Декабрь. Дождливо. Несерьёзно
Зима пришла, не торопясь.
И по ночам уже морозно,
А днём плюс восемь, лужи, грязь.
И небо землю то и дело
Кропит водою с высоты.
И скука прячется умело
Под разноцветные зонты.
А может я всё перепутал
И, сданный временем в ломбард,
В озябший город почему-то
Неряшливый ворвался март…
2011
Две пожилых женщины на лавочке у подъезда. Они сидят неподвижно на плоских поролоновых подушках, в теплых пальто и шалях, и глядят вперед, на искрящиеся сугробы двора. Одна, не поворачиваясь, громко произносит какую-нибудь фразу. Другая, так же глядя вперед, ей отвечает. Они не смотрят друг на друга – нагляделись за много лет.
Одна из них – Ангорьевна. Вообще-то ее зовут Анна Григорьевна. Но имя обкаталось на языке соседей от частого торопливого произнесения и получилось слово, в котором чудится что-то мягкое и теплое – ангорское. Ангорьевне это слово к лицу: ее взгляд, полные щеки, улыбка - мягкие и теплые, рядом с ней всем делается уютно и не хочется торопиться..
Практика у Вани – студента педагогического факультета – закончилась досрочно. В летнем оздоровительном лагере он, работая вожатым, особо не надрывался. Поэтому начальник лагеря пообещал Ивану троечку за практику и тактично попросил ехать домой.
Домой Ваня не поехал – ему хотелось отдохнуть от ежедневных домашних скандалов, а отправился в гости к тетке, которая была младшей сестрой его матери. Позвонив, он предупредил о своем приезде, а часа через три был уже на месте. Светлана, так звали тетю, племяннику сначала обрадовалась. Но через два дня она и вся ее семья уже стали тяготиться незваным гостем, который только и делал, что смотрел телевизор, сидел за общим компьютером или с плеером лежал на диване. Да еще выходил покурить каждые полчаса. Чтобы хоть как-то его растормошить, Света решила съездить с племянником на дачу. Тем более, что уже созрела малина и ее срочно нужно было собирать.
Под утро, сон нарушив тонкий,
Меня незримо кто-то звал.
И голос был, как у ребёнка,
Он мне доверие внушал.
И, растворяясь в этом звуке,
Не понимая – сплю,не сплю,
Куда-то вверх тянулись руки
И мне казалось – я в раю…
2011
Известная поэтесса, филолог, переводчик, прозаик из РФ Ольга Седакова вечером 12 декабря получила в Риме первую премию Данте Алигьери.
Премия, учрежденная в этом году культурным центром Laurentum, призвана выделить тех поэтов или литераторов, произведения которых вносят важный вклад в искусство, и отмечены на международной поэтической и литературной арене.
Седакова была выбрана жюри за то, что ее произведения «в совершенстве выражают поэзию как великого поэта Данте Алигьери».
По словам самой поэтессы, для нее большая честь получить премию Данте Алигьери, ради чтения произведений которого в оригинале она выучила итальянский язык. «Я очень счастлива, что удостоена этой премии. Данте — мой любимый поэт, и, наверное, имени никакого другого поэта я бы так сильно не хотела видеть в названии премии, как имени Данте», — поделилась своими эмоциями с РИА Новости Седакова.
Фрагмент телепередачи с участием Маргариты Черненко. 1-й Национальный. «Легко бути жінкою». 8 декабря 2011 г.
Образ –
Один из братьев и простых рыбарей.
Это –
Подарок батюшки – апостол Андрей.
Утро,
Свеча зажжённая, слова тропаря.
Радость
Необъяснимая, среди декабря…
Завтра –
Проблемы вечные, возня, беготня.
Ныне –
Святая память отрезвила меня.
Патрос
И злой правитель городской – Егеат.
Город,
Где ученик был, Первозванный, распят…
2011
Есть в мудрости особый строй и лад,
Он с памятью времен мирских замешан,
И путь приоткрывает в Вечный Град,
Дорогой той идет и свят, и грешен.
Есть в таинстве прозренья яркий свет,
Что дух укутывает в звездное молчанье,
В нем всяк смирен приобретет ответ
На боль свою и тяжкое страданье.
Есть в Имени Одном живая суть,
Она одна над мудростью людскою
Поставлена - заблудшего вернуть
В чертоги вдохновенного покоя.
И правда сути той открыта и проста
Во всем она объемлет жизни время,
Принявший в сердце Господа Христа-
Снесет любых страданий злое бремя.
Восторги сопутствуют мраку
И утром и солнечным днем.
За право на бодрость готовы на драку
И челюсть любому свернем.
Бодримся же мы по науке:
«Я – солнце! Я – космос! Я – бог!».
Бодримся за делом, бодримся от скуки,
Вдыхая космический смог.
Внушенье и самовнушенье –
Вот два вековечных столпа.
Жизнь наша – дорога, жизнь наша – броженье,
А бодрость – всему голова!
Бодры колдуны и масоны,
Бодры короли и шуты,
Бодры богачи, их костюмы, кальсоны,
Авто, секретарши, коты.
Мы сами – вселенские судьи,
И поднят высоко наш рог!
Подумайте, как не бодриться нам, люди,
Отвергшим понятие «Бог»?
- Ты на луг спешишь опять? -
Муха у пчелы спросила.
- Только не могу понять,
Чем цветы тебе так милы?
Знаю место я сытней,
От него все – в восхищенье,
Там занятней и теплей,
Днем и ночью – гам, веселье!
Ты лети за мною вслед,
Вон – вдали жужжат и пляшут,
Собран там весь высший свет,
На помойной яме нашей.
- Но привыкла я к цветам,
Чтобы все благоухало…
Нет, не по дороге нам, -
Пчелка кротко отвечала.
***
Размышляю неспеша:
Муха иль пчела душа?
(Первоисточник притчи: проповеди протоиерея Валериана Кречетова)
Тихо у кладбищенской ограды,
В сердце подозрительно-минорно.
От могил печального парада
Горько льются слёзы непритворно.
Шелестят берёзки вдоль аллеи,
К высохшей земле всё ниже плечи.
Я на небо глаз поднять не смею,
Время успокоит, но не лечит.
Тут свой шаг заканчивает гордость,
Исчезает зависть незаметно.
Здесь не помнится людская подлость,
И вопросов куча безответных.
Зажигаю свечи неумело
И смотрю на фото виновато.
Ждёт моё издёрганное тело
Вырытая яма и лопата.
Господи! Как сложно всё и просто,
Тянет прошлое пудовой гирей.
Я псалом открою девяностый
И утешусь строками псалтири.
2011
«Это было, — записал Мотовилов, — в четверток. День был пасмурный. Снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно крупная, густая крупа, когда батюшка отец Серафим начал беседу со мной на ближайшей пажинке своей, возле его ближней пустыньки, против речки Саровки у горы, подходящей близко к самым берегам её.
Поместил он меня на пне только что срубленного им дерева, а сам стал против меня на корточках.
— Господь открыл мне, — сказал великий старец, — что в ребячестве вашем вы усердно желали знать, в чём состоит цель жизни христианской, и у многих великих особ вы о том неоднократно спрашивали.
В период общественных и церковных соблазнов и искушений Церковью был отмечен праздник Торжества Православия. В последнее время разные люди пытаются анализировать православную веру и жизнь, и некоторые из них представляют Православие как религию или своего рода совершенную религиозную идеологию, которая может помочь современному человеку: по сути, чтобы он еще больше закрылся в своей индивидуальности. Надо сказать,
В конце концов, Православная Церковь — это соблазн, особенно для современного человека, который хочет использовать любую идеологию, даже религиозную, в корыстных и утилитарных целях.
Греческое слово соблазн, или скандал, этимологически намекает на силки и западню, которые готовит
На острове далеком очень тихо,
Там боле нет печали, спит трава,
И только птицы наполняют криком
Предел пустынный. Падает листва.
С изогнутых от времени и скуки
Деревьев древних крон, и на камнях
Людей живых натруженные руки
Когда-то выбивали имена - их прах
Покоится теперь, как жизни семя.
И нет уж разницы для мира и людей,
кто здесь уснул, неумолимо время
в своем пути. Но кажется светлей
Сквозь время суть историй пережитых.
И крики птиц разносят весть вокруг,
о том, что было, есть и будет скрыто
В объятиях забытых этих рук.
И слышны часто в шепоте прибоя
Слова, что наполняют каждый миг:
«Прости, прости и дай покоя!»,
И шепот волн срывается на крик.
Припоминается мне часто остров этот,
О нем печалился и плакал все моряк,
В волнах услышав крики и ответы,
Бросая в них изломанный медяк.
I
Я должен сказать вам, что нижеследующее — результат семинара, проведенного четыре года назад в College International de Philosophie в Париже. Отсюда некоторая скороговорка; отсюда также недостаточность биографического материала — несущественного, на мой взгляд, для анализа произведения искусства вообще и, в частности, когда имеешь дело с иностранной аудиторией. В любом случае местоимение «вы» на этих страницах означает людей незнакомых или слабо знакомых с лирической и повествовательной мощью поэзии Роберта Фроста. Но сперва некоторые основные сведения.
РОБЕРТ ФРОСТ родился в 1874-м и умер в 1963 году в возрасте восьмидесяти восьми лет. Один брак, шестеро детей; в молодости нуждался; фермерствовал, а позднее учительствовал в различных школах. До старости путешествовал не слишком много; жил главным образом на Восточном побережье в Новой Англии. Если поэзия является результатом биографии, то эта биография ничего не сулила. Однако он опубликовал девять книг стихов; вторая, «К северу от Бостона», вышедшая, когда ему было сорок лет, сделала его знаменитым. Это было в 1914 году.
Старый заслуженный протоиерей, бородища с проседью — вразлет, был нрава сурового, жесткого: слово молвит — в храме все трепещут. А у его сына Алика пухлые щеки надуты, будто у ангелочка, румяненькие, глаза добрые, бесхитростные. Увалень увальнем.
Батька не церемонился долго: повзрослевшему сынку предопределил семейную стезю продолжать. Замолвил, где надо, веское свое словечко, и готово: Алик — поп. Не стал парень отцу перечить — молодец, но только рановато ему было крест иерейский надевать.
Служил отец Алик в храме исправно — с младых ногтей все впитано. Да вот только приключилась беда или недоразумение вышло: обнаружились у молодого батюшки две, вроде бы взаимоисключающие друг друга страсти — велосипеды и компьютеры. В свободные часы Алик до изнеможения по дорогам за городом гоняет, вечерами за компьютером «зависает».
«Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную» (Иоан.5:39)
Я Твой Завет давно читаю,
Ночами, днём, в тиши и вслух,
И всё яснее понимаю,
Что буквы мало – нужен Дух!
От бесконечности погони
За птицей счастья много лет,
Я был, как губы в силиконе:
И вроде есть, и вроде нет.
И всякий день ходя по краю,
На каждом падая шагу,
Я сердце к небу прижимаю
И по другому не могу!
2011
На кладбище шутов такая тишь…
И поневоле заподозришь тайну.
Склоняюсь ниц. Дивлюсь необычайно:
Земля могил, о чём ты мне молчишь?
«…Дурачась, примерял колпак шута,
А он внезапно оказался впору.
Сел как влитой: ни под гору, ни в гору.
Да и остался, склабясь и шутя.
Моих его забавы веселей:
Игра – что пушки. А остроты – порох.
Но раз, в одну горячечную пору
Расплылся я в улыбке – не своей.
Он все врастал, – и править, и владеть,
Сжигать мосты, менять слова и мысли.
Слияньем нашим извратились смыслы,
А слитки золотые пали в медь.
Давно пиры преобразились в беды,
И опалила адская тоска,
А хохот мой взлетел под облака.
Пленённый, я признал его победу.
И вот, одна лишь песнь во мне звучит
Тех лет седых. И ей надеюсь выжить.
Её не вырвать, не сразить, не выжечь.
И боль других ещё во мне саднит…»
Если ты твердишь, что это мука –
Пост, молитва, путь в уделы рая,
Если ты считаешь, это скука –
Жить, земных утех себя лишая,
Если ты о вере дерзко судишь,
Говоря: «Она несовременна», –
Как тогда ты Бога сердцем любишь
И стремишься к вечности блаженной?
Ведь с любимым рядом не скучают,
Но, дарить иному взор не смея,
Как цветок небесный расцветают,
О трудах «во имя…» не жалея.
28.11.2010 г.
Каждый раз, когда нам с мужем случалось видеть Иосифа Бродского по телевидению, мы начинали спорить, буквально сходили с ума… То, что читал поэт, казалось невыносимым. Что-то происходило с душой: слабая, она не хотела просыпаться и протестовала.
Масштаб, который задавал этот невообразимый поэт, настолько велик, что деться некуда. Кому охота думать о вещах, на бегу не произносимых: о смерти, о Боге, о правде почти запредельной. А он силком разворачивает и тащит: смотри. Не хочешь, а смотришь.
Как огромный корабль, входящий в гавань, он раздвигает мелкие волны обыденности, и все утлые лодчонки суеты разбегаются по своим углам. В то силовое поле, в которое он втягивает, невозможно зайти не «в брачных одеждах». Что противопоставить океану? Только океан.
Он заставляет душу укрупняться, разламывать барьеры и пределы, расти в ответ. Душа, сонная и ленивая, не любит, когда ее лишают привычных форм. Стонет и болит. Но без этой боли она не душа.
