.

БЕЗ ГРЕХА

Благообразного вида старушонка священнику:
 — Ой, батюшко, хотела бы причаститься да все никак не получается!
 — Иди на исповедь! — отвечает ей молодой батюшка. — Знаешь, что в Чаше-то находится?
Старушонка хитро поглядывает, почти шепчет заговорчищески:
 — Знаю… Да только не скажу.
 — Евангелие читаешь? — продолжает допытываться священник.

Я на лестницу-стремянку заберусь
Может, думаю, до Неба дотянусь,
Дотянусь и постучу я в небосвод
и спрошу: "Господь ли здесь живет?
На земле устала я искать,
а найду - Его не удержать,
то сомнения, а то мои мечты,
то восторг от здешней красоты,
то довольствие, покой, уют -
все Его найти мне не дают.
Я ищу Его уже давно,
без Него и нет меня самой,
знаю, любит Он меня как дочь.
Вы скажите, здесь живет Господь?"
Я на лестницу-стремянку забралась
и уж постучать я собралась,
как открылись сами Небеса,
и чудесные мне молвят голоса:
"Славный-милый друг, очнись,
с лестницы-стремянки ты спустись,
не ищи на Небе, на земле,
Бог живет в самой тебе."
Этим я словам удивлена:
"Ангелы, взгляните на меня:
из земли взята, буду землей,
как же Богу жить во мне такой?"
Ангелы промолвили в ответ:
"Прибери своей души ты клеть,
пыль и паутину греха смой,
окна Свету Божьему открой,
научись молиться и терпеть,
сил своих для Бога не жалеть,

Блаженни милостивые...
В метро вошла бабушка в черном платочке, с иконочкой, милостыню просить.
Я думаю: "я бы дала, конечно, дала бабушке этой...Вот, если бы знала, что бабушка, правда, нуждается, правда, верует, я бы дала, я дам обязательно.... " думала я так, думала, ... и ничегошеньки бабушке не дала. А все смотрела на нее внимательно. Вот она обошла весь вагон, вот стоит около стеклянной двери, глаза вниз опустила. Лицо у нее тихое. Кроткое. Вот бабушка вышла из вагона, идет медленно по перрону и крестится. Крестится! По-настоящему, искренне. И лицо такое же тихое, мирное. Неотмирное. Благодарит бабушка Бога, за те копейки, что ей подали. Моих копеек не было в её руке.